— О Господи, о-х!.. — раздается около. Снова возвращается сознание действительности… Рядом около него стоит на коленях прапорщик-апшеронец Каширининов — руки прижаты к груди, изо рта хлещет черная кровь…

— Копьем… О…ох, — храпит он… Лицо искажено судорогами. Вдруг он вскакивает, шатаясь как пьяный, и бежит куда-то. Пример подействовал и на гардемарина… Какая сила подняла его — трудно сказать… Но он поднялся и пошел, поминутно останавливаясь, отплевывая кровь, спотыкаясь… Вошел в ручей, обмыл лицо, зачерпнул руками воды, попытался проглотить — вода вылилась через горловую рану наружу… Сознание готово было покинуть его… Бывший всего в нескольких шагах бруствер нашей траншеи как-то удивительно подымался и опускался у него в глазах… Земля стала уходить из-под ног… Чья-то рука крепко ухватила его вокруг талии… Кто это был — он не знал, видел только синий околыш и красный кант фуражки… Лицо подхватившего его было для гардемарина покрыто каким-то облаком… Он слышал какие-то слова, но какие — не мог разобрать… Влезал на бруствер… Упал… Сильная боль снова привела его в себя… Он увидел знакомое добродушное лицо камергера Балашова… Красавец доктор Красного Креста Малиновский подскочил… Он чувствовал, как его раздевали, разрезали на нем матросскую рубашку; чувство холода заставило его стонать, острая боль в левом боку вызвала крик, он оттолкнул кого-то и увидел Малиновского, показывающего что-то на окровавленной ладони Балашову, безнадежно качавшему головой. Слышал требования носилок, чувствовал, что с ним что-то делают, но ему казалось, что это не его укладывают, а кого-то другого, что он только смотрит на это… Носилки закачались… Мучительнейшая боль и холод во всем теле… Вот навстречу идет какой-то казак… Вгляделся в лицо, снял папаху и перекрестился… «Я, значит, уже умер», — думает моряк, но страшная боль в груди от удара носилок о выступы траверса дает ему знать, что он живет, чтобы страдать… Давка в траншеях страшная… В месте соединения с двумя другими ходами сообщений накопились десятки носилок, сталкивающихся между собой… Стоны беспомощного отчаяния раздаются с них, смешиваясь с трескотней выстрелов и криками «ура». Пули свистят через голову… Носильщики вздрагивают, сбиваются с ноги, тряска от этого вызывает припадок бессильной ярости у гардемарина: он старается достать до спины передового носильщика сапогом, бередит свои раны и впадает в забытье…

Геок-Тепе взято… Земля пропитана кровью… Наступила ночь… Из крепости доносятся редкие ружейные выстрелы — добивают найденных в ямах текинцев… В лагере гремит музыка и песенники. Вино льется рекой — войска пируют! Маркитанты-армяне больше всего в барышах от победы — десятки и сотни ценных вещей, в особенности ковров, приобретено за несколько бутылок водки… Уцелевшие офицеры мечтают о наградах, видят радужные сны и не слышат нарушающих тишину ночи протяжных, мучительных стонов и вздохов, вылетающих из намётов Красного Креста и госпиталя — это изувеченные герои дня, из которых многие во мраке ночи призывают к себе смерть как избавительницу от невыносимых мук! Они сделали свое дело, принесли посильную жертву, товарищам не до них… У каждого столько своих хлопот и интересов, и злобы дня… Но находятся люди, которые не забывают их — это две сестры милосердия, Стрякова и графиня Милютина… Они, как две тени, скользят из кибитки в кибитку, из намета в намет, и с ними является успокоение для несчастных раненых… Заботливая, нежная женская рука поправляет умирающему подушку, и его душа отлетает в то время, когда уста посылают благословение этому существу, облегчившему последнюю минуту расставания со страдальческой жизнью… Мучимый лихорадкой, с запекшимися от внутреннего жара губами, с пересохшим горлом лежит раненый… С ангельской осторожностью и заботливостью сестра подымает ему голову, и струя прохладной освежающей воды с вином льется ему в горло… Дрожащим голосом, еле слышным, говорит он: «Спасибо, сестрица». Холодящая рука едва приметно пожимает руку сестрице, и для нее, для этой чистой души, полной бескорыстия, эта благодарность стоит всякой другой… Вам, лучшие самоотверженнейшие из русских женщин, обязан я жизнью, обязан больше чем жизнью — облегчением мучительных, нечеловеческих страданий, и вам посвящаю последние строки моих воспоминаний, переполненных сценами кровавой борьбы, среди которой вы явились воплощенной идеей самопожертвования на пользу страждущих людей…

Воспоминания о вас изглаживают то тяжкое чувство нравственной и физической боли, которое навеяли на меня вызванные моей памятью образы прошлого…

Я убежден, что все раненые, пользовавшиеся попечением вашим, до конца жизни будут носить в своем сердце самое святое впечатление о тех, кто жертвовал ради них своим спокойствием, здоровьем, жизнью из бескорыстного чувства человеколюбия, являющегося феноменом в нашем холодно-рассудительном веке.

Выпуская в свет настоящую книгу, я задался целью познакомить русское общество с недавними событиями на нашей среднеазиатской восточной границе, наделавшими в свое время немало шуму как в иностранной, так и в русской прессе. Особенно английская печать забила тревогу, когда русские отряды, пройдя суровый Памир, преодолевая все преграды, нагроможденные на пути их самою природою, и дав отпор афганцам, загородившим им путь, вошли в недоступные дотоле европейцам ханства Шугнан и Рошан.

Между тем, несмотря на всю важность для России присоединения новой заоблачной страны как наблюдательного пункта, находящегося высоко над Индией и обеспечивающего спокойствие наших восточных границ в Средней Азии, русское общество весьма мало знакомо с обстоятельствами, при которых к территории России были присоединены Памир и прилегающие к нему ханства, где ныне наш трехцветный флаг гордо развился высоко над облаками как бы в напоминание с Памирских высот англичанам и афганцам о могуществе и силе их северо-западного соседа.

Это обстоятельство объясняется тем, что о Памирском походе, за исключением статей, помещенных мною в «Ниве» 1893 года и «Разведчике» 1894 года, «Всемирной иллюстрации» 1895 года и, наконец, в «Историческом вестнике» 1898 года, более описаний не было даже и в военной прессе[1], да и вышеупомянутые статьи касались лишь действий Памирского отряда в 1892 года, а о последующих операциях русских войск на Памире в 1893 и 1894 гг. и о столкновениях их с афганцами упоминалось лишь вскользь, ввиду разных обстоятельств, не позволявших опубликования этих интересных событий, которым наконец суждено впервые появиться в настоящем издании.

Желая придать описанию походов на Памир более живой и интересный характер, я, насколько возможно, старался скрасить сухость описания одних военных действий отрядов бытовыми сценами походной и туземной жизни, историческими и этнографическими очерками, местными легендами, а также рассказами из боевой жизни завоевателей Туркестана, надеясь на снисходительность читателя за те погрешности, которые, несомненно, найдутся и в моей книге.

В заключение считаю долгом упомянуть, что труд мой составлен на основании моих личных записок и воспоминаний, как участника описываемого похода, точных донесений и переводов туземных документов и писем, любезно предоставленных в мое распоряжение начальствующими лицами Памирских рекогносцировочных отрядов, а также что он является первым отдельным изданием, в котором описываются все военные действия во время Памирского похода.

С 1839 года, после попытки России вторгнуться в глубь Средней Азии, Англия начала сильно тревожиться за безопасность Индии и зорко следить за движением русских войск все дальше и дальше на Восток.