После праздничной обедни прихожане расходились по домам. Иные останавливались в ограде, за белыми каменными стенами, под старыми липами и кленами, и разговаривали. Все принарядились по-праздничному, смотрели друг на друга приветливо, и казалось, что в этом городе живут мирно и дружно. И даже весело. Но все это только казалось.

Гимназический учитель Передонов, стоя в кругу своих приятелей, угрюмо посматривая на них маленькими, заплывшими глазами из-за очков в золотой оправе, говорил им:

– Сама княгиня Волчанская обещала Варе, уж это наверное. Как только, говорит, выйдет за него замуж, так я ему сейчас же и выхлопочу место инспектора.

– Да как же ты на Варваре. Дмитриевне женишься? – спросил краснолицый Фаластов: – ведь она же тебе сестра! Разве новый закон вышел, что и на сестрах венчаться можно?

Все захохотали. Румяное, обыкновенно равнодушно-сонное лицо Передонова сделалось свирепым.

– Троюродная… – буркнул он, сердито глядя мимо собеседников.

– Да тебе самому княгиня обещала? – спросил щеголевато одетый, бледный и высокий Рутилов.

– Не мне, а Варе, – ответил Передонов.

– Ну вот, а ты и веришь, – оживленно говорил Рутилов. – Сказать все можно. А ты сам отчего к княгине не явился?

– Пойми, что мы пошли с Варей, да не застали княгини, всего на пять минут опоздали, – рассказывал Передонов, – она в деревню уехала, вернется через три недели, а мне никак нельзя было ждать, сюда надо было ехать к экзаменам.

– Сомнительно что-то, – сказал Рутилов и засмеялся, показывая гниловатые зубы.

Передонов призадумался. Собеседники разошлись. Остался с ним один Рутилов.

– Конечно, – сказал Передонов, – я на всякой могу, на какой захочу. Не одна мне Варвара.

– Само собою, за тебя, Ардальон Борисыч, всякая пойдет, – подтвердил Рутилов.

Они вышли из ограды и медленно проходили по площади, немощеной и пыльной. Передонов сказал:

– Только вот княгиня как же? Она разозлится, если я Варвару брошу.

– Ну, что ж княгиня! – сказал Рутилов. – Тебе с ней не котят крестить. Пусть бы она тебе место сначала дала, – окрутиться успеешь. А то как же так, зря, ничего не видя!

– Это верно… – раздумчиво согласился Передонов.

– Ты так Варваре и скажи, – уговаривал Рутилов. – Сперва место, а то, мол, я так не очень-то верю. Место получишь, а там и венчайся, с кем вздумаешь. Вот ты лучше из моих сестер возьми, – три, любую выбирай. Барышни образованные, умные, без лести сказать, не чета Варваре. Она им в подметки не годится.

– Ну-у… – промычал Передонов.

– Верно. Что твоя Варвара? Вот, понюхай.

Рутилов наклонился, оторвал шерстистый стебель белены, скомкал его вместе с листьями и грязно-белыми цветами и, растирая все это пальцами, поднес к носу Передонова. Тот поморщился от неприятного, тяжелого запаха. Рутилов говорил:

– Растереть да бросить, – вот и Варвара твоя. Она и мои сестры – это, брат, две большие разницы. Бойкие барышни, живые, – любую возьми, не даст заснуть. Да и молодые, – самая старшая втрое моложе твоей Варвары.

Все это Рутилов говорил, по обыкновению своему, быстро и весело, улыбаясь, но он, высокий, узкогрудый, казался чахлым и хрупким, и из-под шляпы его, новой и модной, как-то жалко торчали жидкие, коротко остриженные светлые волосы.

– Ну, уж и втрое, – вяло возразил Передонов, снимая и протирая золотые очки.

– Да уж верно! – воскликнул Рутилов. – Смотри, не зевай, пока я жив, а то они у меня тоже с гонором, – потом захочешь, да поздно будет. А только из них каждая за тебя с превеликим удовольствием пойдет.

– Да, в меня здесь все влюбляются, – с угрюмым самохвальством сказал Передонов.

– Ну, вот видишь, вот ты и лови момент, – убеждал Рутилов.

– Мне бы, главное, не хотелось, чтобы она была сухопарая, – с тоскою в голосе сказал Передонов. – Жирненькую бы мне.

– Да уж на этот счет ты не беспокойся, – горячо говорил Рутилов. – Они и теперь барышни пухленькие, а если не совсем вошли в объем, так это только до поры до времени. Выйдут замуж, и они раздобреют, как старшая. Лариса-то у нас, сам знаешь, какая кулебяка стала.

– Я бы женился, – сказал Передонов, – да боюсь, что Варя большой скандал устроит.

– Боишься скандала, так ты вот что сделай, – с хитрою улыбкою сказал Рутилов: – сегодня же венчайся, не то завтра: домой явишься с молодой женой, и вся недолга. Правда, хочешь, я это сварганю, завтра же вечером? С какою хочешь?

Передонов внезапно захохотал, отрывисто и громко.

– Ну, идет? по рукам, что ли? – спросил Рутилов.

Передонов так же внезапно перестал смеяться и угрюмо сказал, тихо, почти шопотом:

– Донесет, мерзавка.

– Ничего не донесет, нечего доносить, – убеждал Рутилов.

– Или отравит, – боязливо шептал Передонов.

– Да уж ты во всем на меня положись, – горячо уговаривал его Рутилов, – я все так тонко обстрою тебе…

– Я без приданого не женюсь, – сердито крикнул Передонов.

Рутилова нисколько не удивил новый скачок в мыслях его угрюмого собеседника. Он возразил все с тем же одушевлением:

– Чудак, да разве они бесприданницы! Ну, что же, идет, что ли? Ну, я побегу, все устрою. Только чур, никому ни гу-гу, слышишь, никому!

Он потряс руку Передонова и побежал от него. Передонов молча смотрел за ним. Барышни Рутиловы припомнились ему, веселые, насмешливые. Нескромная мысль выдавила на его губы поганое подобие улыбки, – оно появилось на миг и исчезло. Смутное беспокойство поднялось в нем.

«С княгиней-то как же? – подумал он. – За теми гроши, и протекции нет, а с Варварой в инспекторы попадешь, а потом и директором сделают».

Он посмотрел вслед суетливо убегающему Рутилову и злорадно подумал: «Пусть побегает».

И эта мысль доставила ему вялое и тусклое удовольствие. Но ему стало скучно оттого, что он – один; он надвинул шляпу на лоб, нахмурил светлые брови и торопливо отправился домой по немощеным, пустым улицам, заросшим лежачею мшанкою с белыми цветами, да жерухою, травою, затоптанною в грязи.

Кто-то позвал его тихим и быстрым голосом;

– Ардальон Борисыч, к нам зайдите.

Передонов поднял сумрачные глаза и сердито посмотрел за изгородь. В саду за калиткою стояла Наталья Афанасьевна Вершина, маленькая, худенькая, темнокожая женщина, вся в черном, чернобровая, черноглазая. Она курила папироску в черешневом темном мундштуке и улыбалась слегка, словно знала такое, чего не говорят, но чему улыбаются. Не столько словами, сколько легкими, быстрыми движениями зазывала она Передонова в свой сад: открыла калитку, посторонилась, улыбалась просительно и вместе уверенно и показывала руками, – входи, мол, чего стоишь.

И вошел Передонов, подчиняясь ее, словно ворожащим, беззвучным движениям. Но он сейчас же остановился на песчаной дорожке, где в глаза ему бросились обломки сухих веток, и посмотрел на часы.

– Завтракать пора, – проворчал он.

Хотя часы служили ему давно, но он и теперь, как всегда при людях, с удовольствием глянул на их большие золотые крышки. Было без двадцати минут двенадцать. Передонов решил, что можно побыть немного. Угрюмо шел он за Вершиною по дорожкам, мимо опустелых кустов черной и красной смородины, малины, крыжовника.

Сад желтел и пестрел плодами да поздними цветами. Было тут много плодовых и простых деревьев да кустов: невысокие раскидистые яблони, круглолистые груши, липы, вишни с гладкими блестящими листьями, слива, жимолость. На бузиновых кустах краснели ягоды. Около забора густо цвела сибирская герань, – мелкие бледно-розовые цветки с пурпуровыми жилками.

Остропестро выставляло из-под кустов свои колючие пурпуровые головки. В стороне стоял деревянный дом, маленький, серенький, в одно жилье, с широкою обеденкою в сад. Он казался милым и уютным. А за ним виднелась часть огорода. Там качались сухие коробочки мака да беложелтые крупные чепчики ромашки, желтые головки подсолнечника никли перед увяданием и между полезными зелиями поднимались зонтики: белые у кокорыша и бледнопурпуровые у цикутного аистника, цвели светложелтые лютики да невысокие молочаи.