Я глубоко вздохнул, встал с кресла, обошел вокруг стола и сел на его край. Потом скрестил руки на груди и с некоторым раздражением сказал:

– Пап, послушай, здесь происходит много такого, что ты никогда не сможешь понять. Но суть заключается в том, что это, блин, мои деньги и я, блин, могу делать с ними все, что захочу. Так что если ты не можешь доказать, что мои расходы плохо влияют на общий оборот компании, то заткнись, блин, и оплати этот счет. Ты знаешь, что я люблю тебя, и мне жалко, что ты так волнуешься из-за дурацкого овердрафта по кредитной карте. Папа, это же просто счет! И ты знаешь, что тебе в конце концов все равно придется его оплатить. Зачем же так из-за этого волноваться? Еще не наступит вечер, как мы заработаем еще двадцать миллионов баксов, так что можно смело плюнуть на эти жалкие пол-лимона.

Тут встрял Дуболом:

– Макс, ну на мою-то долю в этом счете приходится самая малость, так что я целиком на твоей стороне.

Я чуть не захохотал. В результате многолетних наблюдений за Безумным Максом я уяснил два важнейших правила: во-первых, никогда не пытайся снять с себя ответственность – никогда! Во-вторых, никогда не пытайся перевести стрелки – косвенно или прямо – на его любимого сыночка, ведь только сам папаша имеет право его бранить. Макс тут же повернулся к Кенни и набросился на него:

– А мне кажется, Грин, что даже если ты, жалкий лузер, потратил из всего этого один-единственный доллар, это и так слишком много. Мой сын по крайней мере зарабатывает все эти деньги! А какого черта ты тут делаешь? Если, конечно, не считать того, что мы из-за тебя получили иск о сексуальных домогательствах от этой грудастой ассистентки – как там ее звали, блин?

Он с негодованием покачал головой.

– Так что ты бы лучше заткнулся и поблагодарил судьбу за то, что мой сын так добр, что сделал такое ничтожество, как ты, своим партнером.

Я улыбнулся отцу:

– Папа, папа, папа! Успокойся, а то у тебя опять будет плохо с сердцем. Я знаю, о чем ты думаешь, но Кенни ничего такого не имел в виду. Ты знаешь, что мы все тебя любим, и уважаем, и считаем единственным разумным человеком в здешних местах. Так что давайте все просто остановимся на этом…

Сколько я помню, мой отец всегда вел постоянную позиционную войну с самим собой – внешне она проявлялась в ежедневных сражениях с невидимыми врагами и неодушевленными предметами. Я впервые заметил это, когда мне было пять лет, тогда он воевал со своим автомобилем, словно это было живое существо. Это был зеленый «Додж Дарт» 1963 года, он всегда называл его она. Проблема заключалась в том, что у нее из-под приборной панели все время раздавался непонятный треск. Этот треск, по мнению моего отца, ублюдки из компании «Додж» специально подстроили, чтобы сделать ему гадость. Кроме него этот треск слышала только моя мать (на самом деле она просто притворялась, чтобы не дать моему отцу окончательно слететь с эмоциональных катушек).

Но это было только начало. Даже простой поход к холодильнику мог оказаться весьма опасным предприятием, особенно учитывая привычку отца пить молоко прямо из пакета. Если хоть одна капля молока стекала с его подбородка, то он приходил в абсолютное бешенство, злобно совал пакет обратно в холодильник и бормотал при этом:

– Чертов дерьмовый пакет, блин! Неужели эти придурки, выпускающие пакеты, не могут сделать их так, чтобы ни одна капля молока, блин, не выливалась на лицо человеку?

Разумеется. Во всем был виноват молочный пакет. И поэтому Безумный Макс опутал себя целой сетью странных привычек, установленных ритуалов и подозрительных предметов, в том числе потрескивающих приборных панелей и далеких от совершенства молочных пакетов. Просыпаясь утром, он тут же выкуривал подряд три сигареты «Кент», затем полчаса стоял под душем, а затем невероятно долго брился опасной бритвой, причем во время бритья одна сигарета дымилась у него во рту, а другая лежала наготове на краю раковины. Потом он одевался: сначала натягивал на себя белые семейные трусы, потом черные гольфы, потом черные лакированные туфли, однако пока что не надевал штаны. Затем он расхаживал в таком виде по квартире, завтракал, выкуривал еще несколько сигарет, объясняя, что это лучший способ снять напряжение. Затем очень долго причесывался, добиваясь, чтобы пробор был совершенно идеальным, надевал белую нарядную рубашку, медленно ее застегивал, поднимал воротничок, доставал галстук, завязывал его, опускал воротничок и надевал пиджак. И наконец, уже непосредственно перед выходом из дома, – надевал штаны. Я никогда не мог понять, почему он приберегал эту процедуру на самый конец, но был уверен, что многолетнее наблюдение за этим ритуалом должно было тем или иным образом травмировать мою психику.

Еще более странной была абсолютная и необъяснимая неприязнь Безумного Макса к неожиданным телефонным звонкам. О да, Безумный Макс ненавидел звук телефона, и участь его была печальна, потому что он работал в офисе, где звонили примерно тысяча телефонов, плюс-минус пара десятков. И с того момента, когда Безумный Макс ровно в 9:00 (он, конечно же, никогда не опаздывал) входил в офис и до того момента, когда он уходил (а это он мог делать когда ему угодно), – все это время телефоны постоянно звонили.

Неудивительно, что в моем детстве в маленькой трехкомнатной квартирке в Куинсе были довольно бурные эпизоды – это когда вдруг начинал звонить телефон, а потом выяснялось, что звонят отцу. Сам он никогда не подходил к телефону, даже если бы захотел, потому что моя мать, святая женщина, моментально превращалась в спринтера мирового класса и неслась к телефону, понимая, что чем меньше звонков раздастся, тем легче потом будет успокоить отца.

А в тех печальных случаях, когда моей матери все же приходилось выдавливать из себя ужасные слова: «Макс, это тебя», мой отец медленно поднимался с кресла в гостиной, демонстрируя свои белые семейные трусы, и тяжелой поступью шагал на кухню, бормоча при этом:

– Черти бы взяли этот проклятый чертов телефон! И какому только гаду, черт его возьми совсем, хватает наглости, блин, звонить людям домой, в воскресенье вечером…

Но когда он, наконец, брал трубку, то происходила поразительная вещь: он волшебным образом превращался в своего двойника, сэра Макса, утонченного джентльмена с безупречными манерами и выговором, как у британского аристократа. Мне это всегда казалось странным, особенно если учесть тот факт, что отец родился и вырос на грязных улицах Южного Бронкса и в жизни не был в Англии.

И тем не менее сэр Макс светски произносил в трубку:

– Добрый день, с кем имею честь говорить?

При этом он поджимал губы и слегка втягивал щеки, отчего у него действительно появлялся аристократический выговор.

– Прекрасно! Это очень хорошо! Договорились! Всего наилучшего! – с этими словами сэр Макс вешал трубку и тут же снова превращался в Безумного Макса.

– Этот чертов придурок, мой приятель, черт, которому, блин, хватает, на фиг, наглости звонить домой…

Но все же, несмотря на его сумасшествие, именно Безумный Макс с радостью соглашался быть тренером во всех бейсбольных командах школьной лиги, в которых я играл, и именно Безумный Макс первым из всех отцов просыпался в воскресенье и выходил во двор погонять мяч со своими детьми. Это он придерживал сзади седло моего велосипеда и слегка подталкивал меня по цементной дорожке перед нашим домом, а потом бежал за мной. Это он приходил ночью в мою комнату, когда я просыпался от кошмарного сна, ложился рядом со мной и ласково ерошил мне волосы. Он никогда не пропускал школьные спектакли, родительские собрания, концерты или другие мероприятия, где его присутствие могло доставить удовольствие его детям и показать нам, как он нас любит.

Мой отец был непростым человеком, он обладал огромным интеллектуальным потенциалом и стремился к успеху, однако был обречен на жизнь посредственности из-за своих эмоциональных проблем. Посудите сами, мог ли подобный безумец нормально функционировать в корпоративном мире? Кто бы потерпел там его выходки? Кто знает, сколько работ он потерял? Сколько раз его обошли повышением? И сколько путей к возможному продвижению закрылось из-за личных качеств Безумного Макса…