Лётцен, 19 ноября 1942

Утром на аэродроме. Из-за непогоды снова не хватает мест. Завтра я опять останусь здесь.

Перед едой я совершил короткую прогулку по полям, во время которой наблюдал перед заброшенным сараем за двумя хохлатыми жаворонками.

Мысль: во время путешествия что-нибудь должно надежно греть нас, как этих птиц — шубка из перьев. Как часто завидовал я им, одиноким, но без тени сиротства, сидящим на своих ветвях в заснеженном лесу. Как оперение — им, нам придана душевная аура, оберегающая нас в отсутствии тепла. Она создается и подкрепляется молитвами, уже только поэтому необходимыми нам.

Днем с майором Дитрихсдорфом ездили в Видмины, куда нас пригласил товарищ, у него там имение. Уже почти стемнело; в стороне заката лежало тихое озеро в коричневых и фиолетовых испарениях, к утру ставшее легким, прохладно-зеленым зеркалом. Его окаймляли молодые березы; белые стволы светились на мягком коричневом фоне окружавшей их чащи.

В Видминах нас встретили горой пирожных с кофе. Потом мы пили восточно-прусский «медвежатник», смесь меда и спирта. Пока гурман лакомится медом, алкоголь оглушает его. Вечером явились колбасы, вареные гусиные ножки и грудки. Тут же беседа, также Посвященная в основном всякому вкусному съестному. Жизнь в этих восточных провинциях течет медленнее, в ней больше земного, больше сонливости, уютного смакования. Чувствуешь близость стран в медвежьем углу Европы.

Наш хозяин был завзятым охотником; среди разных чучел в его комнате я заметил сосновую сойку, которую никогда ранее не видел: бурая птица со светлыми крапинами и светлой каймой на хвосте, как раз для жизни в сумраке северных ельников.

Лётцен, 20 ноября 1942

Утром прогулка вокруг форта Бойен, зигзагообразные укрепления которого окружены редким лесом из ольхи и березы, в их голых вершинах возятся тучи воронья. Я заглянул также на холм у озера, где высится большое железное распятие в память о Бруно фон Кверфурте, миссионере, подвергнутом в 1009 году мученической смерти в этой стране.

Чтение: снова Иеремия, затем полистал немного книгу Генри Бона «Смерть и ее проблемы». Я нашел там мрачную цитату из Парменида, приписывающего трупам способность испытывать ощущения; по его словам, они чувствительны к отсутствию звуков, холоду, темноте. При этом я подумал о жутком впечатлении, какое на меня производили изменившиеся лики павших лошадей, виденных мною во время маршей.

Вечером в темноте снова на озере, месяц светился сквозь облака. Я ощутил себя более уверенным и тем самым внутренне готовым ко всему, что ждет меня в этой поездке.

Киев, 21 ноября 1942

В девять часов отлет при низкой облачности и легком снегопаде. С высоты я вновь увидел озера вокруг Лётцена с их хороводами берез и блеклыми камышами у берегов. Затем слегка присыпанные снегом поля, так что были видны бурая земля и зелень посевов. Дальше пошли сосновые леса и пожелтевшее жнивье с сеткой ручьев, на морозе отливавших голубизной, и жирные черные торфяники. Между ними — большие буро-зеленые острова застроенной земли в отдельных или вытянувшихся вдоль дорог селениях. Хижины и хлева лежали точно во сне, и только протоптанные в снегу дорожки, отходившие от них, выдавали, что хозяева уже брали сено, солому или запасы из сараев, стогов или буртов.

К полудню облака сгустились, самолет заскользил над землей. Я немного задремал, но вдруг, изменив позу, проснулся и увидел, как длинное бледное пламя сверкнуло из раструба. Самолет сразу устремился к земле, но, конечно, не по причине пожара в двигателе, как я подумал, а потому, что мы прибыли в Киев. Удивление и испуг слились при виде всего этого в некое подобие магического оцепенения. Что-то древнее пробуждается в нас в такие минуты.

После приземления я говорил с пилотом о падении, случившемся на этой линии в прошлую неделю. Самолет загорелся; трупы пассажиров нашли сгрудившимися у герметично закрытых дверей.

В Киеве меня разместили в «Палас-Отеле». Хотя рядом с раковинами не было полотенец, в комнате — чернил, а на лестнице — нескольких мраморных ступеней, говорят, это лучший отель в оккупированной России. Краны, сколько бы я их ни крутил, не давали ни горячей, ни вообще какой-нибудь воды. То же и с клозетом. Так что скверный аромат наполнял весь «Палас-Отель».

Час, остававшийся до начала сумерек, я использовал для прогулки по улицам города и по истечении его рад был вернуться домой. Как существуют на нашей земле колдовские страны, так доводится нам узнать и иные, которые удалось лишить всякой магии очарования, отняв у них и толику привлекательного.

Ростов, 22 ноября 1942

Я делю комнату с молодым капитаном-артиллеристом, укрывшим меня, несмотря на все мои возражения, своей шинелью, когда стало холодно. Проснувшись, я увидел, что он довольствовался одним тонким одеялом. Он также прогнал большую крысу, которая, вылезши из недр отеля, расправлялась с моими припасами.

Меня разбудили рано. Отлет в пасмурную погоду около шести часов. Полет проходил над гигантскими пшеничными полями Украины, где местами еще желтели колосья, тогда как всюду в основном уже чернела свежая земля. Деревьев мало, зато часты разветвленные, глубоко размытые овраги, вид которых наводит на мысль, что чернозем достигает невероятной глубины и что используется урожай только самого тончайшего его слоя.

В девять часов в Сталино и спустя еще час в Ростове. Погода так ненадежна, что пилот счел, что будет лучше отвезти курьерскую почту в Ворошиловск, оставив пассажиров, тем более что корпус его машины уже начала покрывать ледяная корка.

На следующий день я решил поехать в Ворошиловск поездом и заночевал в офицерском общежитии. Так называется один из опустевших домов, в комнатах которого рядами разложены набитые соломой матрацы и где витает страшная вонь.

Ходил по городу; все те же унылые картины. Так же как мои прогулки в Рио, Лас-Пальмасе и на иных побережьях напоминали слаженную мелодию, так здесь все отвращало душу. Видел несколько оборванных детей, они играли на катке и казались мне странными, как луч света в царстве мертвых.

Единственное, что предлагается на продажу, — черные семена подсолнуха, которые женщины выставляют на обозрение в плоских корзинах на пороге сожженных домов. В кронах аллей посреди оживленных улиц я заметил множество вороньих гнезд.

К сожалению, я недостаточно экипирован; я и не подозревал, что такие мелочи, как карманное зеркало, нож, нитки, бечевка, являются здесь ценностью. К счастью, я все время сталкиваюсь с людьми, готовыми мне помочь. Нередко они оказываются моими читателями, и их помощь я могу приписать собственным заслугам.

Ростов, 23 ноября 1942

Утром в солдатской казарме, где мне удалось раздобыть тарелку супа.

Менял деньги; на русских банкнотах все еще портрет Ленина. При расчете служащая пользовалась счетным устройством с грубыми шарами, которые она ловко гоняла туда-сюда. Как я понял, устройства эти не имеют ничего общего с теми, какими играют у нас дети; кто владеет ими, считает быстрее, чем с помощью карандаша на бумаге.

Днем в одном из немногих кафе, где разрешена свободная торговля; кусочек пирожного стоит там две, яйцо — три марки. Грустно глядеть на людей, сидящих в сумрачном ожидании, словно на вокзале перед отъездом к некоей путающей цели, — и это еще привилегированные.

Снова знакомство с улицами и все то же впечатление — Восток, лишенный всякой магии. Глаз должен притерпеться к виду, невыносимо тягостному; нет ничего, на чем бы он мог успокоиться. В порядке только техника — железные дороги, машины, самолеты, громкоговорители — и, разумеется, все, что относится к вооружению. И напротив, недостаток в самом необходимом — в питании, одежде, тепле, свете. Еще очевиднее это в отношении более высоких сфер жизни, того, что нужно для радости, счастья и веселья и для щедрой, любящей творческой силы. И все это — в одной из богатейших стран, какие есть на земле.