Дождь обрывал листья с деревьев, распугивал задумчивых птиц. Когда листья и птицы кончились, Сабрина поняла вдруг, что они с Машей толком не разговаривали целую неделю. Несколько подсказок на семинарах и рассуждения на философии, конечно, не в счёт. Она решила, что сегодня не отступит и не ограничится дежурной фразой.

Маша вернулась даже раньше, чем обычно. Поджав под себя ноги, Сабрина сидела на кровати и наблюдала, как она достала из холодильника морковку в прозрачном пакетике, разворачивает и ест с таким видом, как будто даже не понимает, что именно ест.

Пусть бы только это. Морковка, во всяком случае, ничем не хуже яблока.

– Маша?

Она рухнула на стул и принялась копаться в раззявленной сумке.

– Я сегодня встречаюсь в Мифом в институте. Нужно показать ему то, что сделала.

– Слушай, это прекрасно, но ты не слишком увлеклась?

– Не слишком увлеклась учёбой? – Маша подняла голову от сумки. – И это ты мне говоришь? Ну ладно, я тебе это припомню, когда буду лежать кверху животом на кровати в приступе очередной лени.

У неё были странные глаза, лихорадочный взгляд, такой бывает только у больных и… Сабрина потянулась к ней, но всё, что смогла – упереться локтями в изголовье кровати. Матрас мягко прогнулся под её весом.

– У меня иногда такое чувство, что ты сейчас свалишься.

– Нет, – улыбнулась Маша. – Я себя хорошо чувствую.

Так улыбаться могут только сумасшедшие или… Сабрина вздохнула, потеряв сразу и нить разговора, и все заготовленные наперёд фразы.

Она так и не смогла заговорить снова. Что было делать? Убеждать, удерживать? Сабрина молча наблюдала, как Маша сгребает со стола и запихивает в сумку исписанные листы.

– Ладно, я пойду. Увидимся!

Дверь. Быстро стихающие в коридоре шаги. Такие быстрые шаги могут быть только у беглых преступников. Или влюблённых.

– Увидимся, – повторила Сабрина ей вслед. – Знаешь, ужасное чувство. Ты несёшься к краю пропасти, а я не могу тебя остановить. Совсем не могу. Никак.

Ей всё ещё вспоминалось лето в заброшенной больнице – пыль от красного кирпича на пальцах. Рваные зелёные сетки трепетали на верхних этажах. Здание, которое на плане походило на восьмиконечную звезду, на деле оказалось бесконечными змееподобными коридорами, окнами, выходящими вникуда, нишами‑колоннами‑эркерами, заплетёнными паутиной.

Время и пространство там, внутри, ничего не значили. Можешь бежать или сидеть на месте – безразлично. Алые огни‑маяки, которые оперативники расставляли на этажах, чтобы потом была возможность возвратиться, едва‑едва разгоняли душный сумрак.

Со всеми своими маячками и пищащими приборами они её не нашли. Её нашла Маша, которая заговорила с больницей на её собственном языке. Сабрина видела, как вздыхают треснувшие стены, как вздымается и опускается рваная зелёная сетка, словно сдавленная болезнью грудь. Сабрина видела, как больница рисует знаки на лестницах и в переходах, чтобы Маша знала, куда идти.

Они все к ней тянулись – и люди на городских перекрёстках, и души разрушенных домов. В конце концов, Сабрина прекрасно понимала, зачем Маша Мифу. Только как объяснить это Маше?

Она дошла туда, куда не смогли дойти лучшие оперативники и бойцы. Миф сказал тогда:

– Ты будешь работать со мной?

Все ждали, что он так скажет, и он не мог предать ожидания. Все знали – он хотел, чтобы Маша отказалась. Все узнали чуть позже – она не отказалась. Сабрина захлёбывалась в беспомощности, пытаясь объяснить ей и себе, почему всё так, а не по‑другому.

– Он не мог не предложить, это выглядело бы дико, понимаешь? Что тогда про него решат на кафедре, что он идиот, разбрасывается талантами?

Маша трясла головой. В её несогласии была сдавленная истерика детсадовца, бессильная злость.

– Он предложил, и я согласилась! Чем он теперь недоволен?

– Тем, что ты согласилась.

Она не слушала, она неслась дальше, по уже проторенной дороге, по накатанному сценарию, как лирическая героиня перед монологом, становилась в позу, брала подходящий тон.

– За что он меня ненавидит? Я всё сделала правильно.

– За то, что ты сделала правильно, а он – нет. Маша, неужели ты не понимаешь? Он ведь самодовольный сноб, он не хочет видеть в тебе ничего хорошего, потому что ему дела нет ни до кого, кроме себя! Пожалуйста, не надо ничего ему доказывать. Он плевать хотел на твои доказательства.

Сабрина быстро выдыхалась. Она не могла говорить больше, хотя если ночью закрывала глаза, то все доводы представали перед ней, красивые и правильные, как школьники на торжественной линейке.

«Я не могу тебя остановить. Совсем не могу».

О, месяц назад в ней ещё теплилась надежда. Тогда Маша думала, что уйдёт. Думала – не говорила, но Сабрина видела, что упёртости в ней осталась всего‑то одна крошечная щепотка. Но Миф вдруг потеплел к ней, и всё изменилось. Что ему понадобилось теперь?

«Никак».

Так отчаянно хотелось взвыть.

– Как её зовут?

Звякнули о стол ключи. Брелок в виде летучей мыши лежал в руке Мифа, безвольно скаля в потолок белые клыки, бессильно растопырив чёрные перепончатые крылья. Откуда он мог знать, что у неё есть имя?

– Эми. – Маша спряталась за упавшими на лицо волосами, стесняясь того, что дала имя пластиковой летучей мыши.

Стул оказался не у противоположного края стола. Он стоял тут же, в двух шагах от Мифа, и прятаться за аквариум теперь было невозможно, хоть как изворачивайся.

– Значит, у неё всё‑таки есть имя, – чуть удивлённо пробормотал Миф и снял с брелока два ключа – от чердака и от подъездного домофона. – Эти больше не пригодятся.

Он бросил остальные Маше – она поймала. Ненужные сунул в верхний ящик, откуда тут же потянуло незнакомым сладковатым запахом.

– Ты молодец, хорошо поработала.

Статья лежала чуть в стороне, задвинутая под плоскую чёрную клавиатуру. Маша любовалась на семь страниц, сложенных в неровную стопку. Молодец. Это первая настоящая статья. Не какая‑то выписка из архива. Так сказал Миф.

И ещё он сказал:

– Знаю, как ты долго просидела на чердаке. Признавайся, у тебя есть проблемы с учёбой?

Маша неловко мотнула головой, совершая очередную попытку спрятаться за чёлкой. Миф теперь смотрел не сквозь – на неё, прямо в лицо.

Единственное окно выходило в сумрачный институтский двор. В слабом свете настольной лампы почти не сверкали его очки. В жёлтом свете книжные стеллажи вырастали до необозримых высот, а фотографии, которые прятались между книгами, превращались в живые подвижные лица и фигуры. Они все были вокруг. Все – наблюдали.

– Скажи честно, – потребовал Миф.

Маша не выдержала.

– Два долга по семинарам у Максима, но я отработаю, правда. – Сминая во взмокшей ладони резиновую Эми, она спрятала глаза. Хоть что‑то да спрятать.

– Не нужно. Я с ним поговорю. Всё‑таки ты отсутствовала по уважительной причине.

Его рука. Его прохладные пальцы на её взмокшей ладони, на Эми, на потеплевших от прикосновения ключах.

О боги.

– Завтра отдохнёшь, а послезавтра я покажу тебе кое‑что новое. Смертёныш, конечно, любопытный, но всё это просто. Средняя школа. Пора перейти на объекты посложнее.

– Да, – сказала Маша, потому что больше ничего не могла сказать.

– Ну иди. Встретимся в субботу, как обычно, вечером. Удачи с занятиями.

Она встала и вышла на деревянных ногах. Едва не врезалась лбом в дверцу шкафа, которая вечно отходила сама по себе. Маша вышла, а вслед ей всё ещё таращились лица и фигуры с книжных полок.

Она долго сидела на скамейке рядом с общежитием. Дождь то начинался, то заканчивался, и так по кругу, без остановки. Мимо шли люди. Она думала: «Какие глупые люди. Они все – все! – ничего не знают, а я знаю всё. Знаю, как быть счастливой».

Дождь начался и закончился снова, и на высокую лестницу выбежала Сабрина в куртке, наброшенной прямо на домашнее платье.

– Ты что, с ума сошла? Ты сколько там проторчала? Я уже думала, он тебя съел прямо в кабинете.