Если что и терзало старика, обладающего несметными сокровищами, так это подозрение, что его жизнь подходит к концу. Его постоянно беспокоила странная боль в груди, и даже успокоительные слова доктора не могли разубедить его. Он тут же ухватился за эту возможность, как и предполагал Лизий, но практичность не позволяла ему предаваться мечтам. Старик произнес:

– Но это не все. Мне приснилось, что серебряная птица села на мое плечо. Она была такая тяжелая, словно статуя из храма. Она придавила меня, слышишь, придавила! Я не мог дышать. Марк подтвердит, что я не мог даже говорить, когда проснулся. Я думал, что умираю.

– Тебя ошеломило нежданное счастье, – спокойно произнес Лизий. Доктор посоветовал ему не обращать внимания на жалобы старика на тяжесть в груди. – Видеть феникса! О любимец богов! Если бы это счастье было даровано мне! О счастливейший из смертных!

Дальше все пошло как обычно: Лизий остался наедине со своим волшебством и книгами, заявив, что для разгадки такого необычного сна потребуется много времени. Он даже не присоединился к старику в его поездке из загородного дворца в Рим, потому что потом собирался примчаться к нему со всех ног и сообщить ошеломляющие вести. Именно таким путем Лизий набивал себе цену.

Старик был так богат, что хотя и совершал ежедневные прогулки перед наступлением жары, но всегда мог остановиться в одном из своих дворцов, где на зимних пастбищах паслись тысячи овец, которых рабы сгоняли с холмов с наступлением холодов. В другой раз он останавливался в имениях, управляемых рабами, где к праздничным столам выращивали павлинов, перепелок и жирных гусей и собирали мед к зиме. Большую часть года имения управлялись рабами, но старик всегда помнил, что только твердая рука хозяина обеспечивает прибыль. Поэтому он осматривал свиней, наблюдал, как доят коз, следил за сбором сена. Хвалил, бранил, обсуждал качество удобрений, погоду, урожай, оливки и, конечно, вино. Итальянские вина были известны всему миру, и купцы получали за них баснословную прибыль.

Повсюду до земли свисали тяжелые виноградные лозы, аккуратно прикрепленные к стволам вязов, повсюду готовились к сбору урожая. Был ежегодный праздник всех рабов, которые работали как скотина, не получая вознаграждения. Однако виноград собирали с песнями и танцами, то тут, то там пили дешевое вино и закусывали простой пищей. По такому случаю выдавали зимнюю одежду и порой освобождали из тюрем узников, чтобы они тоже могли присоединиться к празднику. Старику нравился этот обычай не из сочувствия к грубым рабам, а потому, что их тяжелая жизнь являла собой приятный контраст с его существованием. Поэтому, как только наступало время сбора урожая, он прерывал свою поездку, чтобы принять участие в празднике.

День угасал. Давильщики винограда, с забрызганными до бедер волосатыми ногами, исполняли дикие танцы на траве под пронзительный свист самодельной свистульки. Женщины бережливо собирали разбросанные крошки хлеба, оливки, луковицы и корки твердого козьего сыра, а маленькие дети, с раздутыми от обильного угощения животами и вымазанными в виноградном соке щеками, запихивали в рот куски вареной капусты, пропитанной восхитительным ароматом соленой свинины. Все смеялись, болтали на простонародной латыни и множестве других языков. Каждая лохматая девчонка, в которой только начинала просыпаться женщина, была, словно королева, окружена толпой поклонников.

Старик рано поужинал и теперь обсуждал дела со своим управляющим; его слух приятно услаждали звуки варварской музыки. Он даже кивал головой в такт хоровому пению и улыбался про себя, недоумевая, как он, кто был знатоком музыки и владел самыми талантливыми музыкантами, может находить удовольствие в примитивной дикарской мелодии.

– Это самая последняя партия рабов-германцев, – заметил управляющий, услужливо пытаясь развлечь своего господина, – один из них действительно неплохо поет. Это как раз он.

В такт монотонной мелодии сейчас пел один голос, довольно мелодичный на слух. В песне была печаль, но не плач, не смирение и не слабость, а странная трогательная мольба о чем-то недосягаемом и прекрасном. Все это выражалось очень естественно в простейшей форме, где музыка вполне соответствовала стихам.

– Действительно неплохо! – согласился старик, оторвавшись от отчетов управляющего. – Естественно, он не имеет представления о настоящей музыке. Да и откуда? Но действительно неплохо. – Богач напряженно слушал, жестом приказывая замолчать взволнованному управляющему, который суетливо извинялся и пытался заставить певца замолчать.

Снова вступил хор. Старик пожал плечами и вернулся к работе. Однако через мгновение он оттолкнул кресло и сказал:

– Мы могли бы полчасика посмотреть на это веселье. Рабы будут завтра лучше работать, если сегодня хозяева окажутся в хорошем настроении.

– Я как раз хотел предложить это господину, – закивал управляющий, возбужденно потирая руки в стремлении угодить, – рабы будут вам благодарны. Они не такие уж дикари, уверяю вас.

Работники снова пели, но свистулька замолчала, и все собрались маленькими группками на траве, совершенно не проявляя грубых замашек дикарей. Не было слышно оглушительного смеха, не видно разудалой рукопашной борьбы, беготни, прыжков или настоящей драки. Даже дети молча сидели рядом с матерями, хор тихо и монотонно пел, а перед оливой, чей изогнутый ствол отбрасывал на траву могучую тень, танцевал человек.

– Это он, – прошептал управляющий, чуть не подталкивая локтем хозяина, – выглядит странно, у него такие густые волосы. Почти белоснежные, а не соломенно-желтые. Они называют его Зигмундом или что-то в этом роде, но для меня это слишком. Я зову его Флавием. Волосы не рыжие, скорее серебристые на солнце. Мне кажется, этим пленникам всегда лучше давать простые латинские имена. Так у них не остается никакой надежды, и ими легче управлять. Кроме того…

– Замолчи!

– Прошу прощения, мой господин. Я только…

– Скажешь еще слово, – прошипел старик, – и я продам тебя, словно старую рухлядь. Дурак!

Все встало на свои места. Непрерывное пение хора являлось своего рода варварской поэмой, а танец переводил, объяснял значение слов. Подобными танцами уже увлекались на римской сцене, однако даже самые талантливые не могли сочетать красоту и легкость в равной мере. Возможно, великолепие этому зрелищу придавали заходящее солнце, серебристые волосы и необычное место. Старик даже потер глаза, словно для того, чтобы отогнать сон. Повернул прочь, коря свою глупость. Этот юноша будто парил в воздухе. Старику пришло в голову, что он никогда не видел пантомимы, которая была бы ему непонятна, и теперь ясно представилась история пленения юноши духом дерева, его заточение в стволе оливы, разрывание связывающих пут и освобождение. Но однако какое странное место для гения! С таким же успехом можно найти прекрасную вазу в куче мусора, вазу тончайшей работы, стоящую целое состояние, если только она не разбита.

Но может ли такая ваза остаться целой? Разве на этой совершенной спине не остались следы бича, а руки не осквернили следы цепей? Этот идиот управляющий! Баснословная ценность этого прекрасного раба, при условии его безупречного обучения, почти ослепила старика. Странно, но Феликсу еще ни разу не приходилось любоваться чем-то действительно совершенным, таким, чему нельзя найти сравнения. Этот юноша уникален, а обладание им делает человека необыкновенным, возвышает его над другими людьми. Как он высоко подпрыгивает в воздух, будто парит, и опускается на землю легко, словно перышко! А этот голос, настоящее серебро, только не хватает мастерства. Но сколько огня и страсти!

– Приведите танцора ко мне!

Старик не захотел досмотреть танец до конца, он не думал ни о чувствах своего нового приобретения, ни о других своих рабах, которые в страхе сидели на земле, каждую минуту ожидая свиста бича над головой по прихоти хозяина. Стражники схватили молодого человека. Пение прекратилось. Люди поднялись на ноги, дети заплакали. Старик холодно оглядел раба, подмечая в уме каждую деталь: борода едва-едва пробивается, легкая, словно пух, цвет лица будет очень хорош, когда сойдет грубый загар и если увлажнить кожу специальными маслами. Черты тонкие, но не без изящества, особенно в профиль. Голубые, взволнованные глаза. Родинка на левой щеке, ее можно замаскировать.