Невольно поэтому у меня вырвалось: “Вот если бы такой человек, как ты, попал к царю…” Тогда он вышел в коридор, поманил меня таинственно за собой и сказал: “Ты не говори им… я ведь Распутин, которого ругают в газетах…”»

Беседа продолжилась.

«Его интерес к живописи побудил меня предложить ему поехать в Москву. На это он согласился с юношеской восторженностью, не свойственной его возрасту… В Москве Распутина никто не встречал, и он поехал к Николаю Ивановичу Решетникову, бывшему нотариусу, а потом его секретарю. Но уже в тот же день аккуратно явился в Кремлевское подворье… Необыкновенным было внимание, с которым он слушал мои часовые лекции, например, о Василии Блаженном…

Мы пробыли в Москве двое суток, наполняя свое время посещением церквей. Вот в это время я сблизился с Распутиным до степени дружбы, и по возвращении в Петроград, где я редактировал газету “Дым Отечества”, стал я его посещать… Виделись мы тогда ежедневно, и меня поразило… что Распутин занимал маленькую, очень убогую комнатку, не соответствовавшую представлениям о нем… властном фаворите императорской семьи… Распутин сам не пил вина и других удерживал…

Пришедший в восторг от моих разговоров на тему об управлении государством, воскликнул: “Хочешь быть губернатором? Я смогу это сделать…” Жил он просто и даже бедно, о дворе и своих отношениях ко двору говорил скупо и неохотно. На мой однажды заданный вопрос, неужели ему государыня ничего не дает, он ответил: “Скупа… страсть как скупа…”

Вскоре в редакции “Дым Отечества” я застал беседу издателя этой газеты Александра Львовича Гарязина… с юрисконсультом Морского министерства Иваном Баженовым, который рассказывал со слов какого-то придворного о половых безобразиях Распутина с государыней и говорил, что нужно составить заговор, чтобы убить “такую собаку”. Я возразил, что я только что с ним познакомился, совершенно им очарован и поделился своими впечатлениями… Я предложил Гарязину прокатить Распутина куда-нибудь на автомобиле».

Гарязин с энтузиазмом согласился, и Филиппов поведал об этой поездке: «От посещения музея… Распутин отказался… находя, что картины – чепуха… жизнь гораздо лучше… Гарязин предложил Воспитательный дом, Распутин, к величайшему удивлению, согласился… В Доме он преобразился… брал на руки каждого ребенка, взвешивал, расспрашивал, чем его кормят… В автомобиле он сказал, что следовало бы деревенских девушек возить сюда со всей России, тогда бы они научились крепко рожать и крепко младенца держать… Впечатления… он передал государыне, которая неожиданно приехала в Воспитательный дом, бегло осмотрела его и занялась мыслями об устройстве института охраны материнства…»[54].

Филиппов тогда же опубликовал первую статью в защиту доброго имени Распутина, но она потонула в море фельетонов и эротических пасквилей, которыми начинали упиваться газетчики.

Спустя годы, уже после покушения на Распутина, друзья Григория снимут для него квартиру на Гороховой улице (на той самой, где жил небезызвестный персонаж Гончарова Обломов). От еще одного переезда мало что изменилось в жизни старца. Вспоминает дочь Распутина Матрена, которую отец привез с собой в Питер: «Наша квартира состояла из 5 комнат. Роскоши никакой у нас не было. Все это вранье, что писалось тогда в газетах про нас. Комнаты наши и обстановка их были самые простые. В столовой стоял у нас стол, обыкновенные венские стулья и оттоманка, самая роскошная вещь из всей обстановки, подарок какого-то Волынского, освобожденного из тюрьмы по ходатайству отца; в спальне отца – кровать железная, американский стол, в котором хранились у отца под замком многочисленные прошения различных лиц, гардероб и умывальник; в кабинете отца – письменный стол, на котором ничего не было, кресло и диван; в приемной были одни стулья»[55].

Вот еще статья некоего В. Алексеева «Час в гостях у Григория Ефимовича Распутина», опубликованная в «Петербургском курьере»: «Сели за стол. Секретарша Распутина Акулина Никитична заметила при этом:

– Вот, говорили, у отца Григория изысканные кушанья подаются. Вы сами видите, что это неправда. Сиг и икра – это для гостей, а сам он черный хлеб кушает! Только газеты всячески врут про него, что он живет на широкую ногу. На днях напечатали, что он священником собирается стать.

– А я и не думал, – подхватил Распутин. – К чему мне это? Жену свою люблю и разводиться с ней не собираюсь. Мало ли, что про меня пишут»[56].

Матрена честно и подробно описывала и повседневную жизнь Григория Ефимовича: «Он ходил в русской рубашке, русских шароварах, заправляя их в сапоги, и в поддевках. Мяса он не ел до самой своей смерти. Его обед всегда состоял из одной ухи. Кроме того, он еще употреблял редиску и любил квас с огурцами и луком. Больше этих кушаний он ничего дома не ел. Вставал он всегда рано и шел обязательно к ранней обедне. После этого он приходил домой и пил чай с черными сухарями или кренделями. Тут же после чая приходили просители, и на них уходил целый день отца.

Правильного распорядка дня не было. Собственно, весь день уходил на просителей, и он принимал всех и всегда… К нему обращались очень многие с очень разнообразными просьбами: его просили о местах, о помиловании разных лиц, сидевших в тюрьмах. Вот, главным образом, с такого рода просьбами и обращались к нему. Ему разные лица давали деньги, но очень многие и просили у него денег. Никогда никому в денежных просьбах не отказывал. Он действительно одной рукой брал, а другой раздавал. Обращались к нему и за духовной помощью: просили совета, жаловались на тяжелую душевную жизнь. Он давал советы, старался помочь душевно, как мог»[57].

Е.Джанумова вспоминала: «В квартире с утра до вечера толкутся представители всех слоев населения. Крестьяне, ходоки в валенках и дубленых полушубках просят помочь миру в какой-то вражде с помещиком. Дама в глубоком трауре, с заплаканными глазами, хватает за руки “отца” и, всхлипывая, просит о чем-то. Военный в блестящем мундире одного из гвардейских полков скромно ждет своей очереди. Вот какой-то человек с обрюзгшим лицом входит в переднюю в сопровождении лакея в меховой пелерине. Это какой-то банкир по спешному делу. Его принимают без очереди. Какие-то польские беженки, студенты, монашки с котомками и фрейлины императрицы. Салопницы и дамы в костюмах Пакена и Дусе. Истерически плачет какая-то женщина, звучит телефон. То здесь, то там появляется высокая фигура в мягких сапогах и шелковой косоворотке. Пронизывающе смотрят глубоко сидящие глаза. <…>

Шелка, темное сукно, соболь и шиншиля, горят бриллианты самой чистой воды, сверкают и колышутся тонкие эгретки в волосах, и тут же рядом вытертый старомодный чемоданчик какой-то старушки в затрапезном платье, старомодная наколка мещанки, белая косынка сестры милосердия. Просто сервированный стол со сборным чайным сервизом утопает в цветах»[58].

«Кто бывал? – показывала на следствии Вера Ивановна Баркова, дочь Манасевича-Мануйлова. – Я видела генералов в полной форме, с орденами, приезжавших к нему на поклон. Бывали студенты, курсистки, просившие денежной помощи. Шли офицерские, чиновничьи жены, просившие по разным поводам за своих мужей. Вся эта публика была сплошь столичная, провинциальной не было. Он всех принимал и всем обещал. В деньгах он никому не отказывал: вынимал из кармана и давал»[59].

Но все это будет позднее, когда Григорий станет самым, наверное, обсуждаемым персонажем на Руси.