Денизе внимательно следил за сменой выражений на бледном лице Кабюша; сначала тот внимательно слушал, но под конец добродушно расхохотался, что совершенно вывело следователя из себя.
— О чем это вы толкуете?.. Если б я прикончил его, то так бы и сказал.
Потом он спокойно прибавил:
— Я этого не сделал, а должен бы сделать. И очень сожалею, черт побери!
Сколько ни бился Денизе, он ничего больше не вытянул из обвиняемого. Тщетно он задавал одни и те же вопросы, по десять раз возвращался к ним, прибегал к различным приемам. Кабюш твердил одно: нет и нет, он не убивал. Пожимая плечами, он заявлял, что все это вздор. Когда его арестовали, в лачуге произвели обыск: ни оружия, ни банковых билетов, ни часов обнаружено не было, но зато наткнулись на весьма серьезную улику — штаны с несколькими капельками крови. Обвиняемый вновь разразился смехом: вот вздор, он свежевал кролика, и немного крови попало на штаны! Вбив себе в голову, что Кабюш — преступник, следователь, убежденный в своем тонком профессиональном чутье, сам все усложнял, постепенно теряя почву под ногами и удаляясь от истины. Кабюш, этот ограниченный человек, неспособный тягаться с ним в тонкости ума, с таким непоколебимым упорством твердил свое «нет», что Денизе в конце концов совершенно потерял терпение; считая, что перед ним преступник, он все больше выходил из себя, усматривая в этом упорном запирательстве только дикое упрямство завзятого лжеца. Нет, он заставит его сознаться!
— Значит, вы отрицаете?
— Конечно, ведь убил-то не я… Уж если б я это сделал, то стал бы гордиться, а не то что скрывать!
Денизе резко поднялся и сам приоткрыл дверь в соседнюю комнату. Пригласив Жака войти, он задал ему вопрос:
— Вы узнаете этого человека?
— Я его знаю, — ответил удивленный машинист. — Я его как-то видал у Мизаров.
— Нет, нет… Узнаете ли вы в нем человека, промелькнувшего перед вами в окне вагона, убийцу?
Жак сразу насторожился. Он не находил сходства между Кабюшем и незнакомцем. Тот, казалось ему, был ниже ростом и с более темными волосами. Он уже собирался сказать об этом, но решил, что зайдет слишком далеко. И уклончиво пробормотал:
— Не знаю, не могу сказать… Уверяю вас, сударь, что ничего не могу сказать.
Следователь не стал ждать долее и пригласил войти супругов Рубо. Он задал им тот же вопрос:
— Вы узнаете этого человека?
Кабюш по-прежнему улыбался. Не выказав никакого удивления, он легонько кивнул Северине, которую знавал еще юной девушкой, когда она жила в Круа-де-Мофра. Но жена и муж, увидя его, растерялись. Они поняли: вот, оказывается, человек, об аресте которого им говорил Жак; из-за него-то их, видно, и вызвали опять на допрос. Рубо был поражен, он даже ужаснулся тому, насколько этот малый похож на мнимого убийцу, которого сам он, Рубо, наделил такой внешностью, чтобы она как можно меньше напоминала его собственную. Это было до такой степени неожиданно, что помощник начальника станции оторопел и медлил с ответом.
— Ну так как? Узнаете его?
— Боже мой! Господин следователь, повторяю, что речь идет лишь о мимолетном впечатлении от человека, который чуть было не задел меня на ходу… Конечно, этот тоже высокого роста, и белокурый, и без бороды…
— Словом, вы его опознаете?
Рубо тяжело дышал, и легкая дрожь говорила о происходящей в нем внутренней борьбе. Но инстинкт самосохранения одержал верх.
— Не могу утверждать. Однако он смахивает, сильно смахивает на того.
На этот раз Кабюш разразился проклятьями. Долго его еще будут морочить всеми этими россказнями? Никого он не убивал, почему его не отпускают домой? Кровь кинулась ему в голову, он принялся размахивать кулаками и сделался так страшен, что следователь крикнул жандармов, и те увели Кабюша. Но при виде этого приступа ярости, напоминавшей ярость преследуемого зверя, который кидается на охотника, Денизе торжествовал. Теперь он окончательно убедился в том, что убийца — Кабюш, и даже не таил этого.
— Видели его глаза? Я их всегда по глазам узнаю… Ну, теперь ему крышка, он в наших руках!
Застыв на месте, Рубо и Северина смотрели друг на друга. Что ж это? Все кончено, они спасены, раз следователь обнаружил преступника? Они немного растерялись, их мучила совесть из-за того, что в силу обстоятельств они вынуждены были играть такую роль. Но радость уже заливала все их существо, заглушая голос совести, и, повеселев, они улыбались Жаку, ожидая, когда следователь отпустит их всех и они смогут выйти на воздух; в эту минуту в кабинет вошел судебный пристав с письмом для Денизе.
Тот живо присел к письменному столу и стал внимательно читать, позабыв о свидетелях. Это было оно — письмо из министерства, в котором ему советовали не торопиться с окончанием дознания и ждать дальнейших инструкций. По мере того как Денизе читал, чувство торжества мало-помалу угасало, и на лице его вновь проступало обычное холодное и мрачное выражение. Вдруг он поднял голову и исподлобья посмотрел на Рубо и его жену, словно какая-то фраза в письме напомнила ему о них. Ненадолго овладевшая ими радость тут же испарилась, уступив место беспокойству, и супруги Рубо вновь почувствовали себя в западне. Почему он посмотрел на них? Неужто в Париже обнаружили злополучную записку в несколько строк, которая не давала им покоя? Северина была хорошо знакома с г-ном Ками-Ламоттом, которого часто встречала в доме председателя суда, и знала, что ему было поручено привести в порядок бумаги убитого. Мучительное сожаление терзало Рубо: как это он не додумался послать в Париж жену? Она бы там сделала нужные визиты и, уж во всяком случае, попыталась бы добиться покровительства у секретаря министра — на тот случай, если Железнодорожная компания, раздраженная неприятными слухами, вздумала бы отстранить его, Рубо, от должности. Теперь супруги не сводили глаз с Денизе, тревога их возрастала по мере того, как он мрачнел, явно расстроенный письмом, которое ставило под сомнение весь его труд того дня.
Наконец следователь отложил письмо и несколько мгновений задумчиво смотрел на супругов Рубо и на Жака. Потом, словно смирившись, проговорил вслух:
— Ну что ж! Поглядим, еще подумаем… Можете идти.
Но когда все трое направились к дверям, Денизе не удержался; ему так хотелось знать, разобраться в важном пункте, разрушавшем его новую версию, что, вопреки совету ничего не предпринимать без предварительного согласования, он остановил Жака:
— Задержитесь немного, я хочу предложить вам еще один вопрос.
В коридоре Рубо и его жена остановились. Двери были открыты, а они не могли уйти, какая-то сила удерживала их; тревожное желание узнать, что же происходит в кабинете следователя, буквально приковало их к месту и не позволяло двинуться, пока они не услышат от Жака, о чем его спрашивал Денизе. Они отходили, возвращались, растерянно топтались, у них уже ноги подкашивались от усталости. А потом оба вновь опустились рядышком на ту же скамью, где просидели столько часов, и застыли в тяжелом молчании.
Когда на пороге показался машинист, Рубо с трудом поднялся ему навстречу.
— Мы вас ждали, ведь нам вместе ехать на вокзал… Ну, что там еще?
Но Жак в смятении отворачивался, словно старался избежать устремленного на него взгляда Северины.
— Он и сам не знает, совсем запутался, — сказал он наконец. — Теперь вдруг спросил меня: возможно, преступников было двое? В Гавре я упомянул, будто на ноги старика навалилось что-то темное, он меня и об этом расспрашивал… Сам-то он, видно, считает, что то было одеяло. Ну, велел его принести, и мне пришлось высказать свое мнение… Черт побери, может, и вправду одеяло?
Супругов Рубо охватил трепет. На их след напали, одно слово Лантье могло их погубить. Разумеется, он все знает и в конце концов заговорит. И все трое — мужчины по бокам, женщина посредине — в молчании покинули Дворец правосудия; на улице помощник начальника станции вымолвил:
— Кстати, приятель, моей супруге надо будет на день съездить в Париж, по делам. Надеюсь, вы будете так любезны и не откажетесь сопровождать ее, если она будет в этом нуждаться?
