У Петьки тоже была бабушка, которая любила его кормить. «Петя! Петя! Ручки мыть!» – кричала она. Однажды она выбежала за ним с горшочком пшенной каши: «Ну, Петя, хоть ложечку», – но вместо него подбежали мы с открытыми ртами, и она поочередно кормила нас потрясающе вкусной кашей, желтой, рассыпчатой, сладкой, как гоголь-моголь. Кстати, гоголь-моголем нас кормили часто. Молоком нас поили от козы, которая щипала травку на соседнем участке. Однажды мы ее накормили папиросами.

Я жила с бабушкой и няней, часто к нам приезжал папа. Он жил в комнате, где было мало солнца. Там стояли железная кровать, накрытая зеленоватым одеялом, письменный стол и корзинка для бумаг. Когда он появлялся, мы все очень радовались, а я особенно, и вылезала с ним на крышу, на зависть Петьке и Ирке, но папа их тут же звал. Они мчались как угорелые к нам наверх, и мы уже все вместе сидели и ели картошку в мундире. Мама приезжала редко – она много работала и говорила, что не любит дачу и дач вообще, ей нужен простор. Она ездила под Рязань к своей подруге рисовать.

Мой папа был добрый, грустный и смелый. Он был участник Гражданской войны. Как-то к нам ночью залезли грабители, и он единственный выбежал на шум, выстрелил из пистолета в воздух и спугнул их. С Ильфом у них была такая игра: «Среди кого больше мерзавцев – у партийных или беспартийных». Когда Ильф вспоминал очередного мерзавца партийного, он мчался наверх, а когда папа беспартийного, то бежал вниз со словами: «А этот?»

Во время финской войны папа был спецкорреспондентом «Правды» на севере Карелии и погиб в бою под Суоми-Сальме вместе с Сергеем Диковским, тоже корреспондентом и писателем. В этом бою погибла почти вся дивизия. Тогда было написано стихотворение Евгения Долматовского:

Папа и Константин Павлович ходили на даче одно время в полосатых футболках, Ильф обычно в коричневых брюках и рубашке, его жена Мария Николаевна – в однотонном сарафане. А Валя Петрова часто носила кремовую кофточку и темно-синие расклешенные брюки на груди с якорем, от которого на спину спускались лямки. Это было очень модно. Петров же с утра ходил в пижаме, но не такой мешковатой, как носят в поездах, а в красивой, видимо заграничной, в полосочку, с воротником шалью, и подпоясывался шнурком. Сам он был высокий, стройный, смуглый, с темными прямыми волосами. У него было узкое лицо с высокими скулами и узкие глаза. Что-то в нем было от индейца. Мы, дети, были ему неинтересны.

Екатерина Борисовна Ротова. 1936

Евгений Петров. 1-я пол. 1930-х. Фото И. Ильфа

Вообще все они, я имею в виду наших пап, были всегда подтянутые, одежда сидела на них хорошо.

Екатерину Борисовну Ротову я запомнила в светлых платьях с яркими цветами и с красным маникюром, который меня поразил. Я думала, что это у нее одной такие ногти. Как-то мы ехали на дачу, и на перроне, при посадке в электричку, была давка. Вдруг в толпе мелькнули красные ногти, я радостно кинулась в ту сторону, но, конечно, это была не она.

Мама носила чаще всего полотняные платья. Я хорошо запомнила одно – светло-серое с небольшой синенькой вышивкой крестиком.

В середине тридцатых годов на даче часто бывал Валентин Катаев, Петькин дядя, с женой Эстер, светло-рыжей хрупкой красавицей с зеленоватыми, чуть раскосыми глазами, всегда смеющейся, приветливой. Она мне очень нравилась, а через некоторое время Эстер пополнела, и я в недоумении толкала ее в живот, спрашивая: «Эстерка, почему ты такая?»

Вскоре она родила девочку. На радостях Катаев подарил Петьке велосипед – черный, лакированный, с кожаным седлом и педалями, как каучуковые подошвы. Потрясающий. Ирка тут же закричала: «Папа, я хочу, я хочу!» – «Ирочка, у меня нет денег». – «Как нет?» И она сказала: «Я знаю, что есть и где лежат». И мы все побежали за ней. Ирка открыла ящик письменного стола, там в углу лежали деньги.

Писатели на маневрах. Справа налево: Б. Левин, И. Ильф и Е. Петров. Карикатура К. Ротова

Скоро Константин Павлович привез ей велосипед, а я молча переживала, так как мой папа был в отъезде. Но на следующий же день Константин Павлович привез мне тоже велосипед, сказав, что от папы. Велосипеды мы обожали, ездили всё время вместе повсюду, на зиму забирали в Москву, где они стояли как предметы мебели.

Помню, как мы ожидали затмения солнца: сажей замазывали стекла, потом папа привез очки, и, наконец, очень рано, на рассвете мы отправились наблюдать, почему-то на аэродром. Конечно, на велосипедах, с бабушками и Константином Павловичем.

Там было уже много народа, мы устроились на поле и стали смотреть, но ничего не было видно. Кто-то посоветовал смотреть, лежа вверх ногами. Так и сделали. А теперь видно, сказал кто-то, а я и так ничего не увидела.

Среди дачников. Справа налево: Евгений Петров, Илья Ильф, крайняя слева – Валентина Петрова. Клязьма, 1-я пол. 1930-х. Из архива А. Ильф

К нам приходило много гостей, некоторые жили где-то рядом. Например, Ардовы. А однажды на белой лошади приехал мальчик – наш ровесник. Это был Алёша Баталов. С ним пришла его мама. То, что лошадь – старая кляча, было неважно, мы были потрясены. Всё было здорово. Нам дали посидеть в седле. Только Петьке его мама не разрешила, он так расстроился, что с воплем бросился на землю.

Алёша Баталов приходил к нам в гости, мы играли в дочки-матери, он сказал, что будет папой, и сшил кукле платье. Ирка сразу же в него влюбилась. Позже они поженились, и у них родилась дочка Надя.

Петькина мама, Валентина Леонтьевна, так мы ее называли, была совсем молоденькая и хорошенькая, с пепельными волнистыми волосами. Ее обожал Юрий Карлович Олеша, все это знали, и мы тоже. Он подарил ей духи «Манон», Петька тут же пригласил нас, стал показывать и открывать флакон, а мы нюхать, и он почти всё вылил на нас. Валентина Леонтьевна издалека учуяла запах, тут же примчалась и обрушилась на нас.

Через некоторое время Олеша подарил ей куклу, очень большую, с закрывающимися глазами, нарядную. Кукла сидела в углу на стуле и была отделена толстым шнурком или канатом, как музейная редкость, чтобы только мы ее не касались. Книжка «Три толстяка» была посвящена Валентине Леонтьевне, но почему-то в современных изданиях это не указывается.

Олеша был небольшого роста, с серыми колючими глазами. На нас посматривал настороженно и с опаской.

Днем нас укладывали спать. Раскладушки ставили обычно рядом с огородом, в тени. Одно время мы заладили удирать: делали вид, что уснули, и вскоре вскакивали. Особенно отличалась я. И вот бабушка поставила мою раскладушку в крапиву. Я забыла про это, проснувшись, вскочила и прыгнула. На мой крик прибежали Ильф и бабушка. Бабушка смеялась, радовалась, что ей удалось меня проучить, а Ильф сильно сочувствовал, взял на руки и обдувал. Мы взрослых называли по имени и отчеству, они друг к другу обращались по имени и на «вы». Пожалуй, только папа и Константин Павлович были на «ты».