— Идём покажу щеглихин дворец!

Она покорно подала ему маленькую, мокрую руку. Он показал ей гнездо щегла в ветвях граба. Потом посадил рядом с собой на скамейку и рассказал о том, как летели щеглы через море из тёплой страны, чтобы вывести птенцов на родной земле.

— Ничего нет слаще родины на свете. Это уж шо для птиц, то и для людей. Так-то! — закончил он свой рассказ.

Девочка слушала, не шелохнувшись, не произнеся ни слова. Лишь изредка взглядывала на него пристально и всё ещё с недоверием.

На другой день она ждала его у дверей кочегарки.

— Дядя, расскажи про ворону!

Про ворону так про ворону. Они присели тут же на ступеньку, на которую он подстелил свой ватник.

Не спуская с него глаз, она слушала о приключениях вороны. Едва он замолк, убежала, даже не сказав спасибо.

Сердитая девчонка внезапно вырастала перед ним как из-под земли, то в саду, то в кочегарке. Лаконично требовала:

— Про жаворонка! Про зайцев! Про самых, самых маленьких птичек!

— Ишь разохотилась! Тоже, значит, любишь пернатых?

Почему она тогда плакала, он так и не узнал. Зато узнал от воспитательницы, что у девочки нет родных. В одну из суббот он увёл её к себе домой, чтобы в воскресенье без помех потолковать о птичьей жизни. И вот Стеша увидела тётю Доню, а тётя Доня увидела Стешу и полюбила девочку, как родную дочь.

Всё это промелькнуло в голове у дяди Миколы, когда он услышал всхлипыванье. Так кто ж там теперь плачет в кустах?

Старик раздвинул ветки, удивился, смущённо хмыкнул.

Прижавшись к стволу платана, стояла молоденькая учительница второго класса Антонина Васильевна. Плечи её тряслись. Услышав шорох, она испуганно оглянулась, но при виде кочегара-садовника облегчённо перевела дух. Пробормотала сдавленно:

— Это вы, Микола Устинович?

— Конешное дело, я. — Старик переступил с ноги на ногу, нахмурился, скрывая смущение. — Думаю, что там вроде девочка похныкивает… Иль случилось чего? Уж не заболел ли муженёк?

— Здоровёхонек. — Муж у Антонины Васильевны был военный, служил в частях неподалеку. — Вот завёз меня в такую… красоту, — она повела рукой вокруг. — Скоро ноябрьские праздники, а тут цветы. Эти олеандры, кипарисы… Лавровый лист я ведь только в супе и видела. А здесь лавры на каждом шагу. И… — губы у Антонины Васильевны дрогнули, — …ни одной берёзки!

— Субтропическая природа, известно. Ну, это ещё не причина расстраиваться. Привыкнешь.

— Да я не из-за лавровых листьев и плачу… Микола Устинович! Ну, что мне делать с Окуньками?

— Чего-чего? Окуньки? Это кто ж такие?

— Да близнецы у нас во втором классе, — устало сказала учительница. — Окуньковы. Ребята их прозвали Окуньками, так уж и я так… Два Окунька и одно Лихо — мальчишка у нас есть Лихов — это, знаете, такая троица, что мне дивное крымское небо кажется с овчинку!

— Лихова я знаю, — сказал дядя Микола. — Озорник первостатейный. И горлодёр.

— И добавьте: лентяй первостатейный. Бывают такие изводители. Но это что ж — не редкость. А вот Окуньки… что-то немыслимое! Они всё делают наоборот! Скажу: слушайте! А они уши затыкают…

— Аж затыкают уши? Ц-ц-ц! — дядя Микола даже языком сочувственно поцокал. — Прямо пальцами затыкают? Це худо!

— Не знаешь, какой к ним и подход найти. У них мать какая-то… как в Сибири говорят, заполошная. Орёт на них, дёргает. Отец — пьяница. Их дома без конца колотят, я точно знаю. Мать меня сколько раз просила: «Вы бейте их, рук не жалея. Они только битья и слушаются». Озлобили их побоями. Они перестали понимать простые нормальные приказания. Ничего слушать не желают. Но не могу же я их и в самом деле бить!

— М-да, — отозвался дядя Микола. — Бить тебе не положено. Да это и без пользы. Ничего, значит, не слухают, не признают?

— Ничего, — грустно сказала Антонина Васильевна, достала из портфеля, лежавшего на траве, носовой платок, вытерла покрасневшие глаза.

— Шо-нибудь придумать треба, — задумчиво произнёс старик. — Хиба ж не добраться до дитёвой души? Гм! А знаешь что, Антонина Васильевна, позволь, я их, этих самых окунят, к себе заберу. Погуторю с ними, поразглядаю, шо за Окуньки такие, шо воспитанию не поддаются, пальцами уши затыкают? Заберу-ка я их завтра с собой, когда пиду до дому с работы? У меня и переночуют, а утром я ваших сазанов приведу обратно.

— Надо у директора спросить разрешение.

— Сергей Петрович разрешит. Он мужик хороший. Вы бы разрешили.

— Ну, что ж. Поговорю с ним и с Любовью Андреевной. Не знаю только, как вы сможете на них воздействовать?

— А это уж глядя по обстановке. Тактику и стратегию обмозгуем на месте.

Антонина Васильевна слабо улыбнулась:

— Против этих близнецов и в самом деле надо тактику разрабатывать… Да, а уроки? Ведь ребята учат их позднее.

— У меня уроки приготовят. Пусть книжечки, тетрадочки с собой возьмут.

— И главное, Микола Устинович, чтобы не убежали они! Автобус от вашего посёлка гораздо ближе, чем от интерната. Да и к морю ближе… Ведь это просто счастье, что от интерната до моря километра три. Правда, по шоссе. Напрямик, по крутизне, гораздо ближе. Всё-таки даже озорнику надо решиться удрать к морю…

— Никуда твои окунята не убегут! — немного обиженно заявил дядя Микола, — От меня в войну и фрицам-то убегать не шибко удавалось.

Так случилось, что на другой день после обеда Любовь Андреевна сказала братьям Окуньковым:

— Сейчас вы возьмёте тетради и учебники и пойдёте в гости к нашему садовнику Миколе Устиновичу. Останетесь у него ночевать. Он пригласил вас с ночёвкой. Завтра утром он вас приведёт обратно. И ведите себя по возможности прилично. Не срамите самих себя и интернат.

Окуньки подозрительно переглянулись вытаращенными глазами.

— А зачем нам… — начал один Окунёк.

— …в гости? — закончил второй Окунёк.

— Мы, может и не… — сказал один.

— …и не хотим, да! — подхватил другой.

— Не хотим мы, может, — добавили они хором.

— Директор велел, чтобы вы приняли приглашение, — твёрдо сказала Любовь Андреевна. — Разговоры окончены. Бегите за своими тетрадями.

— И я хочу в гости! — закричал Лихов.

— Пригласили Окуньковых, они и пойдут, — сказала Любовь Андреевна. — Когда тебя пригласят, пойдёшь ты.

Лихов скорчил обиженную гримасу. Окуньковы опять переглянулись: похоже, что их предпочли другим ребятам — хорошо это или плохо?

Когда Окуньки вернулись с тетрадями, книгой для чтения и задачником в руках, дядя Микола уже поджидал их на скамейке у входа в интернат. С обычным мрачноватым выражением на лицах, недоверчиво поглядывая на дядю Миколу и вопросительно друг на друга, Окуньки пошли рядом со стариком.

На утро после гостевания Окуньков у дяди Миколы Антонина Васильевна внимательно пригляделась к близнецам. У одного вроде нос больше облупился. Запомнить бы, у Вовы или у Вити — всё-таки примета, хоть и временная.

Если не считать облупленного носа, Окуньки такие же, как всегда. С безразличным ко всему на свете, равнодушным видом сидят себе рядышком. Раза три она пыталась их рассадить. Братья вцеплялись друг в друга и поднимали неистовый крик. Пришлось от них отступиться.

Во время устного счёта Антонина Васильевна сказала:

— Сколько будет от сорока восьми отнять двадцать три. Отвечай, Окуньков Витя!

Нехотя поднялся Окуньков с облупленным носом. («А, значит, нос облупился у Вити!») Он стоял и молчал.

— Не знаешь? Садись! Слушай внимательно, как отвечают другие.

Окуньков сел, уставил на учительницу зеленоватые глаза, переглянулся с братом и… оба близнеца дружно закрыли ладонями уши.

— Шесть взять пять раз. Жуков, отвечай! — голос Антонины Васильевны звучал твёрдо. Она сделала вид, будто не заметила наглого поступка Окуньков. Подумала с досадой: «Славный старик этот дядя Микола, но самонадеянный»…