Во время Зимней войны шведское правительство раз за разом заявляло, что Швеция в связи с позицией Германии не может предоставить нам военной помощи. Это утверждение являлось основным в межправительственных переговорах. Тот же довод приводили и послу Франции в Стокгольме. Он сообщал своему правительству: «Германия заявила правительству Швеции, что открытая помощь Финляндии явится формальным поводом для объявления войны». Все позднейшие события того времени давали повод думать, что Кремль инспирировал давление Германии на Швецию.
Сейчас всё же стало ясно, что довод, выдвигавшийся шведами, был чистой отговоркой, не имевшей под собой иной почвы, кроме робких предположений и ссылок на неопределённые источники, достоверность которых они и не старались изучить. Премьер-министр Ханссон, выступая в риксдаге 17 января 1940 года, признал, что Германия не «предупреждала Швецию и не угрожала ей». Если бы Германия когда-нибудь «непосредственно и официально», как он говорил Таннеру 27 февраля, выступила с военной угрозой в адрес Швеции в случае вмешательства Швеции в советско-финский конфликт, подобное обоснование пассивности не оставили бы без упоминания в том сборнике документов, который был недавно опубликован в целях разъяснения политики Швеции во время войны. Об этом ничего не говорится в шведской «Белой книге». Наоборот, там можно найти ясные свидетельства того, что подобного демарша Германия не предпринимала. Более того, в «Белой книге» можно прочитать, что посол Швеции в Берлине Рихтер неоднократно информировал своё правительство о заявлениях, которые показывали, с одной стороны, что вмешательство Швеции в конфликт между СССР и Финляндией не привело бы к контрмерам со стороны Германии, а с другой — что Германия вовсе не пыталась «сдерживающе» влиять на шведское правительство в вопросе оказания помощи Финляндии. Свою точку зрения на позицию Германии посол Рихтер изложил в письме от 19 февраля:
«Не думаю, что даже активное официальное выступление Швеции на стороне Финляндии могло бы вызвать с германской стороны контрмеры, которые втянули бы нас в войну великих держав. Насколько я понял, только присутствие французских или английских войск на территории Швеции или Финляндии могло бы вызвать вмешательство Германии в дела Швеции (Финляндии).
Та информация об угрозах со стороны Германии, которую посол Франции получил в Стокгольме, в публикации министерства иностранных дел Германии названа несоответствующей действительности. Таких угроз не было. То же самое говорил мне и рейхсмаршал Геринг. То, что советские войска были связаны на финском фронте, было в интересах Германии, но едва ли для Германии была полезна большевизация Финляндии, особенно если бы она означала появление русских в долине реки Торнио, то есть на расстоянии всего четырнадцати миль от столь важных для немцев залежей железной руды. Едва ли можно себе представить, что третий рейх смог бы спокойно наблюдать нарушение равновесия на Севере в пользу Советского Союза».
Заявление, разъясняющее позицию правительства Швеции во время военного конфликта между СССР и Финляндией, с которым 1 апреля 1940 года премьер-министр Ханссон выступил во второй палате риксдага, а министр иностранных дел Гюнтер — в первой, содержало следующие достойные внимания слова:
«В последние дни войны, так же как и раньше, когда представлялась таковая возможность, Швеция предпринимала попытки дипломатическим путём оказать помощь Финляндии и добиться по возможности хороших условий заключения мира. Особенно мы подчёркивали в Москве, что если Советский Союз ужесточит условия настолько, что правительство Финляндии не сможет их принять, то шведское общественное мнение и позиция западных государств может повлиять на позицию Швеции».
С благодарностью признаем, что усилия Швеции по прекращению конфликта были достойны похвалы, хотя все три предложения о посредничестве не преследовали действительных интересов Финляндии. Тот факт, что премьер-министр Ханссон посчитал возможным сделать своё публичное заявление именно 16 февраля, то есть в момент, когда Москва уже выдвинула приемлемые условия, оказал весьма неблагоприятное воздействие на ход событий. Неблагоприятное воздействие оказал и другой факт: окончательные условия мира оказались не идентичны тем, что были переданы через Стокгольм в качестве основы для переговоров. Появление в них такого дополнения, как строительство железной дороги Кемиярви — Салла и передача Советскому Союзу территорий в Лапландии, что можно рассматривать как угрозу Скандинавии, не привело к каким-либо мерам со стороны Швеции. Именно то направление, где шведские добровольцы защищали интересы Севера, оказалось преданным шведской дипломатией.
Невозможно выразить достаточно полное сожаление о том, что правительство Швеции только в ходе переговоров о мире подчеркнуло опасность воздействия общественного мнения на позицию Швеции, если будет принято решение, которое не может быть одобрено финской стороной. Такое заявление, сделанное в нужный момент времени и правильным образом, могло бы сыграть для нас весьма значительную роль, если, например, оно было бы передано советскому правительству ещё до начала войны. Даже если бы правительство Швеции выступило с таким заявлением в феврале, а не в «последние дни войны», оно, вероятно, помогло бы нам добиться более выгодных условий мира.
Политика Швеции во время войны между Финляндией и Советским Союзом была противоречивой. С одной стороны, пассивная позиция правительства Швеции как перед войной, так и во время её поощряла агрессора, а с другой — Швеция оказывала Финляндии поддержку, посылая добровольцев и значительные количества военного снаряжения. Кроме того, из этой страны постоянно шла гуманитарная помощь. Политика, основанная на фактах, с течением времени оказалась бы менее дорогой и одновременно сэкономила бы Швеции огромные средства.
Премьер-министр Ханссон в одной из речей, произнесённых летом 1940 года, так защищал политику Швеции: «Её позицию во время войны заранее определяли те линии, которым мы следуем десятилетиями». Все случившееся после, начиная с 1939 года, по всей видимости, даёт понять, как опасно заблаговременно широко объявлять о позиции, которая отнимает у руководителей государства свободу действий и выдаёт противной стороне их намерения.
В упомянутой речи, произнесённой летом 1940 года, премьер-министр Ханссон добавил: «Мы опасались развития событий, которые могли бы сделать малые государства пешками в игре какого-либо союза великих держав». Но нейтралитет в наши дни вовсе не является таким волшебным словом, которое способно помешать великим державам использовать в своих интересах слабость малых государств. Ведь Швеция, в силу своей открыто выраженной пассивности, сама оказалась в роли пешки в той игре великих держав, прямыми жертвами которой стали её ближайшие соседи.
Причина того, что Швеция не оказалась втянутой в войну, как её сосед, заключается не только в её относительно безопасной позиции и умеренной вооружённости, но и в нашем сопротивлении экспансионистским намерениям Советского Союза. Если бы СССР удалось добиться цели — захватить Финляндию, — то обстановка в начальный момент войны между Германией и Советским Союзом была бы абсолютно иной. Если бы русские войска оказались на Аландских островах и в долине реки Торнио и угрожали бы рудным полям в момент оккупации немцами Дании и Норвегии, то свобода действий Швеции была бы весьма ограниченной и «заблаговременно определённые линии» не стоили бы и выеденного яйца.
То, что этого не произошло, — заслуга финских оборонительных сил. Благодаря их упорному сопротивлению, полностью сорвавшему расписание агрессора, Советский Союз после двух месяцев войны счёл необходимым отказаться от своих военных намерений, о которых он известил мир, сформировав правительство в Терйоки. Советскому правительству, несомненно, пришлось сделать над собой немалые усилия, чтобы переварить потерю своего престижа, отказаться от правительства-вассала и встать на путь поиска компромиссных решений.
