— Почему другие не пьяницы? У Петра Андреевича язва желудка, а он не пьёт. Мой папа в германскую войну контуженный, он и сейчас плохо слышит, а на фронт пошёл добровольцем. Слышала про ополчение Ленинского района? Разве все они не могли спиться?
Манины глаза налились слезами. Майя опомнилась, завнушала ей расстроенно:
— Ты не виновата. Ты же не могла выбрать себе отца… ну, который бы не пил. Правда?
Маня кивнула, вытерла глаза висевшей на веревке тряпкой и покачала головой.
А через несколько минут они дружно барабанили в дверь управдомовой квартиры. Колотили дружно четырьмя руками и двумя ногами, но управдомова дверь так и не открылась.
— Оглох. А был такой бдительный, такой бдительный… Своих за шпионов считал.
— Может, его на фронт забрали?
— Дурак он, думаешь? Мама говорит, что он прикрылся какой-то болезнью.
— Она что — простыня?
— Она может быть с две простыни и одно одеяло, если он моложе моего папы, а дома сидит. Нет, где-то шлындает…
В дворницкую они направились с сомнением в успехе задуманной разведки. Дворницкая дверь обита чёрным войлоком, удары в ней вязли, как в вате, и не было задорного интереса слышать перестук.
— Все оглохли. Что нам делать?
Майя глядела на Маню. Та отвела взгляд.
— Ты чего?
— Просто так.
— Нет, говори. Ты хочешь сказать, что вовсе не надо никого искать. Да? Ты думаешь, мне самой очень хочется искать? Давай сходим к тёте Броне. Она всё на свете про всех знает. Как я о ней позабыла?! Ты думаешь, что мне очень хочется отдать? Но…
Она хотела сказать, какой она сама будет после этого. Как та тётка, укравшая сумочку?
Мимо высоких сугробов они направились по узкой тропке на задний двор. Впереди шла Майя в ботинках с блестящими галошами, за ней — Маня в разношенных бабушкиных валенках, то и дело застревавших в снегу на узкой тропинке…
Но и тёти Бронина дверь упорно не открывалась. Они, было, собрались уходить, когда за соседней дверью глухо и недовольно спросили:
— Кого чёрт тут носит?
— Чёрт? Никого не носит. Мы сами пришли, — растерялись девочки.
Они переглянулись и хотели уже уйти, но тот же голос спросил:
— Кто это мы?
— Мы к тёте Броне. Откройте, дяденька.
— Я вам не дяденька.
— Ну, не дяденька. Мы хотели спросить у тёти Брони. Мы можем ей чего-нибудь принести. Мы тимуровки…
— Эка, хватились, тимуровки! Прибрал господь её на прошлой неделе. Хватились!
— Куда прибрал? — не поняла Майя.
— Ну, вылитая чукча — будто не в городе живёт. Куда сейчас прибирают? Раньше додуматься надо было за водой сходить. Или протопить. Ходют тут всякие… тимуровки, выглядывают, что плохо лежит. И так злодей Софроныч уволок Бронины карточки. Как просила её перед смертью отдать мне, ведь всё равно помирает… Нет, упрямая, выжить надеялась. А этот дворник, песье отродье, сказал, что их сдавать надо. Брешет, выжига. Знаю, как они сдают с Черпаковым — себе в карман. Жиреют на людском горе, нехристи. Я так ослабла, а они…
Продолжая говорить, женщина ушла в глубь квартиры.
— Какая злая. А говорит, ослабела. Видишь, как одной неприятно ходить по квартирам. Софья Константиновна рассказывает такие ужасы, что мама не хочет меня никуда пускать. И говорит, чтобы я ходила подальше от парадных и подворотен. Говорит, что…
Майя замолчала.
— Что?
— Говорит, что могут запросто уволочь!
— Куда? — с тихим ужасом простонала Маня.
— Не знаю, — огрызнулась Майя. — Что ты ко мне пристала? Она говорит, что на студень. Савина сказала — на мыло. Как могла хорошая тётенька умереть, а эта злая…
— Да, — согласилась Маня. — Разве она сама у неё не могла протопить?
Несмотря на неудачи и грустное известие, они возвращались с заднего двора с чувством исполненного долга. Появилась робкая надежда. Они подумали, кажется, об одном и том же.
— А что, вполне может статься, — неуверенно проговорила Маня, неловко загребая валенками. — Правда?
— Вполне, — с охотой согласилась Майя.
Робкая надежда исчезла. Потом накатила волной и мгновенно определилась в чёткую ясную мысль: хозяина не отыскать, значит, отдавать карточку некому.
— Ты это что распрыгалась в своих санях? Потеряешь.
— Это валенки. А ты что веселишься?
— Ничего не веселюсь. Я сегодня хлеб отдам вам, себе оставлю для котёнка. А завтра…
Тут Майя поперхнулась. Она увидела дворника.
Он шёл от ворот им навстречу. Худой, востроглазый, с тусклой нечищеной бляхой на грязном дворницком фартуке. В руке дворник держал широкую деревянную лопату для снега.
— Когда он нужен… А когда уже не нужен!
Они в растерянности остановились. Дворник неумолимо приближался. С узкой тропинки не улизнёшь. Очутишься в сугробе, из которого и до вечера не выберешься. Они вытянулись на самом краю, остолбенело глядя на дворника.
— Софроныч, — неожиданно для себя сказала Майя, когда дворник поравнялся с ними.
— Чего надо? — неласково буркнул он. — Умер кто? В какой квартире?
— Нет, что вы! — испугалась Майя. — Нет, конечно, умерла добрая тётенька.
— Умер — не умер. Надо чего? — колючие глаза дворника не мигая уставились на Майю.
— Скажите, кто в сорок восьмой квартире проживает. И ещё в восемнадцатой. Списки убрали, а раньше мы бы не спрашивали…
— Раньше бы не спрашивали, — эхом отозвалась Маня.
— Они за стеклом висели под аркой, никому не мешали, — вежливо продолжала, до смерти напуганная злым видом дворника, Майя.
— Они за стеклом висели, — снова отозвалась Маня.
— Вам пошто знать? Может, вы есть шпионы? Может, вы есть воры? Хотите обворовать чужую квартиру?
Дворник прищурил глаза, и они у него стали острыми и узкими шипами.
— Мы не шпионы, — стала уверять Маня, прячась за Майю. — Мы пионеры, мы учились в четвёртом классе… Мы…
Маня замолчала под взглядом дворника.
— В военное время нельзя спрашивать про военные тайны.
— Может быть, управдом знает?
— Не знает.
— А участковый Сергей Иваныч?
— Ушёл на фронт.
— Милиция вся ушла? — не поверила Майя.
— Кому надо, тот ушёл. Опять расспросы про военные тайны? Вот отведу, куда следоват…
— Мы не шпионы. Я — Женя. А это — Оля. Нет, не Оля…
— Запуталась, своих имён не знают! Придётся отвести вас в тюрьму. — Дворник сдвинул брови, они сделались треугольниками. — Вон идёт военный. Сдам вас, и дело с концом.
— С каким концом? — эхом отозвалась побледневшая Маня, выглядывая из-за Майиной спины.
Майя оглянулась. Сквозь решётку скверика виден был идущий военный.
— Мы не шпионы, — глядя на приближающегося военного, забормотала Маня. — Мы ищем, кто потерял целую хлебную карточку, мы…
— Стоп, это уже разговор! Какую, говоришь, карточку нашли? Покажь! Я власть!
Дворник цепко вцепился в Майю. Глаза широко открылись, брови уползли под шапку.
— Покажь. Я должен знать. Может, она фальшивая. Может, уворовали? Кому говорю!
Он тряхнул Майю за шиворот пальто.
— Не фальшивая, — стала уверять Маня. — По ней хлеб дали. Разве по…
— Молчи, дура. Ничего я не находила!
Майя спиной изо всей силы толкнула подругу. Та мешком осела в рыхлый сугроб.
— Не нашла? Давай, скважина, а то башку вместе с шеей откручу, — шипел дворник. — Добром лучше отдай!
Холодные руки зашарили по Майиному телу, вывернули наружу карманы, потом цепкая тощая рука стала шарить у неё за пазухой.
А там, в потайном кармане, лежала свернутой найденная карточка. Майя остервенело рванулась.
— Стой, скважина, стой, паршивка!
В распахнутом пальто она мчалась на улицу. Пока не налетела на человека. Это был тот самый военный, и он намеревался свернуть в ту же парадную.
— За тобой вся фашистская свора гонится? — вежливо поинтересовался военный, потирая руку, ушибленную Майиной головой.
Испуганно отпрянув, она поскользнулась и упала бы, если бы этот же военный не подхватил её. Сконфуженная, растрёпанная, она попыталась застегнуть пальто, а сама не мигая уставилась в лицо военному. Она узнала его. Это был улыбающийся Арвид, сын Эмилии Христофоровны.
