Увидев теперь две пары испуганных глаз, Алан что-то сказал Хорхе и прыгнул к нам ласточкой прямо с борта. Когда нас оказалось в воде уже трое, Маринина паника немного улеглась, и она даже немного отплыла от яхты, но быстро вернулась.

— Вылезай, — скомандовала я ей, видя, что зубы у нее по-прежнему отстукивают дробь. Для того чтобы подплыть вплотную к покрытому каким-то налетом ракушек и водорослей боку яхты, который, как казалось, все время норовил упасть на голову и раздавить, требовалось мужество, а его в этот момент у Марины не было. Я подплыла, уцепилась одной рукой за ступеньку лестницы, а другую протянула Марине. Она схватила мою руку и, не выпуская ее, другой дотянулась до спасительных канатов. Мы поднялись на борт и упали в шезлонги на палубе, так как ноги нас не очень держали. Когда потрясение немного прошло, к нам подошел сеньор Хорхе с вопросом, все ли в порядке.

— Не все, но уже лучше, — с трудом проговорила Марина, опять обретя способность к членораздельной речи.

— Может быть, хотите чего-нибудь выпить? — любезно спросил он.

— А что дают тем, кого спасли из морских пучин? — поинтересовалась я.

— Ром или виски: в зависимости от широты, где это происходит, — сообщил Хорхе.

— А в той широте, где мы находимся сейчас, что положено пить потерпевшим? — Марина решила не нарушать традиций.

— В наших широтах в критических ситуациях предлагают ром.

— Мы согласны, — хором ответили натерпевшиеся страху дамы.

— А вам? — спросил матрос вылезающего из воды Алана.

— То же, что и всем.

Солнце зашло, оставив длинные бордовые полосы на небе и окрасив редкие облака в золотисто-лиловый цвет. Яхта скользила по воде, благодаря чуть слышной работе двигателя. Ветер стих, паруса были убраны. Мы сидели в шезлонгах, допивая уже третью порцию рома с колой. Марина совсем успокоилась и ушла на нос, оставив нас одних. Алан нежно держал мою руку, но мне уже хотелось большего. Я допила, поставила мой бокал и встала, заметно прихрамывая.

— Пойду вниз, возьму фотоаппарат из сумки, — сказала я и неуверенно шагнула.

— Я провожу тебя, — откликнулся он, встал и предложил мне руку, чтобы я могла опереться на нее, как тогда, на теннисном корте. И так же, как тогда, я почувствовала теплые волны, которые побежали от наших тел друг к другу.

На нижних ступеньках лестницы я чуть покачнулась, и он, спустившись первым, взял меня за талию, приподнял, бережно поставил на пол. Мы вошли в салон и вместе дошли до каюты, где лежала моя сумка. Войдя внутрь, я оставила дверь открытой, как бы приглашая его последовать за мной. Из сумки я сначала достала расческу и подошла к зеркалу поправить волосы. Он подошел и встал у меня за спиной так, что мы отразились оба, пристально глядящими в глаза друг друга. Он взял меня за плечи и чуть притянул к себе. Я откинула голову и положила ее ему на плечо, чувствуя спиной тепло его тела. Моя обнаженная спина касалась и волновала его. Он дотронулся губами до моего затылка и выдохнул. Горячее дыхание, как ветерок, скользнуло по моей шее. Мне очень хотелось повернуться и коснуться губами его розовых сухих губ, но я отстранилась и потянулась к сумке за фотоаппаратом.

Вернувшись на палубу, мы нашли Марину на носу, оживленно беседующей с Хорхе. На мое предложение сфотографировать их, оба ответили с умеренным энтузиазмом, но я все-таки сделала несколько снимков, уж очень хорошо они смотрелись вместе. Потом попросила разрешения снять яхту и команду и отправилась на поиски удачных кадров. Я делала крупные планы снастей, канатов, лестниц — в последних отблесках солнца они смотрелись очень живописно. Спустившись в нижний трюм, нашла, где находилась команда, и сфотографировала их троих за столом с очень напряженными лицами. Поднявшись наверх, хотела попросить Марину сфотографировать, наконец, и меня, но столкнулась с Аланом.

— Мы повернули к берегу, через час-полтора будем в порту, — сообщил он.

Сердце мое томительно замерло, к горлу подступила тошнота. «Как, неужели скоро все кончится, мы расстанемся и больше ничего не будет?» Мне хотелось плакать. Видимо, мне не удалось скрыть мои чувства, и лицо выдало боль, которую я испытала при этом известии.

— Что с тобой? — взволнованно спросил он.

Ну как это объяснишь? Я застонала, наклонилась к ноге, чтобы как-то скрыть набежавшие слезы.

— Боюсь, повязку было рано снимать, — ответила я, растирая свою лодыжку.

— Я позову Марину, — предложил Алан.

Только этого сейчас не хватало!

— Не надо, — сказала я твердо, а затем добавила: — Ты же сам говорил, что у нее отпуск, а ей приходится работать. Не будем ей мешать. Моя нога вполне обойдется без медицинской помощи еще час.

На нервной почве я забыла главное правило в общении с Аланом — поменьше говорить. Весь день старалась помалкивать, а тут разболталась. Опомнившись, медленно развернулась и сильно, но изящно прихрамывая, двинулась по коридору в сторону каюты. Я сделала уже десяток шагов, а он меня еще не догнал! Тогда я застонала не от физических, а от душевных мук. Мне так хотелось, чтобы он был рядом, а я опять могла смотреть в его глаза, видеть, как уголки его губ чуть растягиваются в улыбке, мечтать о том, чтобы пальцами или губами коснуться его лица, и почувствовать тепло его дыхания. Я уже готова была обернуться и позвать Алана, когда услышала сзади шаги. Не в силах больше терпеть, я оглянулась: меня догоняла Марина.

— Ну что с тобой, актриса больших и малых академических театров? Все тебе неймется! Иди в каюту!

— Тебя Алан прислал? — Мой голос выдавал полный упадок духа.

— Да, можно сказать, вырвал меня из объятий Хорхе, напомнив про клятву Гиппократа! Что мне оставалось делать? Не рассказывать же всем, что ты у нас симулянт? — ворчала Марина, пока мы шли по коридору. — Шевели ногами и хватит хромать-то. А то я не успею, мне надо еще маяки местные изучить. Мы же обратно идем, ты знаешь? — спросила она, входя в каюту.

— А можно хоть не быстро плыть, а то времени совсем не осталось, — ныла я, задирая штанину.

— Хорхе мне обещал показать маневренность яхты. Попробую заставить его ходить кругами или восьмерками, ну это полчаса, не больше. У них же рабочее время кончается. Ну что ты делаешь? — завопила на меня Марина в раздражении. — Совсем на почве любви голову потеряла! Это не та нога! Хромаешь на левую, а бинтуешь правую? С тобой не только клятву Гиппократа, но и Уголовный кодекс приходится соблюдать, а то я задушила бы тебя бинтом в состоянии аффекта. И присяжные, будь они у нас, меня бы оправдали! — Она замолчала, подкрашивая губы.

— Если ты меня тут задушишь, то судить тебя будут в Испании, а у них есть присяжные? — спросила я уныло, заматывая теперь нужную ногу.

Марина порылась в своем дамском рюкзаке, извлекла с самого дна две пустые обертки из-под каких-то таблеток и бросила их на стол.

— Я тебе сейчас пришлю воды, — сказала она, удовлетворенно оглядывая себя в зеркало.

— Может, лучше вина? — ко мне постепенно возвращалась способность капризничать.

— После рома вино не пьют. А вода — чтобы таблетки запить, — Марина взялась за ручку двери.

— Но тут же таблеток нет! — удивилась я, ощупывая пустые бумажки.

— Тебе надо голову лечить, а не ногу! Зачем тебе таблетки? — и больше ничего не добавив, Марина оставила меня одну.

Я подошла к зеркалу, провела щеткой по волосам. Меня била нервная дрожь, я не могла ни сидеть, ни стоять, в пустой голове крутилась какая-то совершенно не уместная в этом случае строчка из песни: «Позвони мне, позвони! Позвони мне, ради бога!» Раздался стук в дверь. По всему моему телу прокатилась горячая волна надежды.

— Войдите! — От волнения язык прилип к небу и не слушался.

Дверь открылась, и порог перешагнул матрос с подносом в руках, на котором стояла запотевшая бутылка воды и стакан. Я кивнула ему на стол. Он поставил поднос, открыл бутылку, налил мне три четверти стакана и, улыбнувшись, вышел. Вода была кстати, с ее помощью удалось смочить внутренности, совершенно пересохшие до самого пупка. Теперь я понимаю, почему при дворе китайских императоров существовал простой тест на правдивость. Подозреваемому предлагали прожевать и проглотить ложку рисовой муки. Если он говорил правду и не волновался, то слюна смачивала муку, ее можно было прожевать и проглотить. Если же негодяй желал обмануть судей и боялся разоблачения, то у него от страха пересыхало во рту так, что не только муку, но и слюну не проглотишь. Я бы сейчас точно не прошла этот тест, и меня казнили бы за чужие грехи — или за мои собственные?