В одиннадцать пятнадцать — точно по расписанию — стрелочник у Европейского моста, как обычно, двумя сигналами рожка возвестил о приближении курьерского поезда из Гавра, вышедшего из Батиньольского туннеля; вскоре заскрежетали колеса вагонов, и поезд подошел к станции, издав короткий свисток, скрипя тормозами и выбрасывая клубы дыма; с него струилась вода — проливной дождь шел, не переставая, с самого Руана.

Не успели еще кондукторы отпереть дверцы вагонов, как одна из них распахнулась, и, не дожидаясь полной остановки, на платформу легко спрыгнула Северина. Она ехала в хвосте состава и теперь, смешавшись с беспорядочным потоком пассажиров, вышедших из вагонов со своим багажом и устремившихся вперед, торопливо направилась к паровозу, Жак был там; он стоял на открытой площадке и ожидал, когда можно будет отогнать локомотив в депо; Пеке протирал тряпкой медные части машины.

— Значит, решено, — проговорила она, приподнимаясь на цыпочках. — Я буду на улице Кардине в три часа, и вы окажете мне любезность — познакомите со своим начальником, я хочу поблагодарить его.

То был предлог, придуманный Рубо: необходимость поблагодарить начальника депо Батиньоль за оказанную тем пустяковую услугу. Это позволяло Северине обратиться к Жаку за дружеской помощью, а там уж она должна была приобрести над ним власть, привязав к себе более тесными узами.

Однако Жак, черный от угольной пыли, промокший до нитки, обессиленный борьбой с дождем и ветром, не отвечая, смотрел на нее своими суровыми глазами. В Гавре он не сумел отказать Рубо в просьбе, но при мысли оказаться наедине с Севериной он терял самообладание, ибо чувствовал, что уже вожделеет к ней.

— Стало быть, я на вас рассчитываю! — сказала она, улыбаясь и глядя на Жака своими кроткими, ласковыми глазами, хотя ее поразил и даже слегка покоробил внешний вид машиниста, который был так грязен, что его трудно было узнать.

Она вновь привстала на цыпочки, взявшись рукою в перчатке за какую-то железную рукоятку, и Пеке счел долгом предупредить ее:

— Берегитесь, тут и выпачкаться недолго.

Жак вынужден был ответить. Он хмуро пробормотал.

— Хорошо, на улице Кардине… Если только этот проклятый дождь меня не доконает. Ну, и собачья погода!

Ее тронул плачевный вид машиниста, и она прибавила с такой интонацией, словно он страдал по ее вине:

— Да, вам трудно пришлось, а я между тем ехала так уютно!.. И, знаете, думала о вас, этот потоп меня просто в отчаяние приводил… А ведь я так радовалась при мысли, что вы отвезете меня утром в Париж и тем же курьерским поездом привезете вечером домой.

Но эта нежная, дружеская приветливость, казалось, привела его в еще большее замешательство. И он с облегчением вздохнул, когда чей-то голос крикнул: «Задний ход!» Жак быстро повернулся и дал свисток, а кочегар знаком предложил молодой женщине отойти в сторону.

— В три часа!

— Да, в три часа!

Паровоз тронулся, и Северина покинула уже опустевшую платформу. Свернув на Амстердамскую улицу, она собралась было раскрыть зонтик, но с удовольствием заметила, что дождь прекратился. Дойдя до Гаврской площади, она с минуту поколебалась, но потом решила, что лучше всего сначала позавтракать. Было двадцать пять минут двенадцатого; Северина вошла в дешевый ресторанчик на углу улицы Сен-Лазар, заказала себе глазунью и котлету. Ела она медленно, она опять вся была во власти мыслей, неотступно преследовавших ее вот уже несколько недель, и на ее бледном, смятенном лице больше не играла обычная мягкая, чарующая улыбка.

Накануне, через два дня после допроса в Руане, Рубо счел, что ждать долее опасно, и решил отправить жену в столицу, к г-ну Ками-Ламотту, — но не в министерство, а домой: тот занимал особняк на улице Роше по соседству с особняком Гранморена. Северина знала, что застанет его там в час дня, и потому не спешила, она обдумывала, что скажет секретарю министра, и старалась заранее угадать, что он ей ответит, чтобы не смешаться в его присутствии. Еще одно тревожное обстоятельство заставило ее накануне ускорить отъезд: из разговоров, ходивших на станции, супруги узнали, что г-жа Лебле и Филомена повсюду болтают, будто Компания решила уволить Рубо, считая, что он скомпрометирован; хуже всего было то, что когда Рубо прямо спросил об этом г-на Дабади, тот не стал его разуверять, и это свидетельствовало о том, что слух имеет под собою основание. Вот почему Северине следовало немедленно отправиться в Париж, чтобы защитить интересы мужа и, главное, добиться у влиятельного лица такого же покровительства, какое ей прежде оказывал Гранморен.

Но за просьбой о покровительстве, которая должна была объяснить Ками-Ламотту причину ее визита, стоял более повелительный мотив — жгучая, неодолимая потребность узнать, потребность, толкающая преступника в руки правосудия, ибо неизвестность для него еще невыносимее. Неизвестность буквально убивала Рубо и его жену; с той минуты, когда Жак сообщил им, что следователь подозревает наличие соучастника преступления, они решили, что изобличены. Их обуревали самые тягостные предположения: должно быть, письмо обнаружено, и истинный ход событий восстановлен! Каждый час они ждали обыска, ареста, и пытка эта была до того нестерпима, самые пустяковые факты казались им столь угрожающими, что они в конце концов стали предпочитать катастрофу этой постоянной тревоге. Все, что угодно, лишь бы не терзаться больше!

Северина справилась наконец с котлетой; она настолько ушла в свои мысли, что, внезапно вернувшись к действительности, удивилась, почему она тут, в ресторане. Все ей казалось невкусным, кусок застревал в горле, она даже не могла заставить себя выпить кофе. Как ни старалась Северина есть медленно, но когда она вышла из ресторана, было всего четверть первого. Еще сорок пять минут! Как убить это время? Она ведь так обожала Париж, так любила бродить по его улицам в тех редких случаях, когда ей доводилось там бывать, и вот теперь она чувствовала себя тут потерянной, напуганной, ей не терпелось со всем покончить, укрыться от взглядов людей. Тротуары уже подсыхали, теплый ветер разгонял последние тучи. Она прошла улицу Тронше и очутилась на цветочном базаре возле церкви св. Магдалины, одном из мартовских базаров, цветущих примулами и азалиями в блеклые дни уходящей зимы. Полчаса провела она здесь среди ароматов ранней весны, она вновь оказалась во власти тревожных мыслей и думала о Жаке, как о враге, которого ей надо обезоружить. Северине чудилось, будто она уже побывала в особняке на улице Роше, что там все обошлось и теперь остается только одно — принудить к молчанию молодого машиниста; то было нелегким делом, и она просто терялась, в голове у нее возникали самые романтичные планы. Но они не утомляли, не путали ее, а как-то сладостно убаюкивали. Потом она внезапно увидела часы на каком-то павильоне: десять минут второго! Тревожная действительность опять настигла ее — ведь она еще нигде не была! И Северина поспешно направилась к улице Роше.

Особняк Ками-Ламотта стоял на углу улицы Роше и улицы Напль, и Северине пришлось пройти мимо дома Гранморена — безмолвного, пустого, с опущенными жалюзи. Она подняла глаза и ускорила шаг. Воспоминание о последнем визите к старику возникло в ее памяти, и большой дом показался ей особенно грозным. Немного отойдя, Северина безотчетно обернулась и посмотрела назад, как человек, которого преследует гул толпы; и тут она увидела на противоположном тротуаре судебного следователя из Руана, г-на Денизе, который шел по той же улице. Она оторопела. Заметил ли он, как она окинула взглядом дом? Но он шел совершенно спокойно, она позволила ему обогнать себя и пошла позади в полном смятении. И вдруг сердце у нее вновь упало: она увидела, что Денизе остановился на углу улицы Напль и позвонил у двери Ками-Ламотта.

Северину обуял страх. Теперь она не решится сюда войти, никогда! Она круто повернула, прошла по Эдинбургской улице, спустилась до самого Европейского моста. Только здесь она почувствовала себя вне опасности. И не зная, куда идти, что делать, она застыла в растерянности, опершись на перила моста и глядя в просвет между металлическими фермами на огромную территорию станции, где беспрестанно сновали поезда. Не отрывая от них испуганных глаз, Северина думала о том, что следователь, конечно же, прибыл в Париж по их делу, что Ками-Ламотт и Денизе беседуют о ней и что в эту самую минуту решается ее судьба. И тогда, охваченная отчаянием, она почувствовала мучительное желание тотчас же кинуться под поезд, лишь бы не возвращаться на улицу Роше. В этот миг она увидела, как от крытой платформы главного пути отошел состав, он приблизился и прошел под мостом, обдав ее лицо клубами теплого белого пара.