– Ваша милость, разве не важнее, что добываю философский камень? И даже эликсир вечной молодости?

– Не важнее, – отрезал я.

– Но как же…

– А вот так! Не сегодня-завтра мне свернут голову, как цыпленку, а я буду мечтать про эликсир вечной жизни? Знаю-знаю, что ты теоретик, все мы теоретики во всех вопросах, но когда жрать нечего или когда тонешь, то и теоретику надо шевелить руками. Мы сейчас тонем, понял?..

Он покачал головой.

– Вас вся челядь боготворит, а уж гарнизон так и вовсе на вашу милость молится.

– Это до первой неудачи, – заверил я, вооруженный чужой мудростью. – Сам знаешь, какой у нас народ. Каков народ вообще. Словом, я установку дал, а ты действуй.

Он проводил меня умоляющим взглядом, я не слушал, как заверяет в преданности и приложении всех душевных сил и знаний на благо моей благородной милости, спустился по тем же скрипучим скобам в коридор, подозрительно осмотрелся. Что-то изменилось или у меня от страха глаза велики?

По дороге к своим покоям выглянул в окно, снизу шибануло конским пóтом. Это неугомонный Гунтер вновь заставляет стрелков упражняться с утра до вечера: с рассвета стреляют в круглую мишень, отходя все дальше, стреляют на меткость, на скорость, стреляют против слепящего солнца, стреляют при ветре, стреляют в полумраке. Он хотел еще учить стрелять в лесу, но я указал резонно, что сперва пусть обучатся защищать замок, а лесные приключения это на потом. Зато посоветовал научить стрелять в сумерках, а то и ночью, при слабом свете факелов, даже вовсе в темноте, стрелять в ответ на подозрительный шорох.

Уже со второго дня он учил их стрелять, сделав три круга бегом по двору, а потом с разбега взбежав на стену. Они должны были поразить движущуюся цель, как если бы враги уже ворвались в наш замок. Упражнялись усердно, большинство из них молодые парни из окрестных селений, очень жаждавшие приобщиться к вольной солдатской жизни, из таких можно веревки вить.

Правда, даже сам Гунтер недоумевал, не слишком ли, но я помню, как учат всяких там коммандос да беретников, зеленые они или краповые, тяжело в ученье – легко в бою, бери больше – бросай дальше, копай от забора и до обеда, словом, нагрузка сделала из обезьяны человека, из человека – творческую личность, а из творческой личности – слесаря пятого разряда.

Страж у двери моих покоев распахнул передо мной дверь, и снова я вовремя удержался, чтобы не поблагодарить кивком или словом.

Когда дверь захлопнулась, я развернул толстый рулон пергамента на столе, придавив края, как водится, кинжалами.

Зигфрид, устав уговаривать меня устроить великий пир в честь победы над злодеем, так предложил именовать предыдущего владельца замка, в одиночку обследует винные подвалы, снимает пробу – взялся составить каталог вин, это интереснее, чем разыскивать старый хозяйский. Я предпочел бы точные хозяйские планы замка, чем самому разбираться, куда какой коридор ведет, но такого не оказалось, наконец Гунтер отыскал какие-то схемы у ныне покойного сенешаля, и вот сейчас пора изучить в тиши покоев, что помимо спальни, еще и кабинет, сопоставить с увиденным в замке. Коридоры соответствуют схеме, комнаты тоже, даже пропорции соблюдены, только кухню, похоже, в последнее время перестроили: из огромной сделали крохотную. Впрочем, поправить нетрудно, я намерен хорошо кормить своих людей.

Плохо, что ни одного тайного хода. На карте прорисован только нижний этаж, но я-то хорошо знаю про тайные, а также залы, что ниже первого этажа, сам спускался с несколько странными проводниками!

Я высунулся из окна, крикнул:

– Гунтер, отыщи Зигфрида! И оба ко мне. Есть разговор.

Очень нескоро со скрипом отворилась дверь, через порог переступил толстенький человек в сутане. Даже не толстенький, а толстый, толстенный, за последние недели отъелся, из голодающего шарпея превратился в откормленного борова, но мясистое лицо все еще в складках, показывая, что есть куда раздвигаться. Сутана как будто на стоге средних размеров, священник обеими руками прижимает к груди толстую книгу.

Следом вошел Гунтер, брови сдвинуты, сопит, как бык перед дракой. Судяпо тому, как отрезает путь к бегству и по раскрасневшемуся священнику, полному негодования, можно догадаться как мой начальник стражи принудил главу оппозиции к диалогу с исполнительной властью.

– Зигфрид сейчас придет, – сообщил он. – А пока что вот отец Ульфилла… Вы хотели ему что-то сказать, ваша милость.

– Отец Ульфилла, – сказал я без предисловий, переборов понятное желание предложить ему сесть, – я вам не нравлюсь, как и вы мне. Но жизнь такова, что надо сотрудничать, иначе нам придется хуже…

Он перебил тонким, пронзительным голосом:

– Я не желаю сотрудничать с человеком, продавшим душу демонам!

Гунтер грозно засопел, а я спросил:

– Отец Ульфилла, вам будет лучше, если на мое место придут демоны?.. У вас небогатый выбор! Либо встать рядом и бороться с демонами, либо помочь им одолеть меня. Правда, есть еще вариант – вообще не вмешиваться, но вы же не православный, вы католик с уклоном в протестантство? Или даже протестантизм?

Он сказал тут же визгливо:

– Я всегда боролся и буду бороться с демонами! Но я буду бороться святыми молитвами и священным писанием…

– Прекрасно, – прервал я. – Вы знаете, каким оружием владеете плохо, а каким еще хуже. Хочу напомнить о той ночи, помните? Я уже велел Рихтеру поставить защиту, но больше надежды, как ни странно, на вас. Если и вы поставите свои заклятия…

Он взбеленился, мясистое лицо пошло пятнами, задвигалось, как океанские волны в бурю:

– У священников нет заклятий!

– Заклинания, – поправился я, увидел, что получилось еще хуже, сказал примиряющее. – Словом, вы сами знаете, как перекрыть дорогу нечистой силе. Если нужна помощь, только свистните. Еще раз напоминаю, святой отец, что лучше плохой христианин во главе этой крепости, чем вообще демон. Подумайте!

Он смерил меня недобрым взглядом, повернулся, взгляд уперся в широкую грудь Гунтера. Я качнул головой, Гунтер отступил, священник вышел, гордо задирая голову, несломленный и непокобеленный.

Я вздохнул.

– Надеюсь, все-таки поймет.

Гунтер к моему удивлению кивнул:

– Ваша милость, здесь не самые благочестивые христиане. Но все-таки – христиане. Так что мы на вашей стороне.

Я снова вздохнул:

– Но Сигизмунд ушел. Не поверил…

– Чистая душа, – согласился Гунтер. – Еще крылья не горели! И священник этот… как будто его по ушам не били. Но возьмется, ваша милость, возьмется, чую. Заодно, конечно, и вас постарается святой водой окропить, уж и не знаю, хорошо ли…

– Почему?

Он поморщился.

– Дык ведь тогда ваш молот опростеет?

– Вряд ли, – ответил я и пояснил, как нам объясняли еще в школе или в детском саду: – Молот – просто оружие. В хороших руках будет служить добру, в злых – злу.

Он слушал с уважением и почтением, словно я изрек невесть какую мудрость, а я в который раз подумал, что вот так те истины, которые получаем с молоком матери, здесь выглядят неслыханной и революционной мудростью.

В коридоре прогремели шаги, дверь распахнулась, Зигфрид почти вбежал, несмотря на свой огромный рост и вес, похожий на статую командора, только выполненную в металле. Ничто на нем не звякнуло, не грюкнуло, все как будто собственная кожа.

От него пахнуло вином, когда же успел – утро, я молча указал на карту. Гунтер и Зигфрид начали смотреть, как на новые ворота, я сделал неопределенное движение рукой над картой, словно творящий пассы маг.

– Пора сделать полную инвентаризацию. Я хочу хотя бы примерно знать, куда мы поедем и что увидим. Гунтер, объясни насчет соседей. А то я вломился, как медведь, еще с замком не разобрался, но уже лезут всякие… Где, говоришь, мой замок? Вот этот? Или этот?

Замок, если это замок, изображен черным квадратиком размером с ноготь младенца, от него прямая линия, изображающая дорогу, хотя, насколько я помню, прямых дорог в этим мире не бывает вовсе. Вокруг замка еще пять одинаковых квадратиков, бедная фантазия у местных картографов, корявые надписи: деревня Куманг, село Большие Сверчки, деревня Горелые Пни, село Большие Таганцы, село Большие Печенеги. Все это принадлежит мне.