Мартин замолчал, потея теперь не столько от пара, сколько от волнения. Затем утер лоб и грустно рассмеялся:
— Странная вещь: я умудрился уложить пять лет супружеской жизни в один абзац.
— Бабба говорит, что когда мы умираем, вся прожитая жизнь умещается в один короткий миг, — сказал Роберт.
— Хорошенькое утешение, — пробормотал Мартин.
— Просто он таким образом напоминает, что все наши драмы не столь уж значимы и важны.
— А что же тогда имеет значение?
— Бог, — ответил Роберт.
— Очередное утешение.
— Иногда это утешение, иногда — нет. Не в этом дело. Бог — это реальность. По сути, Бог и есть единственная реальность. Не существует ничего, кроме Бога. А внутри этой реальности масса самых различных деталей, и ни одна из них ничем не важнее другой.
— Ты действительно в это веришь? — спросил Мартин.
— Я повторюсь: это нельзя назвать верой. Либо ты видишь истину, либо нет.
— А ты видишь? Узрел ли ты сам Бога? Что это — своеобразный экран, на который проецируются наши жизни?
— Это лишь метафора. Каждая религия, каждый человек имеет свой собственный образ Бога. Но великие учителя не устают напоминать нам, что всякий образ Бога — не есть Бог. Бог — это не вещь, не личность, даже не опыт. Бог есть… — теперь замолчал Роберт. Он повернулся и пошел в дальний конец парной, совершенно исчезнув из вида.
— «Бог есть…» — что? — переспросил Мартин.
— Бог есть, — повторил Роберт. — Выразить Бога словами невозможно. Надо просто постичь его, осознать себя Богом. Можно тысячу лет простоять на голове, занимаясь йогой, и ни на йоту не приблизиться к Истине.
— Тогда ради чего стараться?
— Потому что можно ведь и постичь Истину, — ответил невидимый Роберт. Мартин вдруг ощутил себя Моисеем, беседующим с неопалимой купиной. — Есть люди, которые осознали себя Богами и жили как Боги.
— Иисус? — спросил Мартин.
— И он тоже. А еще Будда, Лао Цзы, Кришна, Рамана Махариши. Таких людей много.
— А нынче кто у нас ходит в богах? — спросил Мартин с неприкрытым сарказмом.
— Бабба, — просто ответил Роберт.
— Бабба. Ты уже второй раз упомянул это имя. Это один из тех индусов, чьими портретами облеплен весь город?
Роберт не ответил. Мартин подождал несколько минут, прежде чем продолжить разговор. Пар начал оказывать воздействие на самые глубины организма. Чем-то это походило на опьянение. Он рассказал Роберту о своем разрыве с Джулией, а теперь они беседуют о Боге. Это было весьма странно, но крайне интересно и весело. Мартин почувствовал, как размягчается солнечное сплетение, рассасывается узел, на формирование которого он потратил столько времени и сил.
— Извини, — сказал он после долгого молчания. — Я не хотел унижать твоего учителя.
— Да нет, что ты! Это ничего, — ответил Роберт. — Я просто подумал… Наверное, тебе не захочется пойти сегодня со мной. Я иду к Баббе. У него сегодня собрание, на которое допускаются все желающие.
Первым побуждением Мартина было отвергнуть приглашение. За долгие годы он выработал в себе привычку не поддаваться никакому влиянию, противодействуя импульсивному желанию погрузиться в некий хаос.
Но он вдруг заколебался. Теперь, когда Мартин был совершенно свободным человеком, и ему не нужно было к определенному времени возвращаться домой, — перспектива встречи со святым индусом была самой непривлекательной из тех возможностей, которые мог предоставить ему вечерний Нью-Йорк. Но поскольку Роберт как бы заранее предполагал, что Мартин откажется, — Мартин решил, из духа противоречия, сходить на эту встречу.
— Я не знаю… — сказал он осторожно.
— Собрание назначено на девять часов, — ответил Роберт. — Мы успеем поужинать и попутно я введу тебя в курс дела.
— А чем занимаются на этих сборищах? Может, я не впишусь?
— Да ничего особенного мы не делаем. Сидим вокруг учителя. Иногда поем. Иногда просто молчим. Потом Бабба читает проповедь и отвечает на вопросы.
— Что ж, тогда я согласен.
В это время в дверь парной постучали и послышался чей-то фальшивый фальцет:
— Пар убирать или вы тут будете потом исходить?
Это был Фредди, один из служащих спортивного центра. Круглолицый, невысокого роста двадцатичетырехлетний гомосексуалист. Вообще-то он производил впечатление человека асексуального и выпячивал свои педерастические повадки для того, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание. Если он сохранит свои ужимки достаточно долго, то может превратиться в классическую тетушку — возможно, даже с оборочками на манжетах. Впрочем, парень не был лишен остроумия, и потому раздражал своим поведением только тогда, когда у собеседника его вдруг начинала болеть голова, или тот был не в настроении. Фредди работал в спортзале уже год, одновременно посещая часовщиков. Его заветной мечтой было приобретение собственной лавочки, которая торговала бы антикварными часами.
— Убирай пар, Фредди, — откликнулся Мартин.
— Можно мне войти? — назойливо спросил Фредди.
— Если тебя возбуждают умные беседы, — Мартин тихо подкрался к двери и распахнул ее перед самым носом Фредди.
Однако тот был готов к такому повороту, и Мартин оказался в глупом положении. Фредди смерил Мартина взглядом, задержавшись на его члене.
— Беседа, как же, — кокетливо сказал Фредди и, грациозно повернувшись на одном каблуке пошел прочь. — Я прекрасно разбираюсь в языке тела.
Мартин улыбнулся вслед удаляющейся фигуре. Никогда не испытывавший никакого вожделения к гениталиям другого мужчины, Мартин принимал вполне искренние откровения Фредди за некую причудливую разновидность юмора.
В эту секунду Роберт вдруг положил свою руку Мартину на плечо. Мартина аж передернуло.
— Прости, пожалуйста, — извинился Роберт. — Я не хотел пугать тебя. — Он мягко убрал руку с его плеча.
— Ой-ой-ой! — заверещал Фредди, увидев эту сцену по дороге в гардероб.
Мартин и Роберт вышли из парной.
— Ладно, — довольно оживленно произнес Мартин. — Принимаем душ и закрываем заведение. Ночная смена придет убирать помещение с минуты на минуту.
— Тогда я буду ждать тебя у входа минут через пятнадцать, — предложил Роберт. — Что ты будешь есть на ужин?
Мартин пожал плечами:
— Не знаю. Выбери сам. Ты ведь приглашаешь?
Роберт улыбнулся, и мужчины вошли в душевую, разойдясь по противоположным кабинкам. Мартин тщательно намыливался, смывал пот со своего тела и думал о змеях. О том, как это, наверное, здорово — сбрасывать с себя раз в году огрубелую, старую кожу. Смутное радостное чувство разлилось в его груди. Каскады воды обрушивались на голову Мартина и на его плечи. Он открыл глаза, и ему показалось, что душевая освещена раз в пять ярче обычного, словно кто-то вкрутил новую мощную лампу.
В эти самые мгновения Роберт, который знал, что в этом мире все призрачно, тоже думал о змеях. Только ему пригрезился огромный космический змей, кусающий себя за хвост. Роберт еле слышно прошептал: «Бабба», — и улыбнулся.
Окружающий мир перестал казаться реальным Гейл Годдард. Осталась лишь мерцающая разноцветная аура, которой были окутаны все ее ощущения. Преобладающим цветом был голубой — яркий покров света, озарявший своим сиянием все вокруг.
Гейл сидела на заднем сиденье такси, но ей казалось, что она мчится в вышине на планере, сбивая снежные шапки с горных вершин. Блузка приятно щекотала ее соски, бедра возбуждающе терлись друг о друга. Все ее тело словно пело от радости.
Гейл было двадцать семь лет. Она обладала фигурой манекенщицы — только ягодицы выдавались чуть-чуть больше, чем у моделей, но эти округлости сводили с ума всех мужчин, так что Гейл и не пыталась исправить сей очаровательный недостаток фигуры. Желто-зеленые глаза сверкали на лице такой божественной красоты, что подвигли бы самого Боттичелли запечатлеть его на холсте.
Гейл пребывала в состоянии абсолютной эйфории, которую не смогли развеять даже часы, проведенные ею в школе. Гейл преподавала в четвертом классе бесплатной государственной школы, расположенной в Уильямсбурге — той части Бруклина, где издавна проживала община хасидов, и которую с недавних пор стали обживать пуэрториканцы. Противоположные тротуары одной и той же улицы принадлежали разным мирам, каждый из которых имел массу доводов в пользу того, почему он должен существовать обособленно. Ультра-ортодоксальные евреи отдавали своих детей в собственные начальные школы, так что среди тридцати двух одиннадцатилетних воспитанников Гейл многие еле-еле говорили по-английски. Частенько Гейл приходилось повышать голос и прибегать к угрозам, ибо она не достигла еще той преподавательской зрелости, которая сама по себе вызывает уважение у учеников. Кроме того, в своей работе Гейл приходилось руководствоваться официальными образовательными догмами и вдалбливать в головы непоседливых мальчишек сведения о колониальных войнах в Индии, о структуре правительства США и о прочих никому не нужных вещах.
