В те годы, как вспоминала Ольга Николаевна, «здоровье Мама… трепетало как пламя свечи, грозящей погаснуть». Николай, относившийся к собственным надобностям весьма сдержанно, на здоровье супруги не экономил. В 1845 году он отправил императрицу на долгое лечение в Италию, в Палермо. Тогда по его указанию русское посольство в Неаполе сделало всё, чтобы Александра Фёдоровна чувствовала себя как дома, «…из России выписали печи и печников, которые их ставили, русские пекари выпекали наш хлеб, ничто не должно было напоминать Мама, что она вдалеке от России, — писала сопровождавшая матушку Ольга Николаевна. — У нас были православная часовня и священник, дьякон и певчие с Родины. Если бы не солнце и то неописуемое чувство счастья, которое охватывает нас, людей севера, при виде моря, света и синевы, можно было бы думать, что мы дома»[357].
В необыкновенно трепетном отношении Николая к хрупкому здоровью супруги, как это ни парадоксально, кроется причина самого знаменитого «побочного» романа императора.
В октябре 1832 года Александра Фёдоровна родила Николаю четвёртого сына, последнего их ребёнка. Он получил имя младшего из Павловичей — Михаил. Тревоги, предчувствия и переживания накануне этого события были столь сильны, что попали и в светские дневники, и даже в ежегодный отчёт Третьего отделения[358]. Тогда всё обошлось, но каждая следующая беременность могла стать для императрицы роковой, и врачи запретили ей рожать, что для религиозного человека исключало интимную жизнь. Вскоре после этого в жизнь Николая вошла и навсегда в ней осталась молодая Варенька Нелидова, дочь сенатора, племянница той Нелидовой, Екатерины, фаворитки императора Павла.
Бедную сироту, младшую из пяти сестёр, Вареньку в свет вывозили редко. Одним из таких выездов стал зимний бал-маскарад, завершавший череду празднеств накануне Великого поста. (Ровно в полночь Николай подавал сигнал, и трубач трубил отбой: танец прекращался «даже посреди фигуры котильона».) На этот бал Николай по традиции являлся как бы инкогнито, давая возможность окружающим говорить с ним откровенно, будто с «незнакомцем». Особенно императору хотелось узнавать о том, «о чём он даже не подозревал, в том числе и о недостатках, которые он мог устранить, и о необходимости кому-то помочь и даже облегчить чью-нибудь участь».
— Какое сходство между маскарадом и железной дорогой? — спросила как-то Николая некая дама.
— Они оба сближают, — не раздумывая, ответил император[359].
Однако прямолинейные дамские попытки «заигрывать» Николай пресекал по-солдатски грубо. В мемуарах Модеста Корфа сохранилось описание такой сцены на маскараде. Некая «маска» подошла к государю:
— А я вас узнала! А вы, вы знаете, кто я? — кокетливо, с тайной надеждой, что император полюбопытствует, что за храбрая красавица раскрыла его инкогнито, завела разговор незнакомка.
Но в ответ прозвучало:
— Знаю!
— Ну и кто же?
— Дура! — И Николай отошёл прочь[360].
С Нелидовой случилось совсем не так. Оказавшись рядом с императором, она заинтриговала его рассказами о… его собственной юности. Император захотел узнать, что за осведомлённая незнакомка скрывается под маской и откуда она столько знает. После танцев выяснилось, что зовут незнакомку Варвара Аркадьевна и что её тётушка Екатерина Ивановна, которой в то время было сильно за семьдесят, дружила некогда с Марией Фёдоровной. Она-то и порассказала племяннице о придворной жизни ушедших времён. Варенька понравилась и Александре Фёдоровне, была приглашена ко Двору и стала фрейлиной.
«Она была похожа на итальянку со своими чудными тёмными глазами и бровями. Но внешне она совсем не была особенно привлекательной, производила впечатление сделанной из одного куска. Её натура была весёлой, она умела во всём видеть смешное, легко болтала и была достаточно умна, чтобы не утомлять. Она была тактичной, к льстецам относилась как это нужно и не забывала своих старых друзей после того, как появилась ко Двору. Она не отличалась благородством, но была прекрасна душой, услужлива и полна сердечной доброты… Женщины такого типа нравились деловым мужчинам, как так называемые "душегрейки"».
Постепенно Николай стал всё чаще захаживать к Вареньке после прогулки — пить чай. Начал называть её просто «Аркадьевна». С Нелидовой ему было интересно и весело. Ольга Николаевна вспоминала: «Она рассказывала ему анекдоты, между ними и такие, какие никак нельзя было назвать скромными, так что Папй смеялся до слёз. Однажды от смеха его кресло опрокинулось назад. С тех пор кресло это стали прислонять к стене, чтобы подобного случая не повторилось…»[361]
Шло время, и Нелидовой уже не приходилось по нескольку раз в день пересчитывать 80 ступенек, ведущих из царских покоев в узкий «фрейлинский коридор» на третьем этаже Зимнего дворца. Её переселили на «нижний этаж» Зимнего, туда, где занимали почётные апартаменты графиня Тизенгаузен (камер-фрау Александры Фёдоровны), графиня Баранова (воспитательница детей и внуков императора) и несколько любимых фрейлин императрицы. «Аркадьевна» надела «форму» камер-фрейлины, высшего женского придворного звания, на которое могла рассчитывать: бархатное зелёное с белым платье, на груди с правой стороны — портрет императрицы, украшенный бриллиантами.
При Дворе трудно скрыть личные отношения, и симпатия Николая к Нелидовой вскоре стала предметом общего обсуждения. Графиня Нессельроде, к примеру, писала своему сыну: «Государь с каждым днём всё больше занят Нелидовой, у которой такое злое выражение лица. Кроме того, что он к ней ходит по нескольку раз в день, он и на балу старается всё время быть близ неё. Бедная императрица всё это видит и переносит с достоинством, но как она должна страдать».
Постепенно двор начал понимать всю необычность такого «треугольника». По словам фрейлины А. Соколовой, «эта связь не могла быть поставлена в укор ни самому императору, ни без ума любившей его Нелидовой… Нелидова искупала свою вину тем, что любила государя всеми силами своей души, не считаясь ни с его величием, ни с его могуществом, а любя в нём человека. Императрице связь эта была хорошо известна…
Она, если так можно выразиться, была санкционирована ею…»[362].
Александра Осиповна Смирнова-Россет отмечала, что в качестве фаворитки Николая Нелидова «очень умно себя ведёт и очень прилично»[363], а однажды схватилась в споре со славянофилом Иваном Аксаковым, отстаивая право императора «не только любить Вареньку Нелидову, но и сделать её своей любовницей»[364].
Очень немногий круг людей знал об отношениях Николая и Варвары Нелидовой. Никакой борьбы партий за влияние на императора, столь свойственной придворному фаворитизму, при Николае быть просто не могло. Это было его личное дело. Его и, отчасти, императрицы. Многие, даже всеведущие, фрейлины долго довольствовались лишь слухами об этом романе.
Нелидова «тщательно скрывала милость, которую обыкновенно выставляют напоказ женщины, пользующиеся положением, подобным её… Она была увлечена чувством искренним, хотя и греховным, и никто даже из тех, кто осуждал её, не мог отказать ей в уважении, когда на другой день после смерти императора Николая она отослала в "Инвалидный капитал" те 200 000 р., которые он ей оставил по завещанию, и окончательно удалилась от света, так что её можно было встретить только в дворцовой церкви»[365]. Нелидова хотела навсегда покинуть Зимний дворец, и лично Александр II, по договорённости с матушкой, уговорил её остаться. Варвара Аркадьевна иногда приходила к Александре Фёдоровне почитать — когда та оставалась совсем одна[366].
