– Люди вообще очень глупы, – говорила Танжер, – мечтают только о том, что им показывают по телику.

Она поставила книжки обратно на полку и уже не садилась. Засунув руки в карманы джинсов, она смотрела на Коя. Сейчас она стала мягче – и глаза, и улыбка. Кой кивнул, сам не понимая зачем. То ли чтобы она продолжала говорить, то ли чтобы показать: он, мол, понимает.

– А все-таки что ты ищешь на «Деи Глории»?

Она медленно подошла к нему, и один короткий миг он был уверен, что она хочет коснуться его лица.

– Не знаю. Честное слово, не знаю. – Она стояла рядом, опершись руками о стол и глядя на морскую карту. – Но когда я прочла показания юнги, написанные сухим бюрократическим языком, я почувствовала… Эта бригантина, пошедшая ко дну с поднятыми парусами… корсарская шебека, преследующая ее… Почему бригантина не укрылась в Агиласе? На лоциях того времени там обозначен замок и башня с двумя пушками на мысе Копе, и там бригантине пришли бы на помощь.

Кой бросил взгляд на карту. Агиласа там не было, он находился юго-западнее мыса Копе.

– Ты сама назвала причину вчера, когда рассказывала мне эту историю, – сказал он. – Возможно, корсарское судно вклинилось между «Деи Глорией» и берегом, так что у бригантины не было другого выхода, как идти на восток. Мог подняться противный ветер, или капитан побоялся ночью подходить близко к берегу. На это можно найти тысячи причин… Как бы то ни было, судно пошло ко дну в заливе Масаррон. Может быть, они хотели укрыться под защитой башни Асоия. Эта башня до сих пор сохранилась.

Танжер вздернула подбородок. Кой, видимо, ее не убедил.

– Возможно. И при всем том это было торговое судно, однако, оказавшись в безвыходном положении, они ввязались в бой… Почему они не спустили флаг? Неужели капитан был настолько упрям? Или же на борту находилось нечто, чего нельзя было отдать вот так, за здорово живешь? Такое, ради чего стоило пожертвовать жизнями всех членов экипажа и о чем даже не обмолвился единственный спасшийся, еще совсем мальчик?

– А если он этого просто не знал?

– Может быть. Но кто такие эти два пассажира, которые в судовой роли обозначены только инициалами: Н.Э. и Х.Л.Т.?

Кой почесал в затылке – это его поразило:

– У тебя есть судовая роль «Деи Глории»?

– Оригинала нет, а копия есть. Я достала ее в Главном архиве морского флота, в Висо-дель-Маркес. У меня там работает одна хорошая подруга. – Она умолкла, но было ясно, что в голове у нее крутится какая-то мысль. Танжер наморщила губы и больше уже не казалась такой мягкой. Тинтин остался в прошлом. – И еще кое-что. – Сказала и снова умолкла, словно не собиралась никогда и никому рассказывать об этом. Некоторое время она стояла неподвижно и молча. – Это судно, – сказала она потом, – принадлежало иезуитам. Помнишь, я тебе говорила? Их доверенному лицу, одному арматору из Валенсии по имени Форнет Палау. С другой стороны, Валенсия была портом назначения «Деи Глории»… И все это происходит 4 февраля 1767 года, то есть за два месяца до того, как Карл Третий издал Прагматический закон, по которому предписывалось «удаление иезуитов из испанских пределов и занятие их владений»… Ты понимаешь, что все это значит?

Кой ответил, что он не силен в истории Карла III. Тогда она принялась рассказывать. И делала это прекрасно – говорила немногословно, приводила основные даты и факты, не увлекалась несущественными подробностями. Народный бунт 1766 года в Мадриде против министра Эскилаче, поколебавший испанский трон и инспирированный, по слухам, орденом иезуитов. Борьба этого ордена с идеями Просвещения, овладевавшими всей Европой. Враждебное отношение короля к иезуитам и его стремление избавиться от них. Учреждение тайного комитета под председательством графа де Аранда, который и подготовил указ об изгнании иезуитов, внезапное объявление монаршей воли 2 апреля 1767 года, немедленная высылка иезуитов, конфискация их имущества, а позже и запрещение ордена Папой Климентом XIV… На таком историческом фоне произошла трагедия «Деи Глории». Разумеется, никаких данных, которые указывали бы на непосредственную связь одного с другим, не существовало. Но Танжер была историком; она привыкла рассматривать и сопоставлять факты, предлагать гипотезы и развивать их. Такая связь могла быть, ее могло и не быть; но, как бы то ни было, «Деи Глория» затонула. Во всяком случае, подводя итог, затонувший корабль есть затонувший корабль – stat rosa pristina nomine, «роза при имени прежнем», таинственно заметила она. И она знает, где этот корабль затонул.

– И этого достаточно, чтобы предпринять поиски.

Танжер говорила, и лицо у нее становилось все жестче, словно, пока она приводила даты и факты, девчонка, показавшаяся над страницами «Тинтина», куда-то исчезла. Она больше не улыбалась, глаза горели решимостью и уверенностью. Она уже не была девочкой с фотографии. Она снова отдалилась, и Кой рассердился.

– А кто те, другие?

– Какие другие?

– Далматинец с седой косицей. Меланхоличный недомерок, который вчера вечером следил за твоим домом. Они не слишком-то похожи на историков. И на иезуитов с Карлом Третьим им глубоко наплевать.

От такой резкости она слегка смешалась. Или просто подыскивала ответ.

– К тебе это не имеет никакого отношения, – произнесла она медленно.

– Ошибаешься.

– Послушай. Если я плачу тебе за работу…

Какого черта, сказал он себе. Тут ты, милочка, делаешь серьезную ошибку. Даже чересчур серьезную. Ты меня разозлила. Сказать такое, когда мы уже так далеко зашли…

– Платишь? Что ты болтаешь?

Он отлично заметил, что Танжер осеклась, растерялась… Потом подняла руку: мол, успокойся, не кипятись, это действительно чересчур. Давай поговорим спокойно. Но он был вне себя.

– Ты что, и правда думаешь, что я торчу тут, потому что ты собираешься мне платить?

Он возмутился, но не вскочил с места, а сидеть было смешно и нелепо. Поэтому он встал, так резко отодвинув стул, что Зас в недоумении попятился.

– Ты меня не понял, – говорила она. – Правда не понял. Я просто хочу сказать, что эти люди не имеют к этому никакого отношения. Никакого, – еще раз сказала она.

Она вроде бы даже испугалась, словно ожидала, что он сейчас хлопнет дверью и уйдет, а до этой минуты ей даже в голову не приходило, что такое возможно. Это доставило Кою некоторое извращенное удовольствие. В конце концов, пусть даже из практических соображений, но она все-таки боялась, что он исчезнет. Это несколько подбодрило его. Все-таки лучше, чем ничего.

– Имеют. И ты мне это объяснишь сейчас, или тебе придется поискать кого-нибудь другого.

Все это было ужасно, но парадоксальным образом повышало его самооценку. Все очень плохо, они на грани разрыва, а тогда – всему конец, однако назад пути нет.

– Ты шутишь.

– Нет, не шучу.

Он слушал себя, как слушал бы кого-то другого, и этот другой был враг, он хотел все выбросить за борт, убрать Танжер из его жизни навсегда. Беда Коя была в том, что он не мог уходить в автономное плавание и двигался только на буксире. Когда Торпедист Тукуман начинал разносить все вдребезги, Кою ничего не оставалось, как глубоко вдохнуть, отбить горлышко у бутылки и идти на абордаж.

– Послушай, – сказал он. – Я понимаю, что кажусь тебе простоватым… и ты держишь меня за дурака. И правда – на суше я немногого стою. Обыкновенный тупица. Но ты принимаешь меня уж за полного идиота.

– Ты здесь…

– Ты прекрасно знаешь, почему я здесь. Но дело не в этом; если хочешь, поговорим об этом в другой раз. По правде говоря, я надеюсь, что мы с тобой поговорим об этом спокойно в другой раз. А сейчас я требую, чтобы ты не врала мне и сказала правду.

– Требуешь? – Она посмотрела на него с внезапным презрением. – Не тебе указывать, что я должна делать и чего не должна… Все мужчины, которых я знала, всегда хотели объяснить мне, что я должна и чего не должна.

Она усмехнулась невесело и устало. Кой решил, что это была настоящая европейская усмешка досады. Нечто неуловимое роднило эту усмешку со старыми белеными стенами, потрескавшимися фресками в церквах и женщинами в черном, которые смотрели в море сквозь листья виноградных лоз и олив. Вряд ли какая-нибудь американка могла бы так усмехнуться.