Литмир - Электронная Библиотека

— Привет, лапочка, — говорю я ей. — Хорошо поплавала?

— Блестяще, верно, тигренок?

Мы оба смеемся, глядя, как Холли усиленно кивает и на личике ее появляется напряженное раздумье, словно она действительно все обдумывает.

Пол обнимает меня, на миг прижимает к себе.

— Ну как ты?

— Отлично. Рада, что вернулась.

— Как хорошо, что ты вернулась.

Он в преотличном настроении. Я видела его таким и раньше, когда он проводил время с дочкой и все прошло куда лучше, чем он надеялся. Когда он такой, все остальное прекрасно. Жаль, что меня тут не было, я не веселилась с ними и семья не была вместе, а вместо этого я болталась в мире, который непонятен мне.

— Ужин тут начинается в шесть. Я подумал, что мы возьмем ее с собой перед сном.

Я киваю, внезапно почувствовав голод. Я не успеваю снять с вешалки пальто, как мы уже спускаемся в лифте. Пол взволнованно рассказывает, как они провели день, чем девочке понравилось заниматься в бассейне. Нескрываемая гордость своими достижениями — акробатический акт смены подгузников, придумывание все новых игр — немного задевает. Коль скоро ему удалось удачно провести с дочерью два-три часа, это заслуживает поздравления. Ему и в голову не приходит, что я вынуждена заниматься этим все время. Я знаю, он не пытается переплюнуть меня, — просто чувствует себя так неуверенно. И все равно это меня раздражает, грозит обесцветить чувство облегчения от того, что я вернулась к ним с постепенно темнеющих ноттингемских улиц.

Мы выходим в холл, и Пол начинает рассказывать, что ему пришлось пережить в раздевалке.

— Там была пара пожилых дяденек, которые стояли голышом в душе. Холли смотрела на них как зачарованная и все тыкала пальцем. Я просто не знал, куда смотреть. Так было неловко.

Я рассмеялась, почувствовав снова теплоту к нему. Вот так же Холли вела себя, когда я брала ее в местный бассейн: у нее вызывало интерес то, как трясутся некоторые части тела, когда люди моют голову, но все не так страшно, когда она смотрит на женщин. Я сама ощущала неловкость в присутствии сыновей других мам, видя, как они пялятся на мои груди. Недаром на двери написано: «Переодеваться разрешено лишь с детьми младше 8 лет». Иначе говоря, это возраст, старше которого все не так уж невинно.

Ужин потребовал времени, поэтому мы поздно укладываем Холли. В ванне нет мата против скольжения, так что Пол прыгает туда следом за ней, говорит, что не мешает смыть хлорин с кожи. А я сижу на унитазе и смотрю, как играет Холли. Мы купили ей пластмассовых уток, и у нее есть сверкающий мячик, но ее интересуют маленькие бутылочки шампуня и кондиционера. Она ничуть не стесняется — стоит, выпятив животик и пухлую попку, болтает сама с собой на каком-то подобии финского языка, всецело поглощенная тем, чтобы отвинтить крышечки, и не обращает внимания на руку Пола, придерживающего ее за талию, на его периодические попытки провести по ее тельцу фланелевой тряпочкой. Я смотрю на них и чувствую, как накатывает грусть. Я не сидела с Холли в ванне с тех пор, как перестала кормить ее грудью: она тогда принималась плакать, видя меня перед собой. И с Полом долго так не протянется. Скоро она заинтересуется его телом, тем, что оно у него другое, чем у нее. Я уже видела, как она на него смотрит. Я остро чувствую, что она вырастает, меняется, становится самостоятельной маленькой особой. Малышка, которую я когда-то держала на руках, уже исчезла.

Как только она вымыта и немного поиграла, Пол вынимает ее из ванны и передает мне, на теплое полотенце, лежащее у меня на руках. Я закутываю в него Холли и вытираю, пока Пол быстро моется. Он намыливает под мышками, грудь, живот. Мой взгляд привлекает его член, плавающий как раз под поверхностью воды, немного разбухший. Я опускаю Холли на пол, нагибаюсь к ней, надеваю на нее подгузник и пижамку. Она начинает капризничать, принимается плакать, я опираюсь на локти и щекочу ее животик, смазывая между делом кремом ее складочки. Возясь с Холли, я осознаю, что мой зад стоит торчком, и вспоминаю другие времена, другие места, когда Пол раздвигал мне ноги и его бедра начинали шлепаться о мои. Картины совокупления, породившего Холли, которая лежит сейчас на спине в ванной на полу. Они выводят из равновесия, эти запретные картины, странно волнуют. Я укладываю Холли в постельку, быстро рассказываю ей пару историй, впервые за годы чувствую необъяснимую похоть.

Холли засыпает через несколько минут. Пол выключает в номере вентилятор, но оставляет свет и не закрывает дверь. Он подходит сзади и обнимает меня, я чувствую его жаркое дыхание на затылке.

— Не хочешь выпить?

Мы устраиваем рейд на мини-бар. Мне кажется, я плохо себя веду. Мы вытягиваем за колечко заклепки на банках, я выливаю из своей уже приготовленный джин с тоником в стакан. Мы садимся в затененной гостиной и несколько мгновений наслаждаемся алкоголем и наступлением конца дня.

— Значит, ты хорошо провел день?

— Угу, отлично. А ты — как у тебя все прошло? Достаточно было времени?

— Да. — Я улыбаюсь, пожимаю плечами. — Спасибо.

— Хоть сколько-нибудь продвинулась?

— Не-а, в общем, нет.

Я делаю глоток джина и смотрю на него поверх края стакана — его лицо в тени из-за того, что мы держим свет на уровне Холли.

— А этот Диклен Барр? Как с ним все прошло?

— Не очень.

В его молчании я чувствую, что он насупился.

— Как же все было?

— Он признал, что посылал открытку.

— И?

— Ничего не стал объяснять.

— Возможно, тут что-то личное.

— О конечно, личное: он рассказал мне о моментах своей жизни, определивших его судьбу. Но не сказал, какое имеет к нему отношение наша фотография.

— Возможно, потому, что не имеет никакого отношения.

Я качаю головой:

— Нет, Пол. Он ведь соврал насчет телефонного звонка. Сказал, что много лет не разговаривал с папой. А я сказала, что знаю, они разговаривали перед аварией, он же это отрицал.

Мои глаза привыкают к полумраку. Пол меняет позу в кресле, рассматривает свое пиво.

— Почему ты убеждена, что он лгал?

— Так ведь ты же помнишь: это был его номер телефона на квитанции?

— И? Он живет один? Не мог папа разговаривать с кем-то другим? С его женой? Ты об этом не подумала?

Как только он это произнес, я почувствовала себя полной идиоткой. Женщина на фотографии, мать его ребенка. Дочь-то уехала из дома, а она могла все еще жить там. Красавица в молодости, настоящая модель. Когда я приехала, там никого не было, но это еще ничего не значит. А потом я вспомнила, почему пришла к такому выводу.

— Нет, на автоответчике было лишь его имя.

— А ты говорила мне, Зоэ, что там был номер какого-то агентства по продаже картин! Может быть, это был просто деловой звонок.

Я возвращаюсь мыслью к нашему разговору, моим обвинениям, к тому, как обиделся Диклен. Не следовало мне делать такие поспешные выводы. Все равно я не могу понять его уклончивости, его нежелания объяснить про рисунок группы, находившейся на Рюли, его внезапного стремления избавиться от меня. Но возможно, у него тоже путались мысли. Надо помириться, предложить альтернативное объяснение Пола. Тогда, быть может, он будет в состоянии рассказать мне, почему послал отцу тот рисунок.

— Придется мне завтра снова съездить туда. — Я смотрю в упор на Пола. — Ты поедешь со мной?

Он вздыхает.

— Не следует ли оставить это в покое?

— Нет, Пол, я не могу. Я должна выяснить.

Он качает головой:

— Я тебя не понимаю. Хватает у тебя дел и без этого. С тех пор как родилась Холли, это первый уик-энд, когда мы с тобой выбрались из дома, и куда мы отправились? Твой папа мертв, Зоэ, и ничто не может это изменить. Неужели ты не в состоянии с этим смириться? У тебя теперь собственная семья — разве не о нас ты должна прежде всего думать?

— Что значит — прежде всего? Я все тебе отдаю. А в обмен хочу получить всего один-единственный уик-энд. Неужели я прошу слишком многого?

— А ведь это не один-единственный уик-энд, верно? Ты уже несколько месяцев ходишь чернее тучи. Я переживу, а вот Холли меня беспокоит. Ей стало невесело с тобой.

31
{"b":"191072","o":1}