По словам профессора, Потемкин «знал Суворова давно и потому собственной инициативой взял его в свою армию перед началом войны, дал ему важный пост и зачастую советовался с ним, в чем удостоверяет их переписка». Но тот же Потемкин решил отказаться от помощи Суворова после размолвки под Очаковом летом 1788 года, «потому что самолюбие и эгоизм его пересиливали все другие соображения». При распределении генералитета на должности на кампанию 1789 года (в разгар войны!) Потемкин не включил Суворова в списки действующих генералов, то есть фактически отстранил его от боевой деятельности. Опальный полководец сумел получить назначение лишь после жалобы императрице.

Правда, отмечает Петрушевский, после фокшанской и рымникской побед Потемкин забыл неприязнь к Суворову и хлопотал перед императрицей о «знатной награде» победителю. Но через год, после блестящего штурма Измаила, между героем и его начальником произошло новое столкновение. Недовольный медлительностью и некомпетентностью Потемкина, Суворов решил высказать ему правду в глаза. Тот вознегодовал, «обнес» его перед Екатериной, и покоритель Измаила не получил за свою выдающуюся победу достойной награды, на которую рассчитывал, — чина фельдмаршала.

Советские авторы растиражировали эти версии в сотнях тысячах экземпляров, а отечественные и зарубежные энциклопедии, словно соревнуясь между собой, не устают обвинять Потемкина в том, что он мешал Суворову успешно вести войну.

Переписка Потемкина с Суворовым еще ждет своего издателя и комментатора. Однако уже изданные письма и служебные документы производят однозначное впечатление: это переписка единомышленников. Причем Суворов признает за Потемкиным первое место не по форме, а по существу. Основываясь на этой переписке, опубликованных ранее материалах и архивных документах, я в конце 1970-х годов написал книгу «Потемкин и Суворов», в которой проследил совместную службу и боевую деятельность героев книги. И если исполинская фигура Потемкина в период второй Русско-турецкой войны заслоняет фигуру Суворова, то таковой была истинная субординация двух гениальных деятелей Екатерининского века, таковой была их роль в решении великой исторической задачи — утверждения России на берегах Черного моря.

Итак, война уже стучалась в дверь. Стояла страшная жара. Потемкин после расставания с императрицей занемог и переехал из Кременчуга в село Михайловку под Елизаветградом. Приходившие из Константинополя известия были противоречивы. К ожиданию разрыва с Турцией прибавлялись заботы о закупке хлеба для армии и проблемы в связи с умножившимся числом больных. По приказу князя все работы в Херсоне были приостановлены до середины сентября.

По предписанию Потемкина под Ольвиополем у самой границы начали собираться войска. Всем начальникам было указано совершать сборы втайне, не давая туркам ни малейшего повода к беспокойству. Оборону самого ответственного боевого участка от Кинбурна до Херсона главнокомандующий поручил Суворову.

В местах, удобных для высадки десанта, спешно укреплялись редуты (сомкнутые полевые укрепления) и более крупные ретраншементы с главным валом и оборонительными постройками. Цепь постов донских казаков обеспечивала наблюдение за низовьями Буга, Днепра и лиманом. В Глубокой пристани у самого устья Днепра базировалась небольшая парусная эскадра под начальством контр-адмирала Н.С. Мордвинова: два корабля — 54- и 40-пушечный, три галеры, три канонерские лодки и 20 мелких судов. Фрегат «Скорый» и бот «Битюг» находились неподалеку от Очакова, чтобы сопровождать в Севастополь недавно спущенные со стапелей в Херсоне и спешно вооружаемые два линейных корабля «Владимир» и «Иосиф». Основные силы Черноморского флота (три линейных корабля, семь фрегатов и др.) стояли в прекрасной севастопольской гавани.

«Милостивый Государь мой, Александр Васильевич. Болен бых и посетисте мя, — читаем мы в письме Потемкина Суворову от 8 августа. — Евангелие и долг военного начальника побуждают пещись о сохранении людей. Когда Вы возьмете труд надзирать лазареты, то врачи будут стараться паче. Предписанные лекарства и наблюдение чистоты суть средства наиудобнейшие к пресечению. Я худо сплю от сей заботы, но надеюся на милость Божию и полагаюсь на Ваши неусыпные труды».

Суворов ответил:

«Светлейший Князь, Милостивый Государь! Турецкая флотилия под Очаковом ныне состоит: фрегат около 40 пушек, три корабля 60 пушечных, 6 шебек 10 пушечных, 6 фелюг 5 пушечных, военный бот… 12 пушечный, протчих 15 фелюк и мелких тартан 1 пушечных. Войска полевого было около 3000; более конницы; ныне гораздо уменьшилось; конницы ж осталось до 500 албанцев; более уходят, нежели прибывают по притчине, что Паша не довольную порцию производит за недостатками.

Милостивое письмо Вашей Светлости от 8 августа получил и повеления Вашей Светлости выполнять потщусь. Больные мне наибольшая забота. Несказанная милость, что изволили уволить от работ, я караулы уменьшу… Между Збурьвска и Кинбурна у Александровского редута приставали вооруженные турки на лодке из камышей и побранились с казаками. Генерал-Майор Рек их ласково отпустил. Очаковский Паша обещал… впредь своих посылать с билетами, как и за соль, ежели случитца.

Очаковское крепостное строение продолжается, работников мало…

Мне осмотром надлежит связать внимание здешнего ныне спокойного капитала (Херсона, считавшегося «капиталем» — столицей Юга. — В.Л.) с Бугскою стороною, куда, здесь управясь, поеду».

Восемнадцатого августа Потемкин уведомил Румянцева:

«Из приложенной при сем копии с последней реляции Господина Посланника Булгакова Ваше Сиятельство изволите усмотреть укрощение духов при Порте в соответствии миролюбивых намерений Султанских. Но вслед за оною получил я донесение от вице-консула в Яссах Господина Селунского, что Господарь Молдавский присылал к нему гетмана своего объявить о открытии войны между Россиею и Портою и что Министр наш при Порте арестован.

Я, хоть не утверждаюсь еще на сем известии, ожидая чрез посланных моих достоверного обо всём сведения, однако же почитаю за долг донести Вашему Сиятельству и покорно просить, как о приближении войск Ваших к границам на случай нужды, так и о скорейше ко мне отправлении Лифляндского корпуса егерского».

В тот же день главнокомандующий ордерами предупредил своих подчиненных об объявлении Турцией войны и потребовал усилить бдительность и сообщать обо всех движениях турок. 20 августа Потемкин писал Суворову:

«Из письма Вашего к Попову я видел, сколько Вас тяготят обстоятельства местных болезней. Мой друг сердешный, ты своей персоной больше десяти тысяч. Я так тебя почитаю и ей-ей говорю чистосердешно.

От злых же Бог избавляет. Он мне был всегда помощником. Надежда моя не ослабевает, но стечение разных хлопот теснит мою душу, и скажу Вам правду, что сердце мое столь угнетено, что одна только помощь Божия меня утешает. Что Вы только придумать можете к утешению больных, всё употребляйте. Я не жалею расходов. Вода ли дурна, приищите способ ее поправлять переваркою или уксусом. Винную порцию давайте всем. В жарких местах наружная теплота холодит желудок, то и должно его согревать спиртом.

Рекрут я на укомплектование приказал отправить, кои прежде месяца не будут.

Как много в Херсоне иностранных, то скрывайте от них число больных, показывая, что много выздоровело. Я дал ордер отпустить всё, что нужно, на поправление казарм. А за всем еще скажу Вам, что мне крайне нужно узнать, что слышно в Очакове. О сем проведать можно чрез обыкновенного посыльного из Кинбурна, которому объявите, что я приказал ему сверх его жалованья производить на расходы еще 2000 рублев…»

Не успел курьер с этим письмом прискакать в Херсон, как прозвучали первые выстрелы: турецкие корабли внезапно напали на стоявшие под Очаковом фрегат «Скорый» и бот «Битюг». Русские моряки успешно отразили нападение и ушли к Глубокой пристани.

Суворов сразу же начал усиливать войска на самом угрожаемом направлении. 22 августа он пишет Потемкину из Херсона: