– Это к тебе!

Я вышел в коридор. Мама с ошарашенными глазами прошмыгнула мимо меня в свою комнату.

На пороге стояла Катарина в роскошном, но одновременно строгом синем вечернем платье, подчеркивающем ее грудь и фигуру. Я невольно залюбовался. Волосы ее были уложены и обсыпаны блестками – сейчас так модно – и было видно, что укладкой она занималась не один час. Ноги, с которых мой взгляд и начал путешествие по ее фигуре, были обуты в бледно- розовые, под цвет сумочки, роскошные туфли на тонюсенькой шпильке – так тоже сейчас модно. Но роскошь не кричащая, и это мне нравилось. Макияж также был наведен с иголочки, но одновременно не бросающийся в глаза, что говорило об утонченном вкусе.

– Привет! – весело воскликнула она, словно не замечая моего ступора, одновременно наслаждаясь им.

– Привет… – выдавил я.

Да, я обалдел. И не знаю ни одного мужчину, который бы не обалдел на моем месте. И разница в более чем десяток лет между нами тут не играет никакой роли.

– По какому случаю праздник? – кивнул я на нее, обретя дар речи.

– Можно? – она глазами указала вглубь квартиры. Я посторонился, пропуская ее в свою комнату.

– Только у нас разуваются. Моя мама – русская. (11)

Она понимающе улыбнулась, небрежным жестом сбросила туфли и прошла в указанном направлении. Я вошел следом. М-да, а комнатенка у меня… Та еще. Когда здесь была Эмма, я понял, что она не рассчитана на двоих, слишком маленькая и убогая, но тогда мне было плевать. Теперь же, лицезрея в ней женщину при параде, пусть это всего лишь Катарина, я осознал насколько она убогая. И что подобным женщинам, буде они появятся в моей жизни, здесь не место.

Катарину же не смущало ничего. Она внимательно осмотрела комнатушку взглядом опытного разведчика, от которого не укроется ни одна деталь, прошлась вдоль шкафа, в котором были выставлены мои дипломы и медали, провела по нему рукой и взяла с полки диск, подаренный мне сеньором… пардон, мистером Смитом. Несколько минут вертела его, и так, и эдак. Вытащила, посмотрела на качество самой пластины, затем всунула ее назад, прицокнула и поставила на место.

– М-да!… Ты хоть знаешь, сколько это стоит?

– Это подарок, – резко оборвал я со сталью в голосе. Есть вещи в которые я не пущу никого. И особенно Катарину с ее способностью переворачивать в душе все вверх дном.

Она бросила беглый извиняющийся взгляд, как бы говорящий, что не хотела меня унизить, и взяла в руки лежащий рядом с диском виртуальный навигатор Бэль.

– А вот это я уже видела!..

Я стоял, сложив руки на груди. Во мне клокотала непонятная злость. Так и хотелось крикнуть: "Ну и чего ты приперлась? Вещи смотреть? Иди в магазин и смотри, сколько хочешь!" Она мое состояние понимала, а возможно, именно его и добивалась – кто ее разберет, потому, как достаточно быстро вернула вещь на место и обезоруживающе улыбнулась:

– Чаем не угостишь?

Желание задушить ее медленно угасло.

– Разумеется. Только он у нас… Простой. Дешевый. Ты вряд ли пьешь такой.

Ответом мне стал многозначительный вздох, который можно перевести на испанский как: "Шимановский, ну какой же ты идиот!"

Иногда я с этим тезисом бываю полностью согласен.

– Ну и как тебе? – усмехнулся я, нарушая затянувшееся молчание.

– Что именно? Чай?

Она сидела, привалившись спиной к кухонному шкафу, закинув ногу за ногу, и самозабвенно смаковала горячий чай, прикусывая свежими, купленными мамой только утром, пряниками. Латинос, конечно, называют их по-другому, своим исторически сложившимся словом, но мама упорно зовет их "пряниками", а дети перенимают у родителей такие мелочи.

– Не совсем. Ты же приехала посмотреть, как я живу? Так? Ну и как тебе?

Она пожала плечами.

– Неплохо.

Пауза.

– Чтоб ты знал, Хуан, – начала она, поднимая тональность, – в первый раз я сбежала из дома в десять лет, Бегала и раньше, по несколько дней не ночуя дома, но чтобы так, на три-четыре месяца – впервые. Позже тоже бегала, меня три раза возвращали домой, пока не отрядили в приют, но на то он и первый. Именно тогда к человеку приходит то, что закаляет его и остается на всю жизнь. Понимаешь меня?

Смутно. Я не сбегал из дома. Да и к чему такая прелюдия?

– Мы бродяжничали, попрошайничали около площади Святого Фернандо, – откровенничала она. – Подворовывали, естественно, наводили более опытных воров на нужных клиентов, которых искали в толпе – делали все, что положено порядочной шпане. Перебивались, как могли, спали в подвалах и коммуникационных тоннелях.

– Я знаю, что такое вкус дешевого чая, Хуан! – резко оборвала она, переходя к сути. – Знаю вкус многих других вещей, о которых ты не имеешь понятия, и от которых, случись их лицезреть, будешь воротить нос! Мы же это ели, и пили, и считали приемлемым. А еще я знаю, что такое игра в "крокодила". Слышал про подобную забавную штуковину?

Что-то смутное я слышал, краем уха. Что-то очень-очень жестокое, из развлечений криминального мира.

– Еще я знаю главный закон улиц: если ты не отдашь часть своего "честно заработанного" лидеру банды, как правило, пареньку лет шестнадцати-семнадцати, окруженного группой отморозков из сверстников, то у тебя все заберут и изобьют. Иначе никак.

Еще мне знаком запах растворителя, который прыскают в пакет и одевают на голову малолетки, вроде нас тогдашних. Ты даже не представляешь, какие приходы от этого! И что случается с теми, кто на такую забаву подсаживается.

Если ты не знаешь человека, Хуан, не знаешь, что у него внутри и что за плечами в прошлом, никогда не пытайся атаковать его, – подвела итог она. – Даже невинными уколами. Внешность обманчива. Это тебе урок, на будущее.

Она пригвоздила меня взглядом, я съежился и не смел пошевелиться. Да, это был жестокий контраст: женщина в эротичном вечернем платье, разъезжающая на шикарной "Эсперансе", от которой за километр несет деньгами, достатком и благополучием, говорит тебе такие вещи на убогой кухоньке за чашкой дешевого чая. Под конец она смилостивилась и улыбнулась, разряжая атмосферу:

– Ладно, не бери в голову. Просто задело твое про чай. Не могла не ответить. Но теперь ты понимаешь, как ты живешь?

В ее глазах плясали бесенята. Она не издевалась, это было всего лишь удовлетворение от того, что я осознал мысль, которую она хотела мне вложить. Я ведь неплохо живу. Совсем неплохо. Оказывается. Весь вопрос, с чем сравнивать.

Словно в продолжение темы, она заговорила вновь:

– После того, как гвардейцы выловили и передали меня в социальную службу в четвертый раз, та быстро подвела меня под закон о госопеке и передала в приют. Там я подала документы в службу вербовки, а после меня приняли, но это уже другая история. Родителей же моих лишь уведомили, что отныне они лишены родительских прав, но думаю, они и не заметили этого.

Мой отец пил, пил всю жизнь, и сколько его помню, при этом не работал. Мать тоже пила, но работала. Но уж лучше бы не работала! – в сердцах воскликнула она, и я понял, о какой работе идет речь. – Не где-то в цивильном месте, по трудовому договору, а у Пепе Засранца, самого законченного отморозка из всех сутенеров нашего района.

Еще у меня есть старший брат, – она горько усмехнулась. – Был. Теперь уже был. Но его посадили, когда мне было то ли пять, то ли шесть. Так что я знаю, Шимановский, многое, что не снилось тебе. Предлагаю больше никогда не поднимать эту тему и не строить в моем присутствии из себя великомученика. Ты как?

Я поднял голову и выдавил улыбку. После такой выволочки можно не согласиться?

А может не такая и убогая у меня кухня? Да и комната? Над этим тоже нужно будет подумать как-нибудь. Одна шикарная женщина уже пьет здесь чай, но пришла она не к кухне или комнате. Пришла ко мне. Наверное, это важнее окружающего тварного мира.