— Некоторые люди не умеют вовремя останавливаться, правда? Моей подруге сделали операцию. Ничего особенного, но она ноет, ноет и ноет, и ей нет никакого дела, что я тащу домой кучу рождественских подарков. Я сказала ей, что тут мужчине нужно вызвать «скорую помощь». — Старушка ласково улыбнулась мне и поплыла по улице, как будто пластиковые пакеты были воздушными шарами и поднимали ее над землей.

Элен ответила тут же. Должно быть, она ждала звонка.

— Ох, слава Богу. Извинись за меня перед Клио. Но кто-то звонил ночью. Точнее, утром. В четыре часа.

У меня тут же пересохло во рту.

Мне были знакомы эти ночные звонки. Хриплый звук, сначала кажущийся частью сна — судейским свистком на футбольном поле или грохотом поезда в тоннеле. Потом ты просыпаешься и начинаешь гадать: тормоза, отказавшие на мокрой дороге; мопед в кювете, звонок из полиции, из больницы, от самого Тима, взбешенного или умоляющего: «Папа, приезжай и забери меня». Теперь мы с Элен просыпаемся порознь, наощупь включаем ночник и берем трубку с ужасом и безумной надеждой…

Но ей звонил не Тим. Голос был чужой. Мужской, низкий, приятный, может быть, чуть пьяный (судя по тому, что он не извинился за поздний звонок, и веселым голосам, звучавшим в отдалении, ему не казалось, что уже поздно). Незнакомец осведомился, дома ли Тим и можно ли с ним поговорить.

— Нет, его здесь нет. Кто это? Пожалуйста, скажите, кто говорит?

— Его друг.

Элен сказала, что в голосе мужчины ей послышалось что-то вроде насмешливого удивления. Это был просто друг, желающий побеседовать со своим другом, нашим сыном. Он был из мира обычной жизни (благополучной солнечной страны на другом берегу реки), в которой легко «связаться с кем угодно»; все, что требуется, это адрес или номер телефона. В обыденности этого ожидания было нечто неловкое. Жестокая правда могла не оставить от него камня на камне. Элен сказала:

— Боюсь, что Тима здесь нет. — Слово «боюсь» она применила в его переносном, светском, а не в прямом, более страшном смысле. Элен не могла не воспользоваться этой возможностью. Тем более, что все мои усилия ни к чему не привели. — Он пропал. — Это слово она употребила уже в его истинном значении: «пропавший без вести»; подробности на полицейском компьютере — возраст, пол, цвет волос и глаз, другие особые приметы. Шрам от аппендицита. Родинка слева подмышкой. Золотое кольцо с печаткой, принадлежавшее бабушке Элен.

— Пропал? — В голосе звонившего прозвучало вежливое недоверие. Это был явно человек образованный и более взрослый, чем большинство друзей и знакомых Тима, говоривших на молодежном жаргоне с характерной интонацией, растягивая гласные и глотая согласные.

— Два месяца назад, — сказала Элен.

Наступило молчание. Звуки вечеринки умолкли. Ни музыки, ни смеха. Неужели там все слушали этот разговор? Откуда он звонил? Кто эти люди? Может быть, они что-нибудь знают? Или тут не было ничего таинственного: незнакомец просто закрыл дверь, чтобы лучше слышать собеседника. Связь была ненадежной. Он мог просто положить трубку.

Элен сказала почти беззаботным, ровным тоном, стараясь не встревожить незнакомца:

— А когда вы видели Тима в последний раз? Может быть, беспокоиться и не о чем, но мы не можем не волноваться. Боюсь… — тут последовал короткий веселый смешок, который должен был доказать, что это всего лишь фигура речи, — боюсь, что я не знаю вашего имени.

Он быстро произнес (так, словно его имя не имело для Элен ни малейшего значения):

— Я улетал в Штаты. Вернулся только на прошлой неделе и начал восстанавливать старые связи — ну, сами знаете, как это бывает. Извините, что потревожил вас. Господи Иисусе, я только что заметил, который час. Должно быть, я разбудил вас. Извините ради Бога.

— Это не имеет значения. Я имею в виду время.

— Беда в том, что я еще не адаптировался. Понимаете, разница во времени… Но, конечно, это не оправдание. Скорее меня оправдывает то, что я немного выпил. Ну, знаете, старые приятели, вино рекой и все прочее. А потом я услышал эту невероятную сплетню…

— Сплетню?

— Чушь, конечно. Вы ведь мать Тима?

— Да.

— Тогда вы все знаете сами, правда? Он всегда говорил о вас с такой гордостью. И об отце тоже, само собой. Он очень любил вас обоих. Своих родителей. Это было очень приятно. В наши дни такое редко бывает. Но он говорил искренне. Он всегда был очень искренним.

Пьяный. Взволнованная, сбивчивая речь, хрипотца в голосе, сентиментальность.

— Черный дрозд. Я называл Тима «Черный дрозд». Эти его яркие, внимательные глаза… О Боже, я надеюсь, что не разбередил ваши раны. Неужели его действительно так долго нет? Я понимаю, как вам тяжело. Поверьте, я ужасно расстроен. Может быть, вас утешит, если я скажу, что тоже любил его? Уверяю вас, все это совершенно невинно, ничего такого, из-за чего следовало бы волноваться. Я понимаю, в наше время такие чувства вызывают самые гнусные подозрения. Никто больше не верит в настоящую мужскую дружбу. Я любил Тима как отец, хотя не вышел для этого годами. Вы должны понимать, как к нему относились люди. Если бы я мог, я бы отдал ему все. Луну с неба, последнюю рубашку. Вы как-то приезжали за ним, вы и его отец. Мы слушали музыку, а вы позвонили в дверь и увезли его покупать костюм. Он вернулся такой довольный, приятно было видеть это. А что случилось с этой девушкой? С которой он тогда жил? Вчера я звонил ей домой, но никто не ответил. О Господи Иисусе, не могу вспомнить ее имя…

— Пэтси. Они расстались. Она нашла себе другого.

— А-а… Я был уверен, что она бросит его. И говорил ему об этом, но он не слушал. Ну что ж, по крайней мере, он жив. Спасибо, мэм. Примите мои глубочайшие извинения за то, что потревожил ваш сон…

В трубке зазвучали гудки, сигнализирующие о том, что нужно бросить еще монетку. У меня больше не было мелочи. Я сказал:

— Элен, извини…

Связь прервалась. Меня трясло. Я позвонил оператору и попросил повторить звонок. Женщина спросила:

— Какой номер автомата?

Я поднял глаза.

— Извините, не вижу… Я без очков…

Она засмеялась.

— Не вешайте трубку.

Молчание. Пустота. Трубка, липкая от пота. А потом:

— Говорите, абонент.

— Элен! Кто это был?

— Он положил трубку. Ты помнишь, когда мы покупали Тиму костюм? Этот человек сказал, что тогда был в квартире.

— Там всегда толклись какие-то люди.

Элен сказала:

— Примерно в то время у Пэтси жил какой-то мужчина постарше. Они прозвали его Дворецким. Тим встретил этого человека в пивной и привел в дом, потому что того откуда-то выгнали — не знаю толком, откуда. Какое-то время он жил там, спал на диване. Я знаю это, потому что Тим брал у меня взаймы одеяло. Обычно этот человек подходил к телефону и отвечал на звонки как типичный дворецкий. Он довольно долго жил за их счет, и в конце концов Пэтси его выгнала.

— Это она умела.

— Бедная девочка. Она больше не могла этого вынести. Ты же знаешь Тима. Он вечно приводил домой бродяг и беспризорников.

— Кого-то, о ком он может позаботиться.

— Наверное.

— Но этот человек… Допустим, что он действительно тот самый Дворецкий… Как долго его не было в Англии?

— Он не сказал.

— Похоже, ты не слишком много у него выяснила, правда?

Ответа не последовало. Я сказал:

— Ох, извини. Это ужасно. Почему ты не перезвонила мне сразу?

— В четыре часа утра? Клио была бы в восторге!

Теперь промолчал я. В мозгу тут же вспыхнуло воспоминание.

Телефон стоит рядом с кроватью, в которой лежим мы с Элен. Мы кричим друг на друга, кипя от гнева:

— Черт побери, почему ты не берешь трубку?

— Как я могу, если телефон стоит с твоей стороны?

— Можем поменяться местами. Я сделаю это с удовольствием.

— Ладно!

— Это шутка. Шутка, понимаешь? О Господи, мне утром на работу!