Заодно с Пруссией действовала Англия. Воспользовавшись тем, что ее главная конкурентка, охваченная революционной смутой Франция, на время выпала из большой политики, Англия в союзе с Пруссией заявила о своих претензиях на роль гегемона в Европе. Требуя от России и Австрии помириться с Портой без территориальных изменений, лондонский кабинет советовал полякам быть уступчивыми по отношению к Пруссии. Поляки отвергли предложенный Россией союзный договор и предпочли союз с Фридрихом Вильгельмом.
Не случайно в мае минувшего 1789 года британский посланник в Берлине Джозеф Эварт предложил план нападения на Россию: английский флот идет на Кронштадт, прусская армия — на Ригу. На правящую верхушку Турции оказывалось давление, чтобы убедить ее продолжать войну.
Храповицкий 24 декабря 1789 года записывает в дневнике слова императрицы: «Теперь мы в кризисе: или мир, или тройная война, то есть с Пруссией».
Начатая Турцией при прямом подстрекательстве Англии и Пруссии война была проиграна. Широкие круги в Константинополе жаждали мира. Визирь Газы Хасан вступил в переговоры с Потемкиным, еще летом получившим все необходимые полномочия. Условия победителей были умеренными: подтверждение всех предыдущих договоров, граница по Днестру, выплата контрибуции. В запасе держались предложения об автономии княжеств Молдавии и Валахии.
В Яссы в ставку Потемкина прибыл Байрактар Ага-эфенди, а к визирю в Шумлу был направлен майор Иван Степанович Бароцци, опытный дипломат и разведчик. Обмен посланиями осуществлялся курьерами, путь которых лежал через посты выдвинутого вперед корпуса Суворова. О доверительных, дружеских и сердечных отношениях между ним и главнокомандующим свидетельствует их переписка:
«Рад я, мой любезный друг Граф Александр Васильевич, спасению Мемиш-Ага. Желая спасти и протчих, посылаю теперь майора Иотовича остеречь Мухафиза Бендерского. Хорошо, естли догонит. Придумайте способ в случае нужном». (8 января). — «Повеление Вашей Светлости сего от 8-го ч. Мухафизу предварено… Послал разведать в Браилов».
Речь идет о попытках спасти турецких пашей и чиновников, капитулировавших вместе с гарнизоном Бендер. Уже стало известно, что комендант Аккермана Тайфур-паша, сдавший крепость Потемкину, «по приезде в Измаил стоял горою за нас», «…открыл глаза в народе и произвел почти общую наклонность к миру во что бы то ни стало. Хасан-паша струсил, потребовал от Султана его головы, которую по переправе его за Дунай с него сняли с некоторыми из лутчих чиновников», — писал еще 28 декабря 1789 года императрице Потемкин.Переговоры шли трудно. Обстановка оставалась очень сложной. Потемкину пришлось не только перебрасывать полки к западным границам, но и разрабатывать планы войны против Пруссии и Польши. Он предложил императрице сформировать под своим командованием большое казачье войско, а ему самому присвоить звание великого гетмана войск казацких Екатеринославской губернии. Если бы Польша приняла участие в нападении на Россию, казачья армия великого гетмана вторглась бы на Правобережную Украину, подняла православное население и повторила войну Богдана Хмельницкого. Предложение было принято.
«Вот, мой любезный и милостивый друг, стал я Гетманом Великим. Дай Бог собрать и войско великое. Император очень болен. Курьеров моих к Визирю, за сим следующих, прикажи препроводить на Браилов», — пишет Потемкин Суворову 16 февраля 1790 года. «Великий Гетман! — отвечает через два дня Суворов. — Господь Бог и Великая Императрица да увенчают и далее Великую душу, высокие таланты Вашей Светлости».
Через три дня пришла печальная весть о смерти императора Иосифа. «Мы лишилися нашего Союзника. Так Богу угодно. Великий Князь Тосканский (Леопольд, брат Иосифа II, унаследовавший престол после его смерти. — В.Л.) теперь уже должен быть в Вене. Уповаю, что он от нас не отстанет. Он человек твердый и более систематичный. Вот всё, что могу Вам, мой любезный и милостивый друг, сказать», — говорится в письме Потемкина от 21 февраля. «Проливаю слезы паче о незаплатимом Союзнике! — откликается Суворов. — Леопольд был скупой гражданин по прежнему престолу. Ныне Белград с протчим его удержать должен; Шлезия та ж для Австрийского дому». (Суворов полагал, что нового императора от выхода из войны с турками удержит желание сохранить за собой завоеванный Белград, а Силезия, вероломно захваченная Фридрихом Великим у Австрии, — незаживающая рана — будет способствовать сохранению русско-австрийского союза.)
Имея на руках две войны, Екатерина, Потемкин и их сподвижники вели упорную дипломатическую борьбу против европейских диктаторов. Императрица через своих агентов активно зондировала почву в Берлине. По настоянию Потемкина российский посланник в Польше Штакельберг был заменен старым знакомцем Суворова Булгаковым, одним из самых талантливых российских дипломатов. Поскольку перемирие касалось только главного сухопутного театра войны, главнокомандующий особое внимание обратил на флот: осторожного Войновича сменил знающий морское дело храбрый Ушаков.
Переговоры с визирем продолжались. Стало известно, что русские условия не встречают возражений. Визирь направил к Потемкину своего представителя Мустафу-эфенди. По дороге в Яссы турецкий чиновник должен был проехать Берлад. «Буде виз[итер] сегодня сюда явился б, — наставляет Суворов подчиненных, — Лалаеву принять его ласково и откровенно.
Любопытствовать благопристойно о мире, войне и новизнах. Подчевать кофьем, табаком и, ежели пожелает, пилявом, кебабом и протчим, как и питьем. Меня предуведомить. В свое время просить ко мне. По возвращении от меня — трапеза, коли не прежде».
После смерти 13 марта Газы Хасана новым визирем стал Шериф Хасан-паша, которому Потемкин сразу дал точную оценку. «Человек небольших достоинств и никогда в делах не бывший, — писал он 2 мая императрице. — Хорошо то, что он миролюбивый, но, будучи маломощен, не посмеет громко о сем говорить».
В апреле последовал прусский ультиматум России: прекратить войну и заключить мир на условиях статус-кво. Это означало, что страна, подвергшаяся нападению и одержавшая серьезные победы, должна отказаться от своих умеренных требований. Навязывая России и Австрии посредничество в переговорах с Турцией, Англия и Пруссия вели нечестную игру.
Очевидно, главнокомандующий поделился с Суворовым мыслями о предстоящей войне с Пруссией и Польшей. «В высокославной прусской армии быстрая польская конница умокнет, у себя оставить прусскую пехоту на жертву, — резюмировал Суворов, намекая на разгром армии Фридриха при Кунерсдорфе и на утрату польской конницей маневренности, если она будет прикована к прусской пехоте. — У нас ныне легкие войски не те, что были при Петре Великом. Помочи Се-лимовы далеки. Жаль, что после Данцига в угодность неудобно променять Каменца на молошный рожок»[18].
Кажется, именно к этому периоду относится утраченное письмо Суворова Попову, свидетельствующее о самых доверительных отношениях его с Потемкиным: «Наш ангел везде открывает мне пути и ни в чем не связывает мне руки!»
Но возникшая длительная пауза в боевых действиях не могла не сказаться на нартроении полководца. Он признается дочери: «И я, любезная сестрица Суворочка, был тож в высокой скуке, да и такой черной, как у старцев кавалерские ребронды. Ты меня своим крайним письмом от 17 ч. апреля так утешила, что у меня и теперь из глаз течет».
В другом майском письме Александр Васильевич начинает с наставлений подросшей дочери, как жить и кому служить. Причем, желая, чтобы у Наташи было больше практики в иностранных языках, пишет он по-французски, вставляя фразы на русском и немецком: «Сберегай в себе природную невинность, покамест не окончится твое учение. На счет судьбы своей предай себя вполне промыслу Всемогущего и, насколько дозволит тебе твое положение, храни неукоснительно верность Великой нашей Монархине». Неожиданно следует исповедь: «Я ее солдат, я умираю за мое отечество. Чем выше возводит меня ее милость, тем слаще мне пожертвовать собою для нее. Смелым шагом приближаюсь я к могиле, совесть моя не запятнана. Мне шестьдесят лет, тело мое изувечено ранами, но Господь дарует мне жизнь для блага государства. Обязан и не замедлю явиться пред Его судилище и дать за то ответ». И вдруг тональность разговора с дочерью снова меняется: «Вот сколько разглагольствований, несравненная моя Суворочка, я было запамятовал, что я ничтожный прах и в прах обращусь. Нет, милая сестрица, я больше не видал Золотухина, быть может, с письмом твоим блуждает он средь морских просторов, бурных и коварных. Деньги, данные на гостинцы, ты могла бы употребить на клавесин, если Софья Ивановна не будет против. Да, душа моя, тебе пойти будет домой! Тогда, коли жив буду, я тебе куплю очень лутче [подарок] с яблоками и французские конфекты. Я больше живу, голубушка сестрица, на форпостах, коли высочайшая служба не мешает, как прошлого году, а в этом еще не играли свинцовым горохом. Прости, матушка! Милость Спасителя нашего над тобою».
