— Матушка, — сказала Флора, переступая порог, — тут вот госпожа Рубо… Ты ничего не хочешь ей сказать?
Тетушка Фази лежала в постели, лицо у нее пожелтело, ноги отекли; она так расхворалась, что уже две недели не вставала; не покидая жалкой комнатушки, где стояла удушающая жара от чугунной печки, больная долгие часы проводила наедине со своей упорной навязчивой идеей, и единственным ее развлечением был шум и грохот стремительно проносившихся поездов.
— Ах, госпожа Рубо! — прошептала она. — Добро пожаловать!
Флора рассказала матери, что поезд застрял в снегу и она привела сюда пассажиров, они расположились в кухне. Но больная не выказала никакого интереса.
— Ладно, ладно! — устало проговорила она.
Потом, спохватившись, приподняла голову и добавила:
— Если госпожа Рубо пожелает осмотреть свой дом, ключи, ты знаешь, висят возле шкафа.
Но Северина отказалась. Ее охватила дрожь при одной мысли, что надо идти в Круа-де-Мофра по глубокому снегу, да еще в такой мрачный день. Нет, нет, ей там делать нечего, лучше она подождет здесь, в тепле.
— Тогда присядьте, сударыня, — обратилась к ней Флора. — Тут все же удобнее, чем там. К тому же хлеба для всех этих людей у нас не хватит, а уж коли вы проголодаетесь, для вас я всегда сыщу кусочек.
Девушка пододвинула стул, она старалась быть предупредительной и делала явные усилия, чтобы преодолеть свою обычную резкость. Но она не сводила глаз с Северины, словно хотела прочесть мысли молодой женщины и отыскать точный ответ на вопрос, который мучил ее уже некоторое время; за услужливостью Флоры таилась потребность подойти к Северине поближе, как следует разглядеть, даже, может, прикоснуться к ней, чтобы таким путем все узнать.
Северина поблагодарила и устроилась возле печки; она и в самом деле предпочитала побыть в этой комнате вдвоем с больной, так как надеялась, что Жак выберет минутку и забежит сюда. Прошло часа два, они поговорили о том, что делается в округе, и молодая женщина, разморившись от сильной жары, задремала; но почти тотчас же Флора, которую то и дело звали из кухни, распахнула дверь и резко сказала:
— Входи уж, коли она здесь!
На пороге показался Жак, он принес добрые вести. Кондуктор, посланный в Барантен, только что возвратился оттуда с целым отрядом из тридцати солдат: администрация в предвидении возможных заносов направила такие отряды в угрожаемые пункты; и солдаты, вооружившись кирками и лопатами, дружно взялись за работу. Однако это дело долгое, уехать отсюда удастся, верно, не раньше ночи.
— Вам ведь здесь не так плохо, — заметил Жак, — наберитесь немного терпения. Вы же не дадите госпоже Рубо умереть с голоду, не так ли, тетушка Фази?
При виде своего «малыша», как больная называла Жака, она с трудом приподнялась на ложе; глядя на крестника, прислушиваясь к его словам, она обрадовалась и немного приободрилась. Когда Жак приблизился к постели, тетушка Фази сказала:
— Ну еще бы, еще бы… Ах, малыш, вот и свиделись! Стало быть, ты завяз в снегу!.. А эта дуреха мне ничего и не сказала!
Она повернулась к дочери и резко проговорила:
— Будь хоть учтива, ступай туда, к господам и дамам, позаботься о них, а то они еще скажут начальству, что мы сущие дикари.
Флора недвижно стояла между Жаком и Севериной. Казалось, она колеблется, спрашивая себя, не следует ли ей ослушаться матери. Впрочем, она ничего не узнает, присутствие больной помешает парочке выдать себя; и, не проронив ни слова, Флора вышла, бросив на влюбленных долгий взгляд.
— Что ж это такое, тетушка Фази? — продолжал Жак с грустным видом. — Вы совсем не поднимаетесь? Значит, дело плохо?
Она притянула крестника к себе, заставила его присесть на край кровати и, не обращая внимания на молодую женщину, которая из приличия пересела дальше, понизив голос, начала изливать свою душу:
— Куда уж хуже! Чудо еще, что ты застал меня в живых… Я не хотела тебе писать, ведь о таких вещах не пишут… Я было совсем богу душу отдала, но теперь мне лучше, надеюсь, и на сей раз выкручусь…
Жак пристально смотрел на нее, ужасаясь тому, до какой степени болезнь изменила эту прежде красивую и здоровую женщину.
— Бедная тетушка Фази, вас все еще изводят колики? По-прежнему кружится голова?
Но она изо всех сил стиснула его руку и ответила едва слышным шепотом:
— Вообрази, я его накрыла… Помнишь, я просто терялась в догадках, никак не могла понять, куда он подмешивает отраву. Ничего не пила и не ела из его рук, и все же каждый вечер у меня нутро горело… Так вот, оказывается, он подсыпал отраву в соль… Однажды вечером я подглядела… А я-то, глупая, все солила, ведь соль-то очищает!
С той поры, как связь с Севериной внушила Жаку уверенность в исцелении, он с сомнением относился к рассказу тетки о том, будто Мизар медленно и упрямо отравляет ее: это казалось ему каким-то кошмаром. Ему захотелось успокоить больную, и он ласково пожал ее руку:
— Ну разве это возможно, посудите сами?.. Чтобы так говорить, надо иметь веские доказательства… А главное, это уж сколько тянется! Нет, скорее у вас какой-то недуг, который врачи никак не разгадают.
— Недуг, — насмешливо подхватила она, — конечно, недуг, только хвораю-то я по его милости!.. А вот насчет докторов — ты прав: приезжали сюда двое, да ничего не разобрали, каждый свое твердит. Я этих мозгляков и на порог больше не пущу… Понимаешь, он подсыпал мне яд в соль. Клянусь тебе, я сама видала! И все из-за тысячи франков, доставшихся мне от отца. Он надеется, что погубит меня, а потом найдет эти деньги. Ан нет, дудки: они в надежном месте, их там никто не отыщет, никогда, никогда!.. Я могу умереть, я спокойна — моя тысяча франков никому никогда не достанется!
— Ну коли вы так уверены, тетушка Фази, я б на вашем месте послал за жандармами.
У нее вырвался брезгливый жест.
— Нет, нет, жандармы тут ни при чем!.. Это дело только нас двоих касается — его да меня. Я знаю, он меня извести хочет, ну а я, понятно, этого не хочу. Стало быть, должна защищаться, не быть такой дурой. И как это я опростоволосилась с солью?.. Но кто мог подумать? Этакий ублюдок, сморчок, карлик несчастный, и вот, пожалуйста, свалил с ног такую здоровенную бабу, как я! Дай только волю этому крысенку, и он меня зубами загрызет!
Ее кинуло в дрожь. Она с трудом перевела дух и закончила:
— Ну ничего, он меня еще не доконал. Мне лучше стало, недели через две я поднимусь на ноги… Теперь ему придется поломать голову, чтобы меня еще раз обвести. Даже любопытно поглядеть! Ну, а коли он все же умудрится опять подсыпать мне отраву, стало быть, он сильнее, и тогда ничего не поделаешь, придется помирать… А посторонних мешать сюда нечего!
Жак снова подумал — болезнь причиной тому, что его крестную неотступно терзают мрачные мысли; он попытался отвлечь ее, принялся шутить, но вдруг увидел, что она вся трясется под одеялом.
— Он тут, — прошептала она. — Я наперед знаю, когда он идет.
И действительно, через несколько мгновений вошел Мизар. Лицо больной покрылось смертельной бледностью, она вся была во власти непроизвольного ужаса: так трепещет исполин перед грызущим его насекомым; хотя Фази упорно стремилась защитить себя сама, она испытывала перед Мизаром все возраставший страх, в котором не признавалась. Путевой сторож с порога окинул пронизывающим взглядом жену и ее крестника, но тут же сделал вид, будто ничего не заметил; глаза его потускнели, губы вытянулись в ниточку, казалось, он стал еще ниже ростом и, приблизившись к Северине, принялся лебезить перед нею:
— Я подумал, сударыня, что вы, может, захотите воспользоваться случаем и оглядите свою усадьбу. Потому я пришел сюда ненадолго… Если желаете, я вас туда провожу.
Молодая женщина вновь отказалась, и Мизар продолжал жалобным тоном:
— Вы, сударыня, чего доброго, сомневаетесь насчет фруктов… Они все оказались червивыми, так что их и снимать не стоило… А потом у нас тут пронесся сильный ветер и наделал бед… Какая жалость, что дом никак не продается! Был здесь какой-то господин, но он настаивал на ремонте… Словом, я всегда готов вам служить, сударыня, можете на меня рассчитывать, как на самое себя.
