Текст печатается по следующим изданиям:

Н. Богданов. О смелых и умелых. М. «Детская литература», 1968;

Н. Богданов. Иван Тигров. М. «Детская литература», 1977

Рисунки П. Пинкисевича

© Богданов Н. В., наследники, 1958

© Пинкисевич П. Н., наследники, рисункии, 1968

© Составление, оформление серии. АО «Издательство «Детская литература», 2022

На фронте стояло затишье. Готовилось новое наступление. По ночам шли «поиски разведчиков». Прослышав про один взвод, особо отличавшийся в ловле «языков», я явился к командиру и спросил:

– Кто из ваших храбрецов самый храбрый?

– Найдется таковой, – сказал офицер весело; он был в хорошем настроении после очередной удачи. Построил свой славный взвод и скомандовал: – Самый храбрый – два шага вперед!

По шеренге пробежал ропот, шепот, и не успел я оглянуться, как из рядов вытолкнули, подтолкнули мне навстречу храбреца. И какого! При одном взгляде на него хотелось рассмеяться. Мужичок с ноготок какой-то. Шинель самого малого размера была ему велика. Сапоги-недомерки поглощали немало портянок, чтобы не болтаться на ногах. Стальная каска, сползавшая на нос, придавала ему такой комичный вид, что вначале я принял все это за грубоватую фронтовую шутку Солдатик был смущен не менее, чем я.

Но офицер невозмутимо сказал:

– Рекомендую, гвардии рядовой Санатов.

По команде «вольно» мы с Санатовым сели на бревна, заготовленные для блиндажа, а разведчики расположились вокруг.

– Разрешите снять каску? – сказал Санатов неожиданно густым баском. – Мы думали, нас вызывают на боевое задание.

Он стал расстегивать ремешок с подбородка, которого не касалась бритва, а я внимательно разглядывал необыкновенного храбреца, похожего на застенчивую девочку-подростка, переодетую в солдатскую шинель. Чем же он мог отличиться, этот малыш?

– Давай, давай, рассказывай, – подбадривали его бойцы. – Делись опытом – это же для общей пользы. Главное, расскажи, как ты богатыря в плен взял.

– Вы добровольцем на фронте? – спросил я для начала.

– Да, я за отца. У меня отец здесь знаменитым разведчиком был. Его фашисты ужасно боялись. Даже солдат им пугали: «Не спи, мол, фриц, на посту, Санатов возьмет». Он у них «языков» действительно здорово таскал. Даже от штабных блиндажей. Гитлеровцы так злились, что по радио ему грозили: «Не ходи к нам, Санатов, поймаем – с живого шкуру сдерем».

– Ну, этого им бы не удалось! – воскликнул кто-то из разведчиков.

– А вот ранить все-таки ранили, – сказал юный Санатов, – попал отец в госпиталь. Обрадовались фашисты и стали болтать, будто Санатов напугался, носа не кажет, голоса не подает. А голос у моего отца, надо сказать, особый, как у табунщика, – улыбнулся Санатов, и напускная суровость исчезла с его лица. – У нас деды и прадеды конями занимались, ну и выработали, наверное, такие голоса… наводящие страх. Отцовского голоса даже волки боялись. И вот, как не стал он раздаваться по ночам, так и обнаглели фашисты. Приехал я вместе с колхозной делегацией: подарки мы привезли с хлебного Алтая… И услышал, как отца срамят с той стороны фашистские громкоговорители.

– Было такое, – подтвердили разведчики. – Срамили.

– Вот в такой обстановке колхозники и порекомендовали: оставайся, мол, Ваня, пока батя поправится, – неудобно, нашу честную фамилию фашисты срамят. Подай за отца голос.

– Командир вначале сомневался, глядя на рост его, – усмехнулись бойцы.

– Ну, я вижу такое дело, как гаркну внезапно: «Хенде хох!» – И Санатов так гаркнул, что по лесу пошел гул, словно крикнул это не мальчишка, которому велика солдатская каска, а какой-то великан, притаившийся за деревьями.

Я невольно отшатнулся.

– Вот и командир так же. «Эге, говорит, Санатов, голос у тебя наследственный. Оставайся». И я остался. Вот так я кричу, когда первым открываю дверь фашистского блиндажа.

– Почему же первым именно вы?

– Потому что я самый маленький ростом. А ведь известно: когда солдат с испугу стреляет, он бьет без прицела, на уровне груди стоящего человека. Вот так.

Санатов встал и примерился ко мне. Его голова оказалась ниже моей груди.

– Вам бы попали в грудь, а меня бы не задело. Это уж проверено. Мне потому и поручают открывать двери в блиндажи, что для меня это безопасней, чем для других. У меня над головой пули мимо летят. И потому работаем без потерь.

Не без удивления посмотрел я на солдата, так умело использовавшего свой малый рост.

– Ну а с богатырем-то как же? Тоже на голос взяли?

– Давай рассказывай, как ты его, – подбодрили солдаты.

– Тут до богатыря дел было… – задумался Санатов. – Натерпелся я с этими дураками. Ведь им жизнь спасаешь, а они… Один часовой меня чуть не зарезал…

– Вы и на часовых первым бросаетесь?

– Его посылаем, – сказал один из солдат.

– Да, потому что я очень цепкий… Это у меня с детства выработалась привычка держаться за шею коня. Мы ведь, алтайские мальчишки, всё на неоседланных да на диких катаемся. Вцепишься, как клещ, и как он, неук, ни вертится, ни скачет, какие свечки ни дает, нашего алтайского мальчишку нипочем с себя не сбросит.

– Но при чем же тут…

– А вот при чем, – вы встаньте, а я вам на шею внезапно брошусь и обниму изо всех сил… Что вы станете делать?

Я уклонился от испытания. Видя мое смущение, кто-то из разведчиков объяснил:

– Иные с испугу падают.

– Другие стараются удержаться на ногах и отлепить от себя это неизвестное существо. Забывают и про оружие. Забывают даже крикнуть.

– Ведь это всё ночью. Во тьме. На позиции. Непонятно и потому страшно.

– Ну и пока немец опомнится, мы ему мешок на голову – и потащили.

Так объяснили мне этот прием разведчики, пока Санатов был в задумчивости.

– А вот один фашист ничуть даже не испугался, когда я кинулся к нему на шею. Здоровый такой, как пень. Только немного покачнулся. Потом прислонился к стене окопа и не стал меня отцеплять, а, наоборот, покрепче прижал к себе левой рукой, а правой спокойно достал из-за голенища нож. Достал, пощупал, где у меня лопатки. Да и ударил. В глазах помутилось. Думал – смерть… А потом оказалось, что он ножны с кинжала забыл снять… Аккуратный был фашистский бандит – острый кинжал и за голенищем в ножнах хранил, чтобы не прорезать брюк. Только это меня и спасло. – Санатов даже поежился при страшном воспоминании.

– Ну и взяли его?

– А как же, наши не прозевали. Накинули на него мешок. Крикнуть-то он тоже не то забыл, не то не захотел, на свою силу-сноровку понадеялся.

– Ну да наша сноровка оказалась ловчей, – усмехнулся разведчик, жилистый, рослый, рукастый.

– А еще один дурак чуть мне все легкие-печенки не отшиб, – вспомнил Санатов. – Толстый был, как бочонок. От пива, что ли. Фельдфебель немецкий. Усищи мокрые, словно только что в пиве их мочил. Бросился я ему на шею, зажал в обнимку, пикнуть не даю. Он попытался отцепить. Ну, где там – я вцепился, как клещ, вишу, как у коня на шее. И что же он сообразил: стал в окопе раскачиваться, как дуб, и бить меня спиной о бруствер. А накат оказался деревянный. Бух, бух меня горбом – только ребра трещат… Хорошо, что я не растерялся. Воздуху побольше набрал в себя, ну и ничего, воздух спружинил. А то бы раздавил, гад. У меня ведь костяк не окреп еще. Отец тоже ростом невелик, но в плечах широк, и кость – стальная… Так что мне за него трудней в этих делах.