В поезде, 4/5 марта 1944
Отъезд из Кирххорста. До полудня успел просмотреть дневники, в частности о Родосе и Бразилии, но не мог решить, что же из них взять с собой в Париж.
И нынче, как уже не раз бывало при разлуке с Перпетуей, почувствовал, что произойдут большие изменения, прежде чем мы увидимся вновь. Уже когда мы прощались, шофер генерала Лёнинга, приехавший за мной, сообщил, что Вильгельмсхафен сильно обстреливается. С беспокойством подумали мы о легком бараке, в котором сидел наш сын.
В поезде побеседовал с полковником медицинской службы о Ганновере моего детства, т. е. 1905 года. «До 1914-го» — эта формула воспоминания станет столь же значимой, как когда-то формула «до 1789-го». Потом разговор зашел о России и русских, чьим языком мой спутник, по-видимому, владел. Из пословиц, которые он цитировал, мне особенно понравилась: «Рыба гниет с головы».
Сильно запаздывая, мы пересекли зону опасных городов, в частности Кёльн, где бомба попала в одну из скотобоен и разорвала сразу шестьдесят человек.
В полудреме размышлял о разных вещах. Вспомнил удачное замечание Перпетуи о Вейнингере: «Наверняка он покончил с собой осенью». В этом смысле она обладает способностью суждения и, походя, заставляет работать величайший духовный аппарат, словно он никакого отношения не имеет к своему носителю. Самые острые умы оказываются перед ней иногда в положении страуса: когда они копаются в своих теориях, философемах и утопиях, как в кристаллическом песке, то, сами того не ведая, становятся intoto[250] мишенью ее пристального наблюдения.
Снова наслаждался мимолетной радостью, любуясь первыми летающими рыбами за островом Сан-Мигелем. Сначала я поймал взглядом стайку, разбегавшуюся прочь от борта, разглядев все ее детали, — вплоть до капель, жемчугом слетавших с плавников. И все же мое восприятие было, скорее, духовным: рыбы казались мне почти прозрачными, перламутровыми, а все видение было оптическим обманом, хотя бы потому, что этой картины я ждал. Потом показалась вторая стайка, всплывшая перед носом лодки, это подтвердили и другие свидетели. В обеих картинах передо мной вставала двойная действительность: идеальная и эмпирическая, или нереальная и реальная. Над первой из них воображение работало намного сильней, и светилась она удивительней. Действительно ли это были рыбы, отсвечивающие опалом, или только в недрах возгорающаяся игра волн? Вопрос кажется мне несущественным. Такое у меня часто бывало с животными — как будто я сам их изобретал, после чего они становились мне знакомы. Мифический аспект предшествует историческому.
В два часа пополудни поезд въехал на Северный вокзал.
Париж, 7 марта 1944
Продолжаю 1-е Послание к Коринфянам. Там в 15, 22: «Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут».
Различение естественного и сверхъестественного человека похоже на открытие из области высшей химии. Христос — посредник, делающий людей способными на метафизическую связь. Эта способность присуща им изначально; так, через жертву они не сотворяются вновь, а, скорее, «спасаются», т. е. перемещаются в сферу высшей активности. Оная же существовала всегда как потенция материи.
Утром я вышел из дома и, пока спускался по лестнице, вспомнил, что забыл связку с ключами. Вернулся, сунул ее в карман и минуту спустя снова вышел на улицу. По этой причине — другие люди, другие события. Встретил старого друга, которого не видел уже двадцать лет, открылся цветочный магазин, где был не известный мне вид цветка, наступил на апельсиновую корку, брошенную идущим впереди прохожим, упал и повредил руку. Так упущенная минута похожа на крошечный поворот винта какого-нибудь орудия, посылающего снаряд на дальнее расстояние. Вот уж воистину аспект, не раз пугавший меня, особенно в наше время коварных столкновений на стезях мира, полного опасностей.
Себе в утешение могу сказать, что хотя масса случайностей неисчислима и непредсказуема, во всех своих комбинациях она приводит, очевидно, к одному и тому же результату. Измеряемая не отдельными точками, а всем своим итогом, сумма жизни слагается в прочную величину, вырисовываясь в картину судьбы, предназначенной нам и в перспективе времени составленной из бесконечных случайностей. Если на это посмотреть с точки зрения метафизики, то случайностей на нашем жизненном пути так же мало, как случайностей в полете стрелы.
Не стоит забывать и теологическое распутывание этого лабиринта такими возвышенными умами, как Боэций. Пока мы следуем своему предназначению, случай бессилен. Нами управляет доверие к провидению. Потеряй мы эту добродетель, как тут же явится случай, наступая на нас подобно полчищам микробов. Отсюда и молитвенное правило, его заговаривающая сила. Случай выкристаллизовывается, становится предсказуемым.
Существуют аспекты нигилизма, все замыкающие на случай. Один из них — смехотворный страх современного человека перед микробами, особенно развитый в самых бездуховных провинциях; охота на ведьм и чертей в XV и XVI веках — одной с ним природы. Не мешает также вспомнить многие абстракции современной физики, которая, как scienza nuova,[251] высвобождает силы случая и их адекватную связь может познать только через царицу наук — теологию. Столь важно поэтому, чтобы наши лучшие головы посвятили себя ее изучению, пришедшему в упадок. Временщики здесь неуместны. Тесная связь знания и веры, четко отличающая нашу эпоху, требует, чтобы каждый, кто хочет стать здесь мастером, магистром, сначала сдал экзамен на звание подмастерья в области отдельных наук. Стоящие в высшем чине должны все охватывать единым взглядом; этим они оправдывают свое стояние.
При таком разрешении проблемы отпадут целые области разногласий, например спор о светском и духовном воспитании. Но при одном условии, что государство примется за это совсем иным способом, непосильным для государства либерально-национального. От того, как пойдут дела в России и Европе, может быть, уже завтра зависит надежда на воплощение духовных миров, которые мы в муках рождаем. Тогда исчезнет и кошмар, крадущий ныне у столь многих радость жизни: темное чувство творить среди бессмыслицы, в пространствах уничтожения, чистой случайности. Всем, наконец, станет ясно, что в эти годы происходило в России, Италии, Испании, Германии, ибо есть глубины страдания, кои навечно останутся бессмысленными, если не дадут плода. Огромная ответственность лежит здесь на тех, кто выживет.
Париж, 9 марта 1944
Днем у Флоранс. У нее застал д-ра Верна, великого знатока сифилиса и борьбы с ним. Поговорили о гонораре врача, который он объявил столь же второстепенным, как и вид оплаты пожарников во время большого пожара. Удивительно, как в наше время картина болезни отделяется от индивидуума, — собственность и здесь исчезает. При этом к одним и тем же результатам приходят как в капиталистических, так и в большевистских странах. Подобное явление я заметил уже в Норвегии. Верн пригласил меня на вторник в свою лабораторию.
Разговор с Жуандо, рекомендовавшим мне почитать переписку Микельанджело со своим отцом. Она содержит важные советы о здоровье и образе жизни.
Париж, 11 марта 1944
Мой «Рабочий» и «Иллюзии техники» Фридриха Георга похожи на позитив и негатив одной и той же фотографии, — одновременность начинаний указывает на новую объективность, в то время как ограниченный дух увидит в этом одно лишь противоречие.
Мысль на станции метро у площади Согласия: долго ли мне еще следовать по этим трубам и каналам, хитросплетения которых выдумали технические умы на рубеже веков?
Болезни такого сорта можно излечить, только сняв голову. Как в тюрьме Ла-Рокетт.
Христианин XX века физику, химику, биологу высшего уровня — ближе, чем христианину века XIX.
