— Что там творится, если бы вы знали!.. Ничего нет. Никто ничего не знает. Крепость только через год закончена будет. Форты не облицованы, бетон наружу торчит. А что сделано — никуда не годится. Командиры полков волосы на себе рвут. Полковник Не-чволодов чуть в морду не дал Белову. При мне благим матом кричал: «В окопах сидеть невозможно! Черт их знает, ваших строителей, о чем они думали! Хоть бы в Синяне австрийские окопы посмотрели. Ни козырьков, ни бойниц. Две покатые стены!..

Как в заднюю стенку снаряд хлопнется, так восемь человек из строя вон! А ходы сообщения ниже колена. Повесить их, ваших строителей, на первой осине! Укрепляли не Брест, а собственные карманы».

— Где ж мы теперь задержимся, если Брест сдадим? — волнуются слушатели.

— А черт его знает? Гвардейцы говорят, что по линии Смоленск — Киев возводятся укрепления.

— Чем же те укрепления лучше будут?

— Ничем, конечно. Надо просить мира. Ничего другого не остаётся...

Новые лица и те же язвительные разговоры. Кричат о разрухе, бездарности, о страшных хищениях, о немецком засилье. Больше всех горячится драгунский поручик Белозерский:

— Я никогда не сочувствовал революции. Но теперь, если революция будет, меня увидят в первых её рядах. Помилуйте: до сих пор муку продолжают свозить в Брест. Знаем мы, для чего это делается. А солдаты, думаете, не понимают? Уже начинается!.. Слыхали, что сегодня было в Бресте? Солдаты стали разбивать винные склады. Поставили часовых. Те стреляли. Солдаты отвечали тем же. Был пущен блиндированный автомобиль, который промчался, стреляя из пулемётов, среди перепившейся толпы. Раненых много...

Гуляем втроём с Болконским и Старосельским. Мигают первые звезды. Тихо. Идём целиной. Над лугами курятся испарения. На западе небо пылает от пожаров: горят мосты.

— Кажется, проиграю пари, — криво усмехается Старосельский.

— Что же дальше будете делать? — спрашивает Болконский.

— А что прикажете делать? Всюду такая сволочь, такое г... но! Я отлично знаю: кончится война — начнётся революция...

Старосельский задумался и потом продолжал:

— Одно могу сказать: от всей души желаю, чтобы лучше стало. А станет ли лучше — не знаю. Может быть, вышлют один корпус — и всю революцию разметут. И ещё туже завинтят крышку. И опять будут душить и вешать. И будут кланяться в пояс господину околоточному надзирателю и записываться в Союз русского народа... А впрочем, черт с ними. На мой век хватит, а на остальное мне наплевать. Теперь я одного хочу. Когда сидишь у постели умирающего близкого человека, думаешь только об одном: скорей бы он умер. Так и я теперь одного хочу: скорого мира! И только...

— Неужели из-за того, что в России плохие околоточные, всем погибать? — говорит Болконский.

— Она вся гнилая. Быть ей вторым Китаем. Никуда она не годится. Вы вот фантазируете, а я знаю. Знаю, кто сидит наверху и что творится внизу...

— Что не годится, надо вон вымести, — замечает Болконский.

— Попробуйте. Что из этого выйдет?

— Насчёт скорейшего мира, — говорит Болконский, — я с вами согласен: надо кончать эту грязную историю. А в дальнейшем... мы ещё посмотрим, кто кого...

12 августа. Вечером приехал Кордыш-Горецкий и привёз кучу тревожных новостей. В штабе дивизии окончательно потеряли голову. Приказания меняются ежеминутно. Вывозят что попало. Интендантство раздаёт солдатам сапоги, гимнастёрки и сахар. Солдаты тут же продают это беженцам. Противник переправился через Буг и успел подойти к проволочным заграждениям, но был отбит 70-й дивизией. Аэропланами сброшены в Бресте прокламации, в которых говорится что Брест будет взят 14 августа.

В десять часов вечера прислано срочное предписание из штаба дивизии: «Погрузив по 500 тысяч винтовочных патронов на каждый парк, в семь переходов дойти до города Слуцка».

В одиннадцать часов вечера злой и мрачный вернулся из штаба корпуса Базунов и сообщил, что все прежние приказания отменяются и мы остаёмся пока на месте.

Нервно шагая по стодоле, Базунов выпаливает короткими залпами:

— Отчаянно нажимают с северо-запада. Им наплевать! Не хотят нас брать в лоб. Они прут с боков, по обеим сторонам Бреста. Дай Бог как-нибудь выбраться отсюда. Тр-р-ри армии отступают по одной узенькой дорожке!

— Когда ж мы начнём отходить?

— Чер-рт их знает! Вместо того чтобы спасать, что можно, и нас стараются потопить. Пять дней тому назад они получили приказ: «Для сбережения живой силы, орудий и снарядов защищать Брест-Литовск как полевое укрепление и приступить к эвакуации крепости, каковая эвакуация должна быть закончена в девятидневный срок». До сих пор уже можно было половину Бреста очистить. А они со вчерашнего дня раздают каждому встречному и поперечному амуницию, сбрую, подковы, оси, колеса. Упрашивают — только берите!

— А как же понимать приказание: в семь переходов дойти до Слуцка?

— Какое приказание? Я прямо от инспектора артиллерии. Приказано ждать, пока придут лошади восемнадцатой парковой бригады и четырнадцатого мортирного дивизиона, на которых вывозят пушки в Кобрин.

— Да вот же срочное предписание из дивизии.

— Вздор! Покажите... Я же говорю вам, что прямо от инспектора артиллерии еду!..

На рассвете 13 августа меня разбудил голос ординарца Ковкина:

— Ваше благородие! Срочный пакет. Вскрываю.

Приказание из штаба дивизии в семь дней передвинуться в город Слуцк Минской губернии, не делая по пути остановок.

— Ну, начался кабак! — вскочил Базунов. — Форменный кабак! Каждый распоряжается по-своему. Гоните немедленно ординарца в штаб корпуса, — обратился он к адъютанту, — с пакетом такого содержания: ввиду противоречивых распоряжений прошу указать, как быть.

Идёт беспорядочное бегство. Без конца тянутся обозы, транспорты, госпитали, казачьи полки, пулемётные роты, парки и опять госпитали, обозы, транспорты и этапные батальоны.

По всем направлениям гудят десятки аэропланов. Не успеют дозорные пушки повернуться в одну сторону, как в трёх других местах уже снова вьются германские «альбатросы» и «таубе». Слышны короткие грохочущие разрывы. Бомбы рвутся где-то совсем близко. Небо усеяно белыми хлопчатыми облачками, которые медленно тают в вышине и заменяются десятками новых. Воздух неожиданно наполняется странным протяжным потрясающим гулом, от которого долго покачиваются деревья. Через пятнадцать минут уже передаётся из уст в уста, что это бомба взорвала бак с бензином на станции Брест-Товарный и оставила на путях десятки обезображенных трупов. Люди терроризованы воздушными хищниками и как зачарованные не сводят с них глаз. Не доезжая до станции Жабинка, поезд из Бреста подвергся налёту воздушной флотилии. Испуганный машинист остановил среди поля поезд, и люди бросились врассыпную, кто куда.

Нет ни одного уголка, защищённого от этих страшных набегов. Движение идёт густыми колоннами, и от каждого налёта жертвы уже насчитываются десятками, особенно среди беженцев. Аэропланы грозят превратиться в неслыханное бедствие.

Воздух наполнен злобой и ненавистью. Возле нас расположилась на отдых ополченская бригада. Солдаты во всеуслышание обсуждают все, что творится на их глазах:

— То не было снарядов, а то весь день и всю ночь топили в Буге снаряды. Каждый — прямо как бык. Во какие! Перегатили Буг от снарядов!

— Эх, выпил бы ведро водки и сказал бы начальству всю правду!..

— Лавочки все пооткрывали. Раздают. Берите, кто хочет: консервы, сапоги, рубашки, сало, сахар. Забирай, сколько можешь!

— Вишь ты, чертовина какая! — громко и вызывающе кричит пожилой солдат. — Снарядов не хватало, не хватало, а теперь топят! Скоро и пушки топить будут... Как в Порт-Артуре: затопили броненосцы, а японец их прекрасно вытащил... Сволочь!

— Такое начальство и в воду не грех, — звенит взволнованный голос, — коль оно своих, русских, не жалеет. Засыпать бы немца ураганным огнём, как он нас засыпает. Так нет же — не стреляют, а топят!..