Перед ней стоит нагой человек, и лишь самая интимная часть тела закрыта у него серым пятном гевулота. Человек очень бледен и лыс. Вокруг глаз красные ободки, как будто он только что плакал. Единственный предмет на его теле – Часы – кристаллический диск с толстой металлической цепочкой, болтающийся на костлявой руке.

– Проявите милосердие, – тянет он. – Вы пришли со звезд, вы проведете здесь несколько приятных моментов, а потом вернетесь к роскоши, к бессмертию. Пожалейте того, кому осталось всего несколько мгновений жизни перед тем, как придется искупать свои грехи. Скоро они придут и схватят мою душу, и бросят ее в пасть безмолвной машины, так что я даже не смогу крикнуть от боли…

Ты в порядке? «Перхонен» обеспокоена. Что происходит?

Миели пытается повторить тот же трюк с гевулотом, что и несколько минут назад – воздвигнуть преграду между ней и этим безумцем, – но интерфейс гевулота сообщает, что она заключила контракт с другой личностью о взаимном поверхностном общении в течение следующих пятнадцати минут.

Передо мной стоит голый сумасшедший, беспомощно жалуется она кораблю.

Мне показалось, что он сбежал.

– Если бы вы подарили мне несколько жалких секунд, незначительную толику вашего времени, я бы открыл вам все свои секреты. При Дворе Короля я был Графом, Достойным, совсем не таким, каким вы меня видите сейчас. У меня был роботизированный замок и миллион гоголов, исполняющих все мои желания. А в Революцию я сражался в армии Герцога Тарсиса. Вы должны увидеть настоящий Марс, старый Марс, и я все это вам обеспечу за несколько подаренных секунд… – По вытянутому бледному лицу уже струятся слезы. – У меня осталось только несколько десятков секунд, проявите милосердие…

Миели, не переставая ругаться, встает со скамьи и идет вперед, лишь бы отделаться от нищего. Вдруг ее поражает неожиданная тишина. Она стоит посреди площади.

Марсиане вышагивают здесь с особым усердием. Никто никого не приветствует. Туристы – несколько Быстрых, похожих на мотыльков, и нейтрофил из зоку Ганимеда – прекратили рассматривать через парящие линзы списки на монументе и повернулись в ее сторону.

А нищий уже дергает ее за край одежды.

– Одну минуту, даже несколько секунд за все тайны Марса…

Он уже полностью обнажен, гевулот не защищает его на агоре. Миели отталкивает его руку обычным человеческим толчком, еле сдерживаясь, чтобы не вырвать конечность из сустава. Но нищий испускает пронзительный крик и валится на землю к ее ногам, все так же цепляясь за одежду и не умолкая. Она уже уверена, что на них смотрят абсолютно все, хотя, кажется, будто никто и не обращает на них внимания.

– Ладно, – говорит она и поднимает свои Часы – хрустальная модель, выбранная из-за сходства с оортианскими украшениями. – Десять минут. Я потеряю больше, чтобы только избавиться от тебя.

Она мысленно обращается к Часам, и золотой циферблат немного сдвигается. Нищий вскакивает и облизывается.

– Благослови вас Призрак Короля, добрая леди, – говорит он. – Незнакомец сказал, что вы великодушны.

– Незнакомец? – переспрашивает Миели, хотя уже знает, о ком идет речь.

– Незнакомец в очках с голубыми стеклами, да пребудет с ним благословение и с вами тоже. – На лице нищего появляется широкая ухмылка. – Должен вас предупредить, – деловым тоном говорит он. – Я бы на вашем месте поторопился уйти с площади. – Вокруг Миели к выходу с площади уже направляются все, кроме туристов. – Кровь, вода. Уверен, вы меня поняли.

Я обязательно подвергну вора мучениям, говорит Миели. Кровь и вода. Что он хотел этим сказать?

На Земле, отвечает «Перхонен», существовал класс рыб, называемых акулами. Я думаю, выклянчивающие время нищие просматривают доступную экзопамять, например, площадей. Здесь не принято Уединение, и они увидят, что ты поделилась Временем с…

Внезапно на площади слышится топот босых ног, и Миели оказывается лицом к лицу с целой армией нищих.

Я бегу за мальчишкой через толпу на площади. Он неизменно остается впереди, отлично ориентируясь в чаще ног, его босые пятки мелькают со скоростью иглы фабрикатора. Я расталкиваю прохожих локтями, выкрикиваю извинения и оставляю за собой хвост сердитых серых вспышек гевулотов.

Я почти поймал его у остановки паукебов, где от площади отходит сотня разных улиц, ведущих в Лабиринт. Он останавливается перед длинноногими машинами – разноцветными безлошадными повозками, свернувшими свои бронзовые опоры в ожидании пассажиров, – и смотрит на них с нескрываемым восхищением.

Я медленно приближаюсь к нему, скрываясь в толпе. Его текстура другая по сравнению со всем, что меня окружает, она отличается какой-то резкостью. Возможно, это из-за грязи на его лице или его ветхой одежды, или темно-карих глаз, таких редких среди марсиан. Осталось всего несколько метров…

Но он просто дразнит меня. Мой бросок он встречает негромким смехом, а потом проскальзывает под длинноногими экипажами. Я слишком велик, чтобы последовать за ним, и остается только обойти вокруг толпящихся у машин пассажиров.

Этот мальчишка я. Я помню его, помню по моим снам. Воспоминания зажаты, словно мотылек между столетиями, такие же хрупкие, и распадаются, как только я к ним прикасаюсь. В них были пустыня и солдат. И женщина в палатке. Возможно, мальчик существует только в моей голове. Возможно, это какая-то структура, оставленная моим прежним «я». В любом случае, я должен это выяснить. Я выкрикиваю имя, но не Жана ле Фламбера, а то, давнее имя.

Часть моего сознания подсчитывает секунды до того момента, когда Миели сумеет преодолеть незначительное препятствие и пристрелит меня или отправит в какой-то новый ад. У меня всего несколько минут, чтобы выяснить, что он сможет мне сказать без надсмотрщика, заглядывающего через плечо. Мальчишка мелькает в толпе и исчезает в улочке, ведущей в Лабиринт. У меня вырывается проклятье, но погоню не прекращаю.

В Лабиринте сходятся большие платформы и другие компоненты города, оставляя при этом место для небольших непрерывно перемещающихся фрагментов, и при этом образуются неожиданные плоскости и извилистые переходы, которые могут менять направление, пока ты по ним идешь. Но происходит изменение так плавно, что определить его можно только при наблюдении за горизонтом. Никаких карт этого места не существует, есть только гиды-светлячки, за которыми бродят самые отчаянные туристы.

Я бегу вниз по крутому склону, вымощенному булыжником, и постепенно удлиняю шаги. Искусством бега на Марсе я никогда не владел в совершенстве, и как только мостовая подо мной слегка перемещается, я неудачно приземляюсь после особенно длинного прыжка и качусь еще несколько метров.

– Вы в порядке?

С балкона надо мной через перила свешивается женщина, держащая в руке газету.

– Все в порядке, – сквозь стон отвечаю я, в полной уверенности, что изготовленное в Соборности тело, которое выдала мне Миели, не так-то легко сломать. Но имитированная боль от удара копчика – это все равно боль. – Здесь не пробегал мальчик?

– Вы имеете в виду этого мальчика?

Сорванец стоит всего в сотне метров от меня и сгибается от смеха. Я с трудом поднимаюсь и снова бегу.

Мы все глубже и глубже погружаемся в Лабиринт, мальчишка по-прежнему остается впереди, но не слишком далеко, с одинаковой легкостью пробегая по булыжным мостовым, мрамору, искусственной траве и дереву.

Мы бежим через небольшие китайские кварталы с их высокими буддистскими храмами и красно-золотыми драконами на фасадах, через временные рынки, пропахшие синтетической рыбой, мимо группы Воскресителей в черных одеяниях, сопровождаемых только что рожденными Спокойными.

Мы пробегаем целые улицы – возможно, это район красных фонарей, – затуманенные гевулотом, пустые улицы, где медлительные Спокойные-строители – крупнее, чем слоны, в оранжевых панцирях – красят новые дома в пастельные цвета. Здесь я почти упускаю мальчишку среди громкого шума и странного запаха огромных существ, напоминающего запах морских водорослей, вскоре вижу, как он машет мне со спины одного из строителей, а потом проворно прыгает вниз.