В лесу по обе стороны тропки пошли, отступая за спины, спокойные, уверенные в себе деревья, не знающие пожаров, топоров дровосеков. За их спинами белели березки, прижимался к земле темный ельник. Я старался удержаться в седле, присматривался к своим спасителям. Все в железе, тяжелом и неудобном. Правда, только Ланзерот в металле от макушки и до пят, даже на руках не латные рукавицы, а настоящие перчатки, разве что с внутренней стороны тонкая ткань, иначе хотел бы я посмотреть, как удержит меч, а Бернард и Рудольф всего лишь в панцирях, надежно закрывающих грудь и спины, железо надето поверх кожаных камзолов. Оба в толстых кожаных штанах, таких же чулках из потертой кожи, даже башмаки такого же цвета, словно все из одного куска кожи.

И хотя Бернард спас мою шкуру, я его инстинктивно сторонился. У него вид человека, который на все перед собой смотрит как на препятствие, которое нужно повергнуть, сломать, растоптать, а я, человек эпохи консенсуса, напротив – избегаю конфликтов любой ценой. Ну, не любой, это так говорится, я все же пока не готов по первому окрику встать в известную позу и стараться получить удовольствие, но все же если есть возможность избегнуть конфликта, я заранее выберу нишу, втянусь туда и предпочту наблюдать на экране ящика в виде репортажа из «горячих точек».

Асмер и в седле постоянно двигался, оглядывался, улыбался, подмигивал, двигал бровями, руки его ощупывали пояс, карманы, а на далекий горизонт он посматривал с таким видом, словно и его готовился ощупать, подправить линию, где портит горный хребет, заодно смахнуть с неба неряшливых птиц и по-другому расставить облака.

Я напомнил себе, что здесь нет Интернета, где из шести миллиардов двуногих могу для общения выбрать самых совпадающих с моим характером и вкусами, здесь лопай что дают, а не хочешь – подыхай, потому зажал сердце в кулак и заставил коня догнать Бернарда. Тот не обращал на меня внимания, еще бы, я ж простолюдин, а он все-таки воин. Не рыцарь, но один из людей принцессы, а это высокая ступень. Я украдкой приглядывался к его широкому мясистому лицу. Такое же у добряка Матвея Павловича, отца Сергея, но если лицо Матвея Павловича испечено из теплого мягкого хлеба, то у Бернарда высечено из гранитной скалы. И все равно смотрится почти красивым. Голливудские ричардгиры осточертели.

Рыцарь в их отряде только один, но Бернард, Асмер, Рудольф едут с достоинством благородных лордов. В то же время сэр Ланзерот не гнушается сам седлать своего коня, осматривать ему копыта. Похоже, вообще не разделяет работу на благородную и простолюдную, если дело касается коня или оружия.

Я украдкой всматривался в их посадку, копировал манеру держать поводья левой рукой, чтобы правая была всегда возле рукояти оружия. Меча не дали, даже боевой топор не доверили, но Бернард вручил кинжал из сырого железа, и я кое-как прицепил к поясу. Пальцы то и дело сами щупают рифленую головку, по телу странная сладкая дрожь.

Повозка двигается, похожая на просторный курятник, поставленный на четыре огромных колеса. Я вообще-то впервые вижу повозку с дощатыми стенками. У нас телеги и подводы… да что там подводы – даже зимние сани и то открыты при любом морозе, а что уж говорить о телегах! Это иногда в фильмах-вестернах видим фургоны, крытые полотном, похожие на передвижные парники, но там легкая ткань, а здесь чуть ли не прототип ленинского броневика…

Настоящий сарай на колесах, даже дверца обычная, сарайная, только ручка деревянная, все-таки железо в этом мире – признак роскоши… За повозкой – четверо коней, так называемые заводные.

Впереди дорога расширилась, деревья ушли далеко в стороны. Я заставил коня догнать головную группу. Да, с конем освоился, это проще, чем водить машину. Правда, машины у меня нет и не было, но друзья давали покрутить руль, и это получалось. Что еще? Я вообще-то ростом даже ниже среднего, но здесь почему-то чувствую себя почти гигантом. Правда, если учесть, что рыцарские доспехи самых видных ричардов с львиными сердцами налезают сейчас разве что на десятилетних подростков, то понятно, что общая акселерация в последние сто лет сыграла в мою пользу. При всей анемичности я все же покрепче большинства жителей этого мира, не знавшего витаминов и джинтропина.

И уже начинаю догадываться, что уроки физкультуры в детском садике, в школе и два года армии тоже что-то дают.

И тут меня пронзила судорога, а волосы встали дыбом. Да, но по небу тогда неслась чудовищная мышь с кожистыми крыльями метра три в размахе! Ни в каком Средневековье не было таких тварей. А ей хоть и удивились, но лишь потому, что не туда залетела или не при той погоде. Какое-то странное Средневековье. О нем ничего ни в старых летописях, ни в пыльных манускриптах, ни в пересказах латинских авторов.

Я тогда воткнул вилы в брюхо совершенно инстинктивно. Ну как бы бросил палку или камень в бегущую за испуганной девушкой собаку. И так же на рефлексах оглоблей защищал ее… Девушку, а не собаку, от вооруженных всадников. И хотя в своем мире вряд ли рискнул бы задраться даже с одним сопляком, все они обкуренные и нанюханные, ничего не понимают и ничего не страшатся, но здесь все так необычно, что и я, типичный конформист двадцать первого века, вел себя необычно. Вернее, обычно для этого мира.

Я решился оторвать руку от повода, пальцы легонько коснулись шеи коня.

– Я тебя люблю, – прошептал я на всякий случай. – Ты сильный и красивый…

«Не конь, – мелькнула опасливая мысль, – а настоящий зверь». Мышцы перекатываются под гладкой кожей, как валуны, шея толстая, ноги тоже толстые, но все перевито жилами, а грудь широка, как у самого могучего быка. Это для коров в этом мире нет селекции, ведь коровы принадлежат простолюдинам, а вот коней разводят, похоже, в особых собачьих питомниках. Или конятниках. И скрещивают только медалистов с медалистами.

Дорожка вилась по лесу, ей спешить некуда, волы тащатся неспешно, уверенно, спокойно. Я начал успокаиваться, хотя череп раскалился от попыток уложить все в нужные ниши. Понять ничего не понял, зато постепенно ощутил, что сижу на коне почти так же гордо и с достоинством, как остальные. Правда, конь идет шагом.

Ланзерот в седле держится как вбитый в седло столб из серебра, а вот Бернард и Рудольф слегка покачиваются, как моряки на палубе, даже не замечая движения мускулов своих тел. От Бернарда донеслось размеренное:

– И все-таки можно радоваться. Да-да, радоваться… Даже ликовать.

– Чему? – спросило красное рыжее лохматое чудовище по имени Рудольф.

– Ты же видишь, под ноги лезет всякая шваль.

Бернард сказал угрюмо:

– Пока что.

– Пока что, – согласился Рудольф. – Потом, конечно, пошлют противников посильнее. Может быть, уже послали. Так что сегодня еще можете спать, как спят в этом сонном королевстве. Но уже завтра надо держать нос по ветру.

– Завтра еще рано, – возразил Бернард.

– Ну, послезавтра, – согласился Рудольф таким низким голосом, что я ощутил инфразвуковой удар в барабанные перепонки.

Деревья ушли за спину, мы выехали на простор. Я даже откинулся в седле. Изумрудно-зеленый мир, иссиня-синий и оранжевый всех оттенков – он раскинулся во всей первозданной красе: необъятный и сверкающий. Чистый, нетронутый. Такого я никогда не видел в родной Москве, когда пару раз выезжал «на природу» с собутыльниками, и впечатление осталось прегадостнейшее. В лесах загажено, под кустами целлофановые пакеты, баночки из-под пива, кока-колы, серые клочья газеты, обглоданные кости и вообще всякая дрянь, что способен оставить только человек. И даже когда мы из леса выезжали на так называемый простор, то и там серо и гадко, а огромные ревущие самосвалы вываливают мусор прямо на ровную землю, откуда ветер растаскивает по всему полю…

Я выпрямился, грудь моя жадно хватала чистый, насыщенный запахом степных цветов воздух. И хотя и в лесу воздух удивительно чист, но здесь еще и небо, какого я никогда не видел, и оранжевые облака, заботливо взбитые, вылепленные в золотые замки, горные склоны, застывшие водопады. А там, куда солнечные лучи не достигают, там облака искрятся чистейшим снегом гималайских вершин.