Казалось, великому полководцу оставалось доживать свой век. Александр Васильевич всерьез подумывал об уходе в монастырь. Он даже просил у императора позволения «отбыть в Нилову Новгородскую пустынь, где я намерен окончить мои краткие дни в службе Богу»: «Спаситель наш один безгрешен. Неумышленности моей прости, милосердный Государь». И вдруг в Кончанское прискакал фельдъегерь с рескриптом императора от 4 февраля:

«Сейчас получил Я, Граф Александр Васильевич, известие о настоятельном желании Венского Двора, чтоб Вы предводительствовали армиями Его в Италии, куда и Мои корпус [а] Розенберга и Германа идут.

И так по сему и при теперешних Европейских обстоятельствах долгом почитаю не от своего только лица, но от лица и других предложить Вам взять дело и команду на себя и прибыть сюда для отъезду в Вену».

Ближайший сотрудник Павла I Ф.В. Ростопчин вспоминал: «Венский кабинет в 1799 году по смерти Принца Оранского, назначенного главнокомандующим в Италию, затрудняясь на его место выбором и преодолев самолюбие, решился у Государя Императора Павла требовать живущего в деревне и в отставке Фельдмаршала Суворова. И как время не терпело, то и прислан был от Римского Императора нарочный гонец. Прочитав письмо два раза, Император Павел изволил мне сказать: "Вот русские — на всё пригождаются, радуйся". И, взяв перо, написал к Фельдмаршалу Суворову следующее: "Граф Александр Васильевич! Теперь нам не время рассчитываться: виноватого Бог простит. Римский Император требует Вас в начальники своей армии и поручает Вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело на сие согласиться, а Ваше — спасти их. Поспешите приездом сюда и не отнимайте у славы Вашей времени, а у Меня удовольствия Вас видеть"». Возможно, граф ради красного словца выдумал это второе, личное письмо государя, хотя не исключено, что оно существовало — Павел был не чужд рыцарских порывов. Но, поручая Суворову значительные силы, император по-прежнему не доверял ему и не понимал лучшего полководца России.

Фельдмаршал еще не выехал из Кончанского, как другой фельдъегерь поскакал с рескриптом к генералу Герману. Тому поручалось: «Иметь наблюдение за его, Суворова, предприятиями, которые могли бы повести ко вреду войск и общего дела, когда будет он слишком увлекаться своим воображением, заставляющим его иногда забывать всё на свете. Итак, хотя он по своей старости уже и не годится в Телемаки, тем не менее однако же Вы будете Ментором[41], коего советы и мнения должны умерять порывы и отвагу воина, поседевшего под лаврами».

Генерал-лейтенант Иван Иванович Герман, старый знакомый Суворова еще по Астрахани и Финляндии, был известным специалистом по военной топографии. Нечаянную славу ему принесла победа в 1790 году на Кубани над армией Батал-паши, когда после скоропостижной смерти командующего Кубанским корпусом де Бальмена Герман как старший генерал принял командование. Победу добыли его подчиненные — заслуженные боевые генералы и офицеры; Герман же отправил реляцию и получил Георгия 2-й степени.

Герман не постыдился принять на себя уготованную ему роль. Угождая императору, он высокомерно отозвался о Суворове, в котором видел только «старые лета, блеск побед и счастие, постоянно сопровождавшее все его предприятия».

Но генерал-лейтенанту не пришлось руководить маршалом — он был назначен командовать войсками в Голландию. Да и Суворов, исповедовавший принцип «вся власть командующему», никому не позволил бы вмешиваться в свои распоряжения. История зло посмеялась над самонадеянным выскочкой — в первом же большом сражении при Бергене 8 сентября 1799 года русско-английские войска потерпели полное поражение: потери англичан составили тысячу человек, русских — три тысячи. Узнав, что Герман со всем своим штабом был взят в плен, император в гневе приказал вычеркнуть его из списков генералитета.

Не доверяло Суворову и австрийское руководство. Глава кабинета и гофкригсрата Тугут (известный дипломат и отнюдь не военный человек) даже предполагал поручить пост главнокомандующего союзных войск в Италии совершенно неискушенному в военном деле юному эрцгерцогу Иосифу, брату императора. В таком случае роль Ментора должен был играть уже Суворов. При всём том австрийцы видели свое спасение только в военной помощи России. Но вмешались главные устроители коалиции — практичные англичане, которые, по справедливому замечанию А.Ф. Петрушевского, «никогда не продавали дешево услуг своей страны». Они высказались за Суворова. Недаром в письме в Лондон графу Воронцову Александр Васильевич счел своим долгом выразить признательность Георгу III за «благоволение… в избрании моем на предлежащий мне подвиг».

Полководцу шел 69-й год, но он без колебаний принял на себя ответственность за судьбы Европы.

В России и во времена Павла I оставались люди, способные смело и с пониманием дела оценивать политические и военные события и действующих лиц. «В ту минуту, когда вся Европа устремила свой взор на Фельдмаршала Суворова, — говорилось в издававшемся в Москве «Политическом журнале» (1799. № 2), — нам кажется, что не неприятно будет для наших читателей прочесть следующую выписку, представляющую характеристическое изображение, зделанное одним большим чиновником, служившим под командою сего героя». Узнать имя автора письма не удалось, но это не так уж важно. Гораздо важнее то, что опубликованная в журнале характеристика Суворова показывает истинное отношение к нему русского общества:

«Суворов обширен в своих замыслах, скор в своих предприятиях, неутомим в исполнении, не достигая своего успокоения, как только пробившись сквозь неприятельские полки. Таков сей знаменитый человек, никогда не отступавший ни на один шаг и сотворенный по образцу Цезарей и Александров, почитавшемуся столь давно разрушенным.

Непрестанно занимается славою, которая есть его стихия. Посвящает он время трудам, которое люди употребляют на отдохновение. Уснуть несколько часов на сене, в простой палатке во всякое почти время года есть единственная дань, отдаваемая им натуре.

Скромен и прост в своей приватной жизни и довольствуется холстинным платьем.

Непрестанно находясь в действии, дух его не может дать ему покою. И он никогда не ходит просто, а бегает. Он не так низко думает о военной науке, чтоб заниматься мелочьми; он смотрит единственно на то, что велико, оставляя другим щитать пуговицы на камзоле.

Обожаемый своими солдатами, при всяком параде бывает он посреди их, как отец, и беседует с ними о причинах, доставивших победу, и об ошибках, которые они могли сделать.

Добрая, благородная его душа особенную имеет привязанность к малым детям. И тот самый человек, который в день сражения подобится Перуну раздраженного божества, при слабом и нещастном имеет всю чувствительность нежнейшего сердца».

Автор подчеркивает набожность Суворова и его нетерпимость к врагам православия, мечтавшим подчинить своей власти всю Европу:

«В Варшаве низложил он сию философскую мечту в ту минуту, когда Север был близок пасть под ея бременем.

Наконец, нельзя лучше показать черты характера героя сего Великого человека, как представя его письмо, которое он писал к Ея Величеству по взятии Измаила, стоившего туркам 30 000 человек».

И опять приведены звучащие уже рефреном стихотворные строки «Слава Богу, / Слава Вам», правда, относя их к другой славной победе Суворова:

с прибавлением:

«Кажется, как будто читаешь послание Спартанского генерала.

В письме, присовокупленном к изображению, мною сообщенному, сказано: "Сей Фельдмаршал Суворов есть один из великих людей сего века. Он никогда не был побежден. Небольшой беленький камзольчик есть вся его оборона от самых больших морозов. У него нет конюшни, и на первой гусарской лошади, которая ему попадется, он едет на сражение. Встает всегда в час по полуночи. Обедает в восемь часов утра, живет, как солдат, и выиграл двадцать баталий. Он ненавидит революцию!"