Через шесть суток мы добрались до Петрограда. Я пробыл там неделю и за это время встретился со многими старыми друзьями. Было совершенно очевидно, что все они в ужасно подавленном состоянии. Людьми владел страх, и они не проявляли никакого стремления к борьбе против нового режима. Как-то раз, обедая в «Новом клубе», который был основан высокопоставленными членами Охотничьего общества, я оказался между двумя великими князьями. В это время пришло известие, что большевики провели обыск в Охотничьем обществе и арестовали несколько его членов, среди которых был мой товарищ — кавалергард Арсений Карагеоргиевич, брат короля Сербии. Этот инцидент вызвал горячие споры о вооружённом сопротивлении. Я сказал, что сопротивление необходимо и хорошо бы, если бы во главе движения стал кто-либо из великих князей. Лучше погибнуть с мечом в руке, чем получить пулю в спину или быть расстрелянным. Мои соседи по столу придерживались другого мнения и считали борьбу против большевиков безнадёжным делом. Я был глубоко разочарован тем, что в столице и Одессе общественное мнение оказалось единым.

В то время никто не имел права покидать столицу без разрешения Петроградского совета большевиков. Командировочное удостоверение было единственным моим документом, поэтому я обратился в канцелярию статс-секретаря по Финляндии с просьбой оформить мне паспорт. Канцелярии было запрещено выдавать такие документы, и я получил всего лишь удостоверение, в котором говорилось, что я финн и нахожусь на пути в Финляндию. Следующим моим шагом было посещение Генштаба, где я надеялся получить командировку в Финляндию. Там царила атмосфера тихой подавленности, все офицеры были в гражданском платье, это производило ужасное впечатление. Мне сообщили, что, кроме большевистского Петроградского совета, никто не может выдать разрешение на выезд из города. Это я уже знал, но в Смольный идти не хотел. Прежде чем покинуть Генштаб, я оставил там заявление, что, хотя меня направили из Одессы на лечение, на самом деле моей целью было вернуться в Финляндию, которая 6 декабря объявила независимость, и я более не испытывал намерений оставаться в российской армии. Кстати говоря, в этой армии я, будучи гражданином Финляндии, прослужил почти тридцать лет.

В тот же вечер я поехал на Финляндский вокзал. Перед дверями, ведущими на платформу, стоял стол, за которым сидели военные. Они проверяли бумаги отъезжающих. Не задумываясь, я прошёл прямо к столу и протянул своё командировочное удостоверение. С облегчением я заметил, что солдаты плохо владеют русским языком — они были ингерманландцами. После того как мы, перейдя на финский язык, пришли к выводу, что мой документ действителен, один из солдат протянул его мне и сказал: «Хорошо, хорошо».

В тот декабрьский день 1917 года, когда я прибыл в Хельсинки, погода была мрачной и дождливой...

Меня интересовало, что могли сделать те силы, которые должны были спасти Российское государство. Поэтому, пробыв неделю в Хельсинки, я вернулся в Петроград. Там не было и намёка на сопротивление. Наоборот, я заметил, что советская власть все более укрепляется и становится угрозой для молодого финского государства. Надо было готовиться к обороне, хотя мы не располагали самым необходимым — оружием!

Я обратился к главе французской военной миссии генералу Нисселю с вопросом, может ли Финляндия надеяться на получение военного снаряжения из французских складов в Мурманске. Генерал снисходительно отнёсся к моему обращению и пообещал обратиться к своему правительству. У меня уже не оставалось времени дожидаться ответа, земля просто горела под моими ногами, и в последние дни 1917 года я снова оказался в Хельсинки.

Уже в феврале 1917 года, когда мне удалось съездить в Хельсинки и провести там несколько дней, я понимал, сколь угрожающей была ситуация. Вернувшись же в конце года из Петрограда, я быстро осознал: вопрос не в том, окажется Финляндия в революционном круговороте или нет, вопрос лишь в том, когда это произойдёт.

Основным фактором было, конечно же, то, что очаг революции — Петроград — располагался очень близко, а в самой стране находились заражённые бунтарским духом русские воинские части. Когда к власти в России пришла партия большевиков, появились и силы, стремившиеся разрушить общественное строение Финляндии. 20 октября совет профсоюзов выступил с заявлением, призывавшим организованных рабочих создавать «гвардию порядка» для самообороны и «на случай возможных происшествий». Вскоре после этого фракция социал-демократов в парламенте и профсоюзы образовали «центральный рабочий совет», который должен был действовать в качестве «высшего исполнительного революционного органа». 13 ноября этот совет объявил всеобщую забастовку, во время которой «гвардия порядка» — её уже называли красной гвардией — занялась убийствами и грабежами.

В только что избранном парламенте буржуазные партии были в большинстве: им принадлежало 112 мест против 88 у социал-демократов. Законную государственную власть с конца ноября представляло новое правительство, главой которого стал П.Э. Свинхувуд, возвратившийся из ссылки в Сибири. Первым шагом правительства было провозглашение независимости Финляндии, парламент утвердил это решение 6 декабря 1917 года. Совет народных комиссаров России, руководимый Лениным, признал независимость Финляндии 31 декабря, после чего с такими же заявлениями выступили правительства целого ряда европейских стран[5].

Несмотря на то, что советское правительство формально признало нашу независимость, оно, конечно же, не прислушалось к просьбе парламента о выводе русских частей из Финляндии. Их пребывание на финской территории имело вполне определённую цель: присоединить в дальнейшем наше государство к России. Таким образом, своеволие и беззаконие получили опору в виде русских частей, которыми руководил совет солдатских депутатов, располагавшийся в Выборге. У законного правительства Финляндии пока ещё не было достаточно сил, чтобы сдержать растущую анархию и пресечь подготовку восстания.

Несмотря ни на что, я был уверен, что наша страна обладала более широкими возможностями для спасения культуры и общественного строя, чем Россия. Там я наблюдал только отсутствие веры и пассивность, на родине же я ощутил неизбывное стремление людей сражаться за свободу. В начале января я узнал, какую большую подготовительную работу провели Военный комитет и Комитет активистов — была создана организация из офицеров распущенной финской армии и молодых людей из движения за независимость. Тогда я понял, что у народа Финляндии было не только желание, но и возможности для освобождения страны. По просьбе друзей я вошёл в Военный комитет, председателем которого был генерал-лейтенант Шарпентьер.

Только теперь я узнал, что 1800 финских добровольцев — 27-й егерский батальон — проходили обучение в Германии. Это известие сильно укрепило мою уверенность в наших силах. Группа добровольцев, собранных из различных общественных слоёв, представляла собой ответ на самый острый вопрос: где найти командный состав для предстоящих сражений. Личный состав можно было набрать из отрядов шюцкора и «пожарных команд», имевшихся по всей стране.

Обучение личного состава началось под руководством нескольких егерей, вернувшихся из Германии, однако того, что делалось, было недостаточно, тем более что, пока страну оккупировали русские войска, учёба проходила скрытно. С вооружением дело тоже обстояло весьма плохо. Часть оружия была втайне приобретена в Германии, часть — куплена у разложившихся русских солдат или привезена контрабандным путём из Петрограда. Этого явно не хватало, и в смысле вооружения шюцкор находился в гораздо худшем положении, чем красная гвардия. Наиболее грамотно организационная работа была проведена в Этеля-Похьянмаа, куда и доставили основную часть оружия. Именно поэтому Этеля-Похьянмаа была выбрана центром будущей освободительной войны.