— Звучит неплохо!

— С ума можно сойти, как тяжело давалось привыкание к «нормальной жизни», — говорю я, когда мы жуем нарезанные стариком толстые куски салями.

— Что ты имеешь в виду?

— Все же было ненормальным. Когда я думаю о том, что эти парни из Техаса устроили в соседнем доме. О боже, мне на ум приходит как раз это. Театр с моим ателье, когда я вернулся из тюрьмы! А сразу после войны пересечь Атлантику под парусом, это, очевидно, было тоже ненормальным.

— И ты считаешь, что теперь ты — нормальный обыватель? — спрашивает старик и смотрит на меня влажными глазами.

— Конечно же! И поэтому я бодро смываюсь, меня ждет моя койка.

Так успокоились радист и стюардесса? — спрашиваю я старика за завтраком. — Я сегодня был в радиорубке. Смешной парень этот радист. Он меня спросил, что, собственно, должно означать то, что стюардессы, когда он поел, спросили его: «Было вкусно?» Им же за это не платят, — сказал он.

— И что ты сказал?

— Я? Я сказал: «Я считаю это любезностью!» Что-то другое мне не пришло в голову.

— С ним я также не могу найти общий язык.

— Этого еще не хватало!

Так как мы начинаем смеяться, ассистенты, сидящие за соседним столом и уплетающие за обе щеки, смотрят в нашу сторону с интересом.

— Да, да, — говорит старик через какое-то время, — это дело, слава богу, уладилось. Стюардесса сказала радисту, что она не то имела в виду, что он, очевидно, неправильно ее понял, и тогда он успокоился. Радист во время моего последнего рейса был странный человек. Однажды он разыграл одну стюардессу, которая должна была вылететь из иранского порта Бандар Аббас, конечной цели нашего рейса, через Тегеран на родину — из-за каких-то якобы срочных семейных обстоятельств, речь шла не о смертельном случае, но о чем-то в этом роде.

Я задаю себе вопрос, что же это такое — «не смертельный случай, но что-то в этом роде», но приказываю себе ни в коем случае не перебивать старика.

— Это было так, — продолжает старик. — Радист включил в нашу радиогазету текст примерно такого содержания: «Тегеран. Самолет новой вновь открытой линии во время полета из Петрополиса — это звучит правдоподобно?., во время полета из Петрополиса в Тегеран пострадал, так как один пастух поссорился с торговцем коврами. Во время ссоры оба так размахались, что от самолета отделился металлический лист. Самолет упал и еще не обнаружен. Аварийные сигналы не зарегистрированы, так как на самолете не было радиооборудования. Но руководство авиалинии сообщает, что полеты с юга страны в Тегеран будут продолжены. У авиалинии есть еще семь самолетов».

— И этим радист напугал девушку?

— Да. Когда она читала это, за ней незаметно наблюдали. Она читала это сообщение снова и снова, а потом сказала: «Нехорошее известие!» Это ее так сильно измотало, что никто не решился сказать ей правду. И это тоже было неприятно.

— То есть, вы все оставили, как есть?

— Дело было и без того сомнительное. Теперь уже никто не хотел признаться, что это был обман — или точнее: тоже обман. Все ей говорили: «Так вот и бывает! Приходится рисковать, когда отправляешься за границу» и тому подобное.

— И? — спрашиваю я, желая добраться до сути.

— Никаких «и»! — говорит старик и затем: — Она просто не полетела.

Я закатываю глаза: ну и дурацкая шутка!

«Работать! Учиться!» — уговариваю я себя, когда после обеда иду, покачиваясь, по палубе вперед. Ветер усилился, и корабль идет через южную зыбь.

Я вытягиваюсь на койке во всю длину, подкладываю под бок постельные принадлежности, чтобы не вывалиться из койки, и вспоминаю то, что пытался вдолбить в мою голову шеф. Поразительно, что сумбур в моей голове, который сначала представлялся мне неразрешимым, начинает все же проясняться. Если я закрою глаза, то могу наглядно представить себе функционирование реактора, я знаю, как течет первичная вода, как она своими тремястами градусами доводит в парогенераторах вторичную воду до испарения и как пар попадает к турбинам.

«Дальше!» — говорю я себе, когда чувствую, что засыпаю, и тогда про себя я громко декламирую: «Урановые таблетки для ядерной реакции вставляются в три тысячи сто сорок две трубки из нержавеющей стали. Эти трубки сгруппированы в шестнадцать топливных элементов. Соответственно в каждом топливном элементе один крестообразный управляющий стержень. То есть шестнадцать управляющих стержней». Могу самого себя похлопать по плечу: мой ум еще работает! Достаточно на сегодня.

За ужином я спрашиваю старика:

— А как вела себя яхта во время шторма? Я слышал, что однажды вам крепко досталось?

После того, как старик дожевал свой последний кусок, запил пивом и вытер рот, он потянулся и сказал:

— Последний шторм мы пережили в декабре, на пути в Галифакс. Посреди Северной Атлантики между Ньюфаундлендом и Ирландией. Собственно говоря, это был ураган. Центр урагана пересек линию курса триста морских миль перед нами на бешеной северо-восточной траектории.

Как всегда точное описание старика, «посреди Северной Атлантики между Ньюфаундлендом и Ирландией», тает у меня во рту, как сахар.

— Уклониться было невозможно. Только ложиться в дрейф в соответствии с силой волны и ветра. Беспокоило, удастся ли выдержать дату прибытия. Она была точно определена, так как это был первый заход такого судна со всем тамтамом. При ветре восемь, начиная с Бофорта, мы шли малым ходом. Юго-западный шторм с дождевыми шквалами и быстро возникающими волнами. Нулевая видимость. Пена от волн заливает судно.

Меня поражает, что старик, чтобы придать рассказу динамичность, использует настоящее время. Я слежу за его губами, ожидая продолжения.

— Волны достигают высоты мачты с наветренной стороны, а целые горы волн переливаются с носа на корму через палубу. При совпадении с периодом волны крен судна достигает до сорока градусов.

— Произошло точно то, — вклиниваюсь я, — что хотели обосновать Геештахтеры: как ведет себя реактор в экстремальной ситуации?

— Ты попал в точку! Мы прошли тысячи миль, а тут нас наконец прихватило, и именно так, как будто мы все время не искали ничего другого, кроме этого шторма… Тогдашний шеф обливался холодным потом.

— Ну, и что было дальше? — тороплю я.

— Чертовски тяжело далось мне решение направить на бак пять опытных матросов вместе с первым помощником. Естественно, с соблюдением всех мер осторожности, таких как закрепление страховочных тросов для того, чтобы поймать оторвавшуюся бухту троса до того, как она все снесет. За исключением синяков, обошлись без потерь.

— И?

— И судно получило минимальные повреждения, и это еще в рамках франшизы. Ограждение спереди по левому борту было слегка вдавлено, полдюжины опор поручней были сломаны и отчасти продавлены сквозь плиты, покрывающие полубак. Примечательно, что в этот день использование стиральных машин женами не наблюдалось.

— Тогда надо пожелать, чтобы разразился шторм, — говорю я.

Старик ухмыляется довольный, но тут же продолжает:

— Это тебя заинтересует: начиная с силы ветра 11, корабль делал всего один узел, а при 12 не мог продвигаться. Мы установили достаточное число оборотов, чтобы остаться в дрейфе. При этом нас наверняка несколько сносило назад над грунтом. Вот в то время ты мог бы наделать снимков…

— А как ведет себя реактор во время такого шторма?

— Вообще-то встречи с плохой погодой стараются по возможности избегать, — продолжает старик нерешительно, — но для проверки реактора мы ее иногда даже искали.

— Наука загоняла вас в шторм?

— Можно сказать и так. Плохую погоду мы однажды нашли в районе западнее Шетлендских островов. Западный ветер силой 9 баллов. Для измерений динамики поведения реактора плавание должно было осуществляться на том же участке моря. Поэтому мы и осуществляли чистой воды килевую качку. Судно делало очень резкий ход и черпало сотни тонн воды, которая, высоко взлетая, обрушивалась на бак всей своей массой. Позднее, на верфи, с помощью палубных подпорок и листовой стали для придания жесткости все приводилось в порядок. Один бортовой иллюминатор на нижней палубе был разбит, что первому помощнику, который там жил, принесло приличную сумму денег на страховке ценных бумаг. У него были только прекрасные новые вещи! Новое за старое. К счастью, первого помощника, когда был нанесен ущерб, не было в его каюте.