Денизе не упускал из виду и другой след, след, указанный самим Рубо, — речь шла о человеке, который мог, воспользовавшись предотъездной суматохой, проникнуть в купе. То был пресловутый таинственный и неуловимый убийца, дававший повод для зубоскальства всем оппозиционным газетам. Судебный следователь силился установить приметы этого человека, видимо севшего в поезд в Руане и сошедшего в Барантене; но никаких точных данных собрать не удавалось, одни свидетели отвергали самую возможность для постороннего лица проникнуть в салон-вагон, сведения других были на редкость противоречивы. Казалось, след этот ничем не может помочь обнаружению истины; но тут Денизе, допрашивая путевого сторожа Мизара, неожиданно для самого себя узнал о драматической истории Кабюша и Луизетты, этой девочки, опозоренной Гранмореном, которая укрылась у своего возлюбленного и там умерла. Это открытие его как громом поразило, и в его голове разом возник классический обвинительный акт. Тут было все: и угрозы каменолома убить Гранморена, и преступное прошлое этого Кабюша, и его неуклюжие, беспомощные попытки доказать свое алиби. Следователя словно осенило, и он накануне отдал негласный приказ арестовать Кабюша, который жил в лесной чаще, в небольшом домике, походившем на логово зверя; при обыске были обнаружены штаны, перепачканные кровью. И все еще борясь с соблазном окончательно принять эту версию, обещая себе пока не отбрасывать предположение о виновности супругов Рубо, Денизе ликовал при мысли, что только у него достало чутья обнаружить подлинного убийцу. И чтобы полностью убедиться в своей правоте, он пригласил к себе в тот день нескольких свидетелей, уже опрошенных сразу же после преступления.
Кабинет следователя помещался в сильно обветшавшем строении, которое прилепилось со стороны улицы Жанны д’Арк к древнему дворцу герцогов нормандских, превращенному ныне в Дворец правосудия, и изрядно портит его. Эта большая унылая комната, расположенная в нижнем этаже, была до того скудно освещена, что зимою уже с трех часов дня в ней приходилось зажигать лампу. Оклеена она была старыми и выцветшими зелеными обоями, а всю ее мебель составляли два кресла, четыре стула, письменный стол самого следователя да небольшой столик его писца; на нетопленном камине стояли часы черного мрамора, а по бокам — два бронзовых кубка. Позади письменного стола виднелась дверь в соседнюю комнату, где следователь иногда прятал людей, которые могли ему понадобиться; входная дверь открывалась в широкий коридор, где стояли скамейки для свидетелей.
Хотя супруги Рубо были приглашены к двум часам, они уже ожидали в коридоре с половины второго. Приехав из Гавра, они едва успели позавтракать в небольшом ресторанчике на Гранд-Рю. Оба были одеты в черное: муж — в сюртуке, жена — в шелковом платье, какие носят дамы из общества; оба держали себя степенно и походили на слегка утомленную и печальную чету, потерявшую родственника. Она безмолвно и недвижно сидела на скамье, а он, заложив руки за спину, неторопливо прохаживался. Но всякий раз, когда Рубо проходил мимо жены, их взгляды встречались, и скрытое беспокойство, словно тень, пробегало по замкнутым лицам. Хотя доставшийся им в наследство дом в Круа-де-Мофра и обрадовал супругов, это обстоятельство одновременно усилило их тревогу, ибо семья покойного, особенно его дочь, возмущенная странным завещанием, по которому чуть ли не половина недвижимого имущества уходила на сторону, грозилась оспорить последнюю волю отца; под воздействием мужа г-жа де Лашене крайне резко отзывалась о своей бывшей подруге Северине, высказывая на ее счет самые серьезные подозрения. С другой стороны, мысль об улике, о которой Рубо сперва не подумал, неотступно терзала его, наполняя страхом: то была записка, которую он заставил Северину написать Гранморену, чтобы побудить того выехать одним поездом с ними; если старик не уничтожил записку, ее скоро обнаружат, а уж почерк узнать нетрудно. По счастью, время шло, но пока ничего не случилось, — должно быть, записка исчезла. И все-таки каждый раз, когда судебный следователь приглашал к себе мужа и жену, они обливались холодным потом, хоть и держались с достоинством, как подобает наследникам и свидетелям.
Пробило два часа, в коридоре показался Жак. Он приехал из Парижа. Рубо вскочил со стула и пошел ему навстречу с протянутой рукой:
— Ах, и вы здесь, и вас побеспокоили!.. Какая тоска! И когда только закончится это печальное дело?
Заметив Северину, по-прежнему сидевшую неподвижно, Жак застыл. Вот уже три недели, через каждые два дня на третий, когда Жак приезжал в Гавр, помощник начальника станции встречал его необыкновенно любезно. Однажды машинисту пришлось даже согласиться позавтракать у Рубо. И тогда, рядом с Севериной, он в сильном замешательстве ощутил столь знакомую ему дрожь. Неужто и она будит в нем вожделение? Линия ее белой шеи, выступавшей из выреза платья, заставляла бешено колотиться его сердце, руки Жака пылали. И он твердо решил избегать молодой женщины.
— А что говорят по этому поводу в Париже? — продолжал Рубо. — Ничего нового, не так ли? Поверьте, никто ничего не знает и вовек не узнает… Да поздоровайтесь же с моей женой.
И он почти насильно подвел Жака к Северине, тот поклонился молодой женщине, а она застенчиво улыбалась, точно испуганный ребенок. Машинист старался говорить о разных пустяках, а муж и жена смотрели на него, будто силились прочесть его мысли, заглянуть в смутную область его подсознания, куда он и сам-то не решался проникнуть. Почему он так сдержан? Почему словно избегает их? Не припомнил ли он каких-либо новых подробностей? И не пригласил ли их следователь для очной ставки с ним? Жак был единственным очевидцем, и они его опасались, им хотелось привлечь, его на свою сторону, привязать к себе чувством братской симпатии, чтобы у него не хватило духа свидетельствовать против них.
Рубо не выдержал тягостного молчания и опять заговорил об убийстве:
— Так вы не догадываетесь, для чего нас опять сюда пригласили? Уж не выяснилось ли что-нибудь новое?
Жак равнодушно пожал плечами:
— Когда я сошел с поезда, люди на станции о чем-то толковали. Кажется, кто-то арестован.
Супруги Рубо сначала удивились, затем сильно встревожились и растерялись. Как! Кто-то арестован? А они об этом и понятия не имеют! Уже арестовали или еще только собираются? Они обрушили на машиниста град вопросов, но он ничего больше не знал.
Но тут в коридоре послышались шаги, привлекшие внимание Северины.
— А вот и Берта с мужем, — пробормотала она.
Это и в самом деле были Лашене. Они высокомерно проследовали мимо, и молодая женщина даже не поглядела на свою бывшую подругу. Судебный пристав незамедлительно ввел их в кабинет следователя.
— Ну, придется вооружиться терпением, — проговорил Рубо. — Мы тут добрых два часа проторчим… Присаживайтесь!
Сам он сел по левую руку Северины и жестом пригласил Жака расположиться по другую сторону. Машинист еще мгновенье стоял. Однако молодая женщина смотрела на него таким кротким и боязливым взглядом, что он тяжело опустился на скамейку. Между двумя мужчинами Северина выглядела особенно хрупкой, в ней чувствовалась мягкая покорность; от этой женщины исходило едва уловимое тепло, и, погрузившись в долгое ожидание, Жак ощущал, как всем его существом медленно овладевает оцепенение.
В кабинете г-на Денизе должен был вот-вот начаться допрос свидетелей. В ходе дознания был уже собран огромный материал — несколько папок в синих обложках. Постарались восстановить все обстоятельства, начиная с отъезда Гранморена из Парижа. Начальник вокзала, г-н Вандорп, показал, что перед самым отправлением курьерского поезда, уходившего в шесть тридцать вечера, к нему прицепили вагон номер двести девяносто три, что он перемолвился несколькими словами с Рубо, который вошел в свое купе перед тем, как на платформе появился председатель суда Гранморен, а тот в свою очередь поднялся в салон-вагон, где, кроме него, никого не было. Кондуктор поезда Анри Довернь, отвечая на вопрос, что же произошло в Руане во время десятиминутной стоянки, не брался ничего определенного утверждать. Он видел, как Рубо и его жена стояли возле купе Гранморена, беседуя с ним, и полагал, что затем они возвратились в свое отделение, двери которого были позднее заперты младшим кондуктором; так ему почудилось, но следует помнить, что платформа, запруженная толпой, была погружена в полумрак. Когда ж его спросили, мог ли кто-нибудь, к примеру, пресловутый убийца, так и оставшийся непойманным, проникнуть в купе перед самым отходом поезда, Довернь заявил, что это представляется ему малоправдоподобным; однако он допускал такую возможность, ибо, насколько ему известно, так уже дважды бывало. Отвечая на те же вопросы, служащие руанского вокзала не только не внесли никакой ясности, но своими противоречивыми показаниями только запутали дело. Вместе с тем один факт был установлен доподлинно: начальник станции Барантен, г-н Бесьер, решительно подтвердил, что он, поднявшись на подножку, обменялся рукопожатием с Рубо, не выходившим из своего вагона; г-н Бесьер добавил, что его сослуживец был в купе со своей женой, она полулежала на скамейке и, должно быть, спокойно спала. Следствию удалось даже разыскать пассажиров, выехавших из Парижа в одном купе с супругами Рубо. Тучная дама и ее не менее тучный супруг, севшие в поезд в последнюю минуту, буржуа из городка Пти-Курон, заявили, что не могут ничего показать, потому что сразу уснули; что ж до дамы в черном, молчаливо сидевшей в углу купе, то она исчезла, как призрак, ее так и не удалось отыскать. Были опрошены и другие менее важные свидетели, они помогли установить личность пассажиров, сошедших в тот вечер на станции Барантен, где, как полагали, сошел и преступник; были сосчитаны проданные билеты и найдены все пассажиры, за исключением одного — здоровенного верзилы, чья голова была обвязана синим платком; одни утверждали, что на нем была куртка, другие — что блуза. Только по поводу этого человека, бесследно исчезнувшего, точно привидение, в деле было триста десять документов; они только увеличивали путаницу, ибо одно свидетельство опровергало другое.
