Но Шульце перебил его сосед:

– Арнольд Оттович, – проронил он хрипло, – вы вот тут уже битый час говорите, говорите, говорите… Вон и чай простыл, так вас заслушались. Правильные вещи говорите, что и возразить. Такое впечатление, что я в бане лежу, а меня ласково – да по спине – да с прибаутками – да веничком – из колючей проволоки.

– Ну, я эти венички не заготавливал. – Шульце был непробиваем. – Как я понимаю, Борис Игоревич, – лёгкий поклон Третьякову-старшему, – и господин Макарычев были сюда назначены затем, чтобы наладить работу на шахтах для пользы государства. И пока я вижу, что эта польза в общих цифрах упала за последние двенадцать месяцев на тридцать два процента.

– Господин Шульце, вы всё-таки неверно поняли наши цели, – с неожиданным сожалением заявил Борис Игоревич. – Вы, по-моему, искренне считаете, что я – не стану говорить за Виктора – прибыл сюда исключительно затем, чтобы прервать ваше воровство, освящённое вами же принятыми разбойничьими правилами – не законами… – Кряжистый мужик довольно хрякнул и повозился на стуле. – Должен сказать, что я это сделал. Сделал, Арнольд Оттович?

– Сделали, – кивнул Шульце. – Вы обрезали прибыли «Энергии» под корень. Но прибыли вашего любимого государства от этого не поднялись. Они тоже упали, хотя и не на тридцать два процента. Но значительно.

– А вот и ваша ошибка. – Третьяков-старший долил себе кипятку из чайника. – Не посёлок для шахт. Шахты для посёлка. Мне не так интересны деньги, которые я не дал вам своровать – или которые недополучила Республика, – как интересны люди, чья жизнь стала веселей, чище, разнообразней… да просто побогаче. Парадокс: прибыли «Энергии» упали, государство тоже получает меньше… а люди стали жить лучше. По-моему, это неплохой результат.

Денис перестал есть. Он видел, что Шульце – наверное, впервые за всё время знакомства с Третьяковыми! – растерян. Очевидно и зримо. Он старался понять сказанное. Честно – и тщетно. Борис Игоревич с интересом наблюдал за гостем – как за змеёй, прижатой рогатинкой змеелова.

– Не понимаю, – наконец признался Шульце. – Я готов услышать эти слова от уважаемой Валерии Вадимовны, она – врач. Но вы?! Вы – офицер организации, которая ставит целью возвращение денег государству!

– Во вторую очередь, – с удовольствием ответил штабс-капитан Третьяков. – В первую любой из нас – людей Империи – ставит своей целью возвращение людей Жизни. Именно Жизни. С большой буквы. Всё остальное – средства для этой цели.

– Вот так, – подытожил жадно слушавший второй гость. И, отвернувшись от Шульце, нагнулся к Третьякову-старшему. – А про выработку, Борис Игоревич, вы вот что послушайте. Ребятки тут меня к вам послали зачем? А вот зачем. Есть такая сметка – как выработку поднять, не против новых правил – а поднять. Сметка давно есть, просто раньше мы её и не подавали – кому, «Энергии», что ли?! – Он хмыкнул гневно. – Ну и, само собой, работать будем, как сможем. Я чего пришёл – вот этот разговор послушать. Послушал – понял, надо!

– Приходите завтра на приём к Макарычеву, – улыбнулся Борис Игоревич, – изложите ему вашу сметку и вообще все планы.

– Дело! – Собеседник гулко, сильно пристукнул кулаком по столу и смутился: – Извините…

Борис Игоревич засмеялся. Шульце между тем встал, хотел, видимо, откланяться, но Борис Игоревич повернулся к нему:

– Всего хорошего, Арнольд Оттович. И кстати, передайте господину Пахомову, что на днях я буду на Совете Латифундистов – настал и их черёд быть ограбленными.

– Непременно передам. – Шульце вновь был спокоен и корректен. – Завтра же. А пока – всего хорошего, разрешите откланяться.

Общий поклон. Улыбка.

Взгляд

.

– Борис Игоревич, давили б вы его, – негромко произнёс кряжистый, когда за окнами процокало – Шульце приезжал в экипаже. – Гнида. Сколько крови из всей округи выпил – вам и не представить.

– Почему, как раз представляю… – Третьяков-старший посмотрел на мальчишек. – Так, поели? Мыть посуду и бегом марш отсюда.

Олег, смотревший на Бориса Игоревича с восторгом, бросился собирать тарелки, едва ли не отпихнув засмеявшегося Дениса…

…Мама работала. Перед нею лежал большой список, весь в пометках, и на сына она обратила внимание, только когда он добрался до неё, обнял сзади и, грустно вздохнув, ткнулся носом в шею.

– Ну? – сердито спросила Валерия Вадимовна, но Денис только шумно выдохнул, и она рассмеялась: – Лис, не щекотись, не смей! – и сама фыркнула ойкнувшему Денису в ухо: – Добрый вечер.

– Добрая ночь. – Денис выпрямился. – А что ты пишешь?

– Список на курсы фельдшеров и медсестёр, – сообщила женщина, и мальчишка оживился:

– О! А ты помнишь, что ты в школу фельдшера обещала?

– Сразу после Нового года, слово твоей мамы, – торжественно пообещала Валерия Вадимовна. – Теперь ещё помещение у этой жирной твари Семской отжать… ну да куда она денется, отдаст.

– Ма, – вспомнил Денис, – что там с холерой?

Валерия Вадимовна нахмурилась:

– Искусственное заражение, – коротко ответила она. Денис резко выдохнул. Помолчал и зло сказал:

– Я ж говорил сегодня Кенесары Ержановичу…

– Он ещё не знал, я только к вечеру закончила обследование. – Валерия Вадимовна потянулась и встала. – Ладно… А ну!

Денис не успел и охнуть, как оказался партнёром в гимнастическом этюде. А женщина, выполнив номер, изумлённо приземлилась на ноги и сказала:

– Ой. Я раньше эту поддержку тебе не давала… ты что, меня удержал?!

– Извини, расту. – Денис показал матери язык, гибко и твёрдо вскинул руки над головой, «колесом» вышел из комнаты, врезавшись на лестнице в поднимавшегося снизу Олега – слышно было, как оба с грохотом обрушились на пол.

– Бестолочи, – усмехнулась Валерия Вадимовна, садясь к столу и прочищая перо промокашкой. – Так. Номер тридцать два…

…Перед сном Денис всё-таки не удержался – прокравшись к телефонному аппарату, снял трубку и, прижмурившись, с наслаждением набрал номер – на ощупь. Сдерживая дыхание, подождал длинные гудки – раз… два… три… че…

– Алё, Мелеховы, – отозвалась Настя. Денис затаился, держа трубку у самого уха. Ему доставляло удовольствие представлять себе, как сигнал идёт по проводам и выскакивает (он именно так и представлял себе –

выскакивает

) из трубки возле розового аккуратного ушка (Денис даже пальцы на ногах поджал от почти мучительного наслаждения) казачьей девчонки – чмок!

– Денис, не сопи в трубку. – В голосе Насти послышался отчётливый смешок. – Я всё равно знаю, что это ты.

– Откуда? – не выдержал Денис и засмеялся от удовольствия и радости.

– Так сопишь только ты, – безапелляционно ответила девчонка. Денис опять представил её себе и задержал дыхание, чтобы привести в порядок голос. – Ты приедешь на День Солнца?

– Я… – Денис замялся.

Собраться с духом и сказать хоть что-то связное о том, что не может оставить отряд во время праздника, он не успел.

Связь оборвалась. Воцарилось молчание – как при обрыве на линии.

Денис разочарованно посмотрел в трубку, словно ожидал там на самом деле что-то увидеть. Вздохнул. Повесил её на рычаги. И поплёлся в ванную.

Когда он вернулся в спальню, Олег уже дрыхнул совершенно беззастенчиво. Усмехнувшись, Денис подошёл к окну – закрывать его не было нужды, закончив с резьбой по дому, он своими руками вделал в раму раздвижную мелкую сетку, позволявшую и не страдать от жары, и не пускать внутрь мошкару…

…И снова кто-то смотрел из уличной темноты – сюда, в комнату, на Дениса.

Утром оказалось, что опустился плотный густой туман. Когда Денис проснулся, Олег как раз стоял у окна и созерцал белёсое молоко, лежавшее вплотную к подоконнику, хоть протягивай руку и черпай. Денис сперва даже не понял, что это такое, и какое-то время сонно созерцал комнату, а когда понял, то сел и спросил:

– Туман?

– Осень настала. – Олег отвернулся от окна. – Всё. Скоро дожди польют…