Замечает Николай и положительные черты: в Белоруссии его внимание привлекают помещики, устраивающие фабрики или «хорошие избы с трубами» для крестьян, в Чернигове — «довольно хорошая» гимназия, «дом сумасшедших отменно хорош… равно и аптека». Одесса, по мнению великого князя, очень важна для развития отечественной внешней торговли, особенно экспорта. Он полностью поддерживает идею объявить город «вольным портом» (porto franco) — в 1817 году эта идея будет реализована. Крым, по мнению Николая, представляет собой резкий контраст: места, с одной стороны, «весьма любопытные для живописца или путешественника, ищущего странных и красивых видов», с другой — «не имеющие ничего, что показывало бы богатство народа». Причиной тому, как он полагал, «южные татары»: они получают всё от щедрой природы без особого труда. «Если б Крым не был в татарских руках, — делает вывод Николай, — то был бы совсем другим; там где помещики и переселенцы русские или малороссийские, то всё иначе, и хлеб есть, и обширные сады, словом, пользуются богатством благословенной сей земли»[66]. В этих рассуждениях — явный отзвук мыслей сопровождавшего его великого князя Григория Андреевича Глинки, чьи памятные записки о ходе путешествия получала Мария Фёдоровна[67].
Военный журнал короче гражданского, но и в нём непременно соседствуют критические и положительные отзывы. Биограф Николая Модест Корф считал, что в них «все почти замечания относятся до одних неважных внешностей военной службы» и «не касаются ни одной существенной части военного устройства, управления или морального духа и направления войска» (например стрельбы), однако прочитавший это суждение император Александр II вступится за батюшку, пояснив в заметке на полях публикации, что «в его летах и трудно было об этом судить» и что «это была не его вина, ибо с окончания войны в 1815 г. и до его вступления на престол никто об этом и не помышлял»[68]. К тому же Корф не совсем точен. В упоминавшихся уже записках Григория Глинки отмечается, например, что в Николаеве Николай Павлович «осматривал мастерские и машины, учреждённые для удобнейшего кораблей построения», а в Туле заезжал «в оружейный сарай для учинения там пробы вновь отработанным ружьям»[69].
В целом же по журналам заметно, что к приезду великого князя местные власти особо тщательно не готовились. Это позволило ему увидеть Россию не в виде стены лакированных фасадов, а такой, какой она была в своей реальной повседневной жизни.
Даже проехав по России несколько тысяч вёрст, Николай увидел только её небольшую часть. Однако надо было собираться за границу. Тонкостям поведения в Европе великого князя учил тайный советник Карл Васильевич Нессельроде. Дипломат ещё с павловских времён, он был близок ко двору Марии Фёдоровны. Побывал начальником походной дипломатической канцелярии при Александре I, подписывал Парижский мир и участвовал в Венском конгрессе 1814—1815 годов, летом 1816 года занял пост управляющего Министерством иностранных дел. Тот факт, что Нессельроде смог удержаться во главе внешнеполитического ведомства при трёх императорах (40 лет, до апреля 1856 года!), характеризует его дипломатические качества лучше всего.
Нессельроде построил свою инструкцию Николаю в виде записки, письма-поучения. Опытный дипломат старался предупредить об опасностях, подстерегающих в путешествии неопытного, как он пишет, наблюдателя. Главные из опасностей таятся в собственных мыслях и чувствах путешественника. Первая — неумение анализировать полученные впечатления. Вторая — стремление «слишком следовать мнениям и чувствам других». Нессельроде отчасти угадывал, отчасти формировал характер Николая, когда писал, что «принц» должен «обрести доверие к собственным силам» и «вследствие сильного напряжения своей воли… сделаться господином своих собственных мыслей». Заграничное путешествие — прекрасная практика для воспитания способности самостоятельного суждения, а значит (тут Нессельроде ловко выворачивал к главной идее своего послания), каким бы прекрасным ни представлялось наблюдателю общественное устройство чужих стран, не нужно поддаваться соблазнительной мысли «о бессознательном заимствовании у иностранцев».
На примере Англии Нессельроде показывал, что политические учреждения любой страны глубоко врастают корнями в её историческую почву, что английская конституция, английское понятие свободы вызревали столетиями, как минимум с XIII века, когда английский король Джон подписал Великую хартию вольностей. «Через сколько испытаний должна была пройти Англия, чтобы достигнуть этой цели!» — восклицал автор записки и, наконец, подводил великого князя к главному выводу: «Заимствовать иностранную форму правления, чтобы дать государственное устройство какому-нибудь народу, это значит заменить случайным влиянием единоличной воли целую цепь причин, действующих часто с незапамятных времён, и стараться лишь подражать событиям… Их учреждения заслуживают того, чтобы наблюдатель, изучая их, изощрял свой ум, а не смотрел бы на них, как на образец готовых конституционных форм, от которых можно заимствовать размеры для нового сооружения, воздвигаемого под другим небом и в другом климате»[70].
Инструкция Нессельроде оказала своё влияние; прививка самобытности была сделана вовремя. Великий князь хладнокровно преодолел соблазны чужого политического опыта. В Британии он «занимался в собрании разговорами с знатнейшими английскими особами», побывал и на заседании парламента, и даже в образцовой социалистической колонии Роберта Оуэна[71]. Николай провёл там целый день, 16 декабря 1816 года, заинтересованно задавал вопросы, вежливо внимал утопическим идеям об усовершенствовании человечества, а потом… предложил Оуэну взять с собой два миллиона жителей перенаселённой Британии и переехать в Россию реализовывать свой проект! Оуэн вежливо отказался[72].
Британская система политического устройства не увлекла Николая. Это видно из его отзыва об английской свободе слова. «Если б, к нашему несчастию, — сказал он как-то генералу Павлу Васильевичу Голенищеву-Кутузову, — какой-нибудь злой гений перенёс к нам эти клубы и митинги, делающие больше шума, чем дела, то я просил бы Бога повторить чудо смешения языков, или, ещё лучше, лишить дара слова всех тех, которые делают из него <дара слова> такое употребление»[73].
Но светская сторона пребывания высокого гостя была безупречной. Его принимал правивший тогда в Британии принц-регент Георг, а победитель Наполеона при Ватерлоо, герцог Веллингтон, «считал своим долгом окружить брата императора вниманием и предупредительностью и нередко служил ему руководителем и спутником при обзоре замечательных военных и промышленных учреждений». Побывал Николай Павлович и в Оксфорде, причём 29 декабря «университет провозгласил его императорское высочество доктором прав при отправлении обычных в сем случае обрядов и в присутствии многочисленной публики»[74].
Лейб-медик принца Кобургского оставил словесный портрет двадцатилетнего Николая Павловича: «Это был необыкновенно красивый, пленительный молодой человек, прямой, как сосна, с правильными чертами лица, открытым лбом, красивыми бровями, необыкновенно красивым носом, маленьким ртом, тонко очерченным подбородком… Его манера держать себя полна оживления, без натянутости, без смущения и, тем не менее, очень прилична. Он прекрасно говорил по-французски, сопровождая слова недурными жестами… Когда в разговоре он хочет оттенить что-то особенное, то поднимает плечи кверху и несколько аффектированно возводит глаза к небу. Во всём он проявляет уверенность в самом себе, по-видимому, однако, без всякой претензии!» Статс-дама принцессы Шарлотты, отличавшаяся требовательностью и строгостью в своих суждениях о мужчинах, была неиссякаема в своих похвалах насчёт великого князя: «О, какое очаровательное создание! Он дьявольски красив! Это будет самый красивый мужчина Европы!» Лондонская публика отмечала величавую осанку проезжавшего верхом по улицам великого князя, приговаривая: «Взглянув на него, как не сказать, что это наследник русского императора»[75].
