Так вышло, что отъезд в командировку совпал со временем, когда наступление 6-й армии Паулюса исчерпало свой потенциал и когда вскоре произошла предчувствуемая некоторыми проницательными аналитиками катастрофа — окружение, блокада, сдача и общий перелом в ходе всей войны. И это событие составляет истинный центр «Кавказских заметок», делает их самым драматичным произведением во всем корпусе дневников периода второй мировой войны. Крах под Сталинградом предопределил судьбу южного крыла Восточного фронта. Чтобы не оказаться в гигантском котле, немецкие войска вынуждены были спешно отступать, бросая припасы и технику. Еще быстрее покидает фронт Юнгер, будучи срочно отозван снова во Францию. Последние записи, включенные в этот дневник, меланхолически констатируют вехи общего отступления вермахта: «Вчера русские взяли Ростов… Вчера русские заняли Харьков» (записи от 15 и 17 февраля 1943 г.). Рефлексий почти никаких. Вместо них — обращение к Гоголю, к «Мертвым душам». По какой такой ассоциативной связи? Что ищет писатель в их образах? Его чисто профессионально-писательское замечание о том, что содержащиеся в романе рефлексии ослабляют его воздействие, не заключает в себе ответа на эти вопросы. Но ведь эти «рефлексии» Гоголя, его знаменитые лирико-философские размышления о России и ее будущем, составляя как бы вторую линию поэмы наряду с жанровой, представляют гоголевский опыт прочтения призвания России, философскую сущность которого не заслоняет лирическая форма. Почему они остались не воспринятыми Юнгером, в то время как они раскрылись столь многим в переживаемое им время, остается без ответа.
Кавказский сюжет дневников, имеющих для русского читателя наибольшую ценность и материал которых позволяет посмотреть принципиально иным взглядом на некоторые аспекты нашей недавней истории в один из ее наиболее трагичных и вместе с тем величественных моментов, фактически является доныне не известным ни специалистам, ни тем более широкому читателю. Европейского же читателя вообще, видимо, он оставил безразличным. Впервые заметки были опубликованы в 1949 г. Таков состав второго тома собрания сочинений Юнгера и первого тома «Излучений».
Третий том собрания сочинений образует комплект дневников, получивших названия «Второй Парижский дневник», «Кирххорстские листки» и «Хижина в Вайнберге. Годы оккупации». Общее название комплекта — «Излучения II». Первые два дневника, входящие в состав русского издания, были опубликованы в 1949 г. в упомянутом тюбингенском издании «Излучений». В 1963 г., дополнив дневники военного периода тетрадью «Годы оккупации», Юнгер издает «Излучения» в двух томах. Автор продолжает сохранять стандартную временною последовательность записей.
После короткого отдыха в Кирххорсте, после возвращения из России в феврале 1943 г. Юнгер снова на прежней службе в Париже, которую он продолжает вплоть до принудительного увольнения из вермахта в 1944 г. Именно события этого периода и составляют содержание «Второго Парижского дневника». В нем содержатся важные сведения, касающиеся вызревания антигитлеровского заговора, хотя по необходимости они преподнесены весьма завуалированно. Да Юнгер никогда и не рассматривал свои заметки как летопись событий, где значение имеют точность и скрупулезность фиксации происходящего. В этом случае, имея историческую ценность, они бы полностью утеряли свое художественное значение. Его дневники в опубликованном виде весьма селективны. Каждое событие или любой факт, даже если они не вплетены в контекст сложных рефлексий, аллюзий и отвлеченно-методических аналогий, всегда насыщены смыслом и в высшей степени символистичны. Если чего и нет в заметках, так это непринужденной экспрессивности и следования капризам памяти. Внимательный читатель сразу усваивает эту истину и непроизвольно входит в состояние интеллектуальной настороженности. К этому присоединяется еще одно свойство — минимальная доза интимности. В дневниках почти нет ничего, что бы могло интриговать читателя, нацеленного на ознакомление с сокровенной стороной жизни знаменитости, или шокировать его неожиданными признаниями, характеристиками, оценками и всем тем, чем обычно дневники и притягательны. Они рассчитаны на совсем иного читателя, интересы которого помещены значительно выше обыденных ориентаций, и им соответствуют такие же интеллектуальные притязания.
Юнгер явно демонстрирует безразличие к читательскому успеху, целиком поглощенный усилиями адаптировать в слове то, что проступает сквозь зримые формы реальности, ускользая от однозначности восприятия. Но есть места, в которых личный элемент начинает проявляться сквозь усложненную структуру интеллигибельных метафор. В «Кавказских заметках» это прежде всего записи, вызванные смертью отца, которого Юнгер застал уже в гробу, а во «Втором Парижском дневнике» и «Кирххорстских листках» это заметки, связанные с арестом, осуждением и гибелью любимого сына Эрнста. Молодой человек, призванный на морскую службу, был осужден по обвинению в создании «кружка сопротивления», чья деятельность сводилась к разговорам о «положении вещей», в наказание выслан на «фронтовые испытания» и погиб в Италии в Каррарских горах. Весть о смерти сына Юнгер получил спустя полтора месяца после его гибели — 11 января 1945 г. «Смерть сына стала одной из дат, одной из главных и поворотных точек в моей жизни. Вещи, мысли, поступки прежде нее и после совершенно различаются», — замечает он спустя несколько дней.
Пребывание в Париже после кавказской командировки отмечено в дневниках нарастающей экспрессией суждений. Они стимулировались общим ухудшением ситуации во всех сферах, в частности во внутреннем положении страны, где под гнетом трудностей нарастали ропот и уныние, а также безнадежностью военно-политической ситуации. В высших военных кругах в Париже вызрела военная оппозиция, постепенно обдумывавшая средства устранения Гитлера. Юнгер входит в узкий круг лиц, в котором осторожно, но все же вполне определенно обсуждаются все эти вопросы. Его собеседниками являлись командующий оккупационной армией генерал пехоты Генрих фон Штюльпнагель, генерал-лейтенант, начальник Генерального штаба оккупационной армии Ганс Шпейдель и другие видные генералы и офицеры. Известны контакты Э. Юнгера с фельдмаршалом Роммелем. Но Юнгер уклоняется от активного участия в заговоре. Его влияние, скорее, умственное. Еще в начале 1941 г., как свидетельствуют дневники, он делает первый набросок трактата-воззвания «Мир. Слово к молодежи Европы и к молодежи всего света», затем, однако, уничтоженный. Но по мере того как ситуация в Германии ухудшалась, нарастали и пессимистические настроения Юнгера. Его «пораженческие» взгляды не были ни для кого секретом.
По возвращении с Кавказа он снова берется за изложение своих взглядов на войну и будущее Европы. В октябре 1943 г. воззвание было готово и подпольно, в гектографированном виде стало распространяться в Париже и кое-где в Германии. Существует свидетельство о том, что оно было прочитано Роммелем и в какой-то мере повлияло на его решение примкнуть к противникам режима. Записи, сделанные Юнгером на второй день после неудачного покушения, свидетельствуют, что он не видел смысла в заговоре. «Вчера стало известно о покушении… По всему видать, что это дело приведет к чудовищной резне… Становится все труднее сохранять маску; так, сегодня утром неожиданно вступил я в спор с одним сослуживцем, который обозвал случившееся „неслыханным свинством“. При всем том, что издавна был убежден, что посредством заговора немногое изменится, но прежде всего — ничего не улучшится» (запись от 21 июля 1944 г.). Доказательство правоты, однако, радовать не могло.
В служебном положении Юнгера происходят между тем изменения, вызванные резким ухудшением военной ситуации, и в августе, после упразднения штаба военного командования, он покидает Париж, Странно, что как назначение в Париж — столицу культуры, в которую он стремился, так и вынужденное оставление его не отражены в дневнике никакими особыми эмоциональными цезурами. В конце октября следует отставка, к тому же над головой Юнгера нависла угроза фашистского судилища. Факт его прямого общения с главарями заговора, и в первую очередь с Цезарем Хофаккером и графом Шуленбургом, был очевиден. Можно отнести к аристократической гордости Юнгера то, что он не драматизировал ситуацию, он коснулся ее вскользь, намеками. В 1986 г. был обнаружен документ, представляющий собой письмо президента «Народной судебной палаты» Роланда Фрайслера, возглавлявшего суд над заговорщиками, начальнику партийной канцелярии Гитлера Мартину Борману. Оно касается причастности к заговору Юнгера. Фрейслер сообщает, что, повинуясь указанию фюрера, переданному ему лично по телефону, он прекратил следствие в отношении писателя. Причем дело Юнгера, с которым пожелал лично ознакомиться Гитлер, составило три тома. Решение фюрера состоялось 1 декабря 1944 г. Выше уже приводились высказываемые соображения, которые якобы определили позицию Гитлера. В них мало достоверности, учитывая, например, что он казнил знаменитых военачальников и расправился с офицерской элитой вермахта.
