Утром я поехала на велосипеде (болезненная процедура!) в госпиталь. Там я оказалась свидетелем мучительного зрелища. Я увидела двухлетнюю девочку, находящуюся на такой стадии истощения, что в ней трудно было признать человеческое существо. Последние пять месяцев ее мать страдала грудницей, а ребенка, очевидно, даже не пытались отнять от груди. Семья живет в четырех днях ходьбы отсюда. Сегодня утром отец доставил в госпиталь жену с дочерью в большой корзине с головным ремнем, которую нес на спине. Груди женщины были в ужасном состоянии; непонятно, почему она не обратилась за помощью несколько месяцев назад. Кожа у девочки — желтая, сухая, морщинистая — висела на острых костях, словно у девяностолетней старухи. Огромные тусклые глаза смотрели отчужденно. Казалось, девочка уже умирает, хотя все еще слабо шевелится. Сердце у меня сжималось от боли при виде этого несчастного существа.

Много пьяных. Они валяются в грязи по обочинам дорог, спотыкаясь и покачиваясь, бродят по улицам под сердитыми взглядами брахманов, сопровождаемые беззлобными насмешками более терпимых прохожих.

Сегодня в госпитале врач сказал мне, что язва желудка, вызываемая чрезмерным употреблением ракши, стала одним из самых частых заболеваний среди местных жителей. На мой взгляд, даже умеренное потребление этого зелья опасно. Ракши еще отвратительнее, чем «очищенное» ананасное вино, которое, по словам доктора, ведет к слепоте.

Муссон разбушевался. Возвращаясь домой после ужина у Кэй, мне пришлось в темноте брести по колено в бурлящем потоке. В такие вечера зонтик — лишняя обуза, а мой протекает насквозь, да и «штормовой» фонарь (тоже индийского производства) гаснет при первом дуновении ветерка. Я мечтаю лишь об одном: чтобы в крыше не образовалось слишком много новых щелей. Пока она протекает всего в трех-четырех местах, и с этим еще кое-как можно справиться.

Таши, кажется, истинная тибетка. Однажды я решила проверить, может ли она самостоятельно передвигаться, и собачонка, смешно подпрыгивая, последовала за мной.

Неделю назад она совершила свой первый заплыв в озере. У меня и в мыслях не было, что Таши увяжется за мной, но когда она увидела, что я уплываю, истошно завизжала и стала испуганно метаться на берегу. Затем Таши бросилась в воду и поплыла. Глупо задранный хвостик торчал сухим из воды. Я повернула к берегу, и хвостик благодарно завилял, выражая крайнюю степень преданности. Я поняла, что судьба соединила нас навсегда. Теперь я уже не льщу себя надеждой, что перед отъездом из Покхары мне легко удастся найти подходящих хозяев для Таши и распрощаться с ней. Жизнь моя осложнится всякими карантинными правилами, международными справками о собачьих прививках, постановлениями об импорте и экспорте домашних животных и правилами их перевозки сухопутным, морским и воздушным транспортом. И все эти неудобства я приобрела всего лишь за десять с половиной шиллингов!

Способность Таши к разрушениям невероятна, и, поскольку в моей комнате нет предметов, до которых можно дотянуться и погрызть, ей доставляет большое удовольствие посещение комнаты Кэй. Здесь она набрасывается на драгоценные бумажные салфетки, присланные из Лондона, на любимые кактусы в горшочках, проделавшие долгий путь из Майсура, на крайне важные документы и бесценные пластиковые пакеты, которых не найти здесь днем с огнем. Терпение Кэй бесконечно. Она лишь повторяет:

— Щенок есть щенок.

Однако я придерживаюсь старомодной точки зрения, что небольшое наказание идет на пользу подрастающему поколению. Поэтому Таши каждый раз получает взбучку. Если я стараюсь что-то от нее прятать, она принимает это за некую игру перед сном, а в ответ на мои карательные меры переворачивается на спину и смотрит на меня влюбленными глазами, держа лапу во рту, — трюк, рассчитанный на то, чтобы обезоружить самого бесчувственного дрессировщика.

Вообще Таши послушна, но сегодня впервые она публично опозорила меня, заставив малодушно сделать вид, что мы с ней незнакомы. Есть у нее одна слабость — шнурки от ботинок: она думает, что их завязывают с единственной целью, чтобы она имела удовольствие их развязать. Так как здесь в основном ходят босиком, то у нее почти совсем нет возможности поразвлечься таким способом. Зато сегодняшнее появление на взлетной полосе аккуратно одетой китайской делегации стало для нее праздником. (К кому эта делегация была направлена и от кого — мне так и не удалось выяснить.) Когда самолет приземлился и из него вышли двенадцать китайцев, их приветствовали многочисленные представители власти; бо́льшая часть полиции Покхары была собрана здесь, чтобы «охранять» их (от тибетцев?). Прибыли сюда и фотокорреспонденты. Они спешили запечатлеть на пленку вою группу прибывших. Вдруг Таши вприпрыжку бросилась искать меня по взлетному полю и наткнулась на строй неподвижно стоящих ботинок. Щенок в восторге метался вдоль шеренги, пока не облюбовал башмаки главы делегации. Щелкнули затворы фотоаппаратов, и тут же улыбка на лице главы делегации сменилась хмурым раздражением.

Когда я писала эти строки, из «входного люка» выглянула голова. Я узнала симпатичного молодого человека, живущего по соседству (на прошлой неделе я вылечила его от дизентерии). Он пришел ко мне с матерью. Она пожаловалась на невыносимую боль в правой груди. Даже при тусклом свете лампы сразу было видно, что у нее запущенный воспалительный процесс. Я дала ей три таблетки аспирина и настоятельно посоветовала завтра же обратиться в больницу «Сияние», объяснив, что я ничем не могу ей больше помочь. Большинство непальцев и тибетцев искренне верят, что люди с белой кожей (или имевшие белую кожу до приезда в Покхару) могут творить чудеса врачевания.

Утром Кришна, мой домовладелец, сообщил, что мне скоро придется перебраться в соседнюю комнату, которую освободил Тхуптен Таши, а мои две займет зять Кришны. Он откроет лавку внизу. Разумеется, там будут сигареты, спички, рис, мыло и печенье, как и во всех лавках Парди.

Под утро я проснулась от душераздирающих криков. Шум, рыдания, стоны неслись, видимо, из пристройки, прилепившейся к дому. Там ютилась семья портного, состоящая из пяти человек. Пристройка представляла собой весьма убогое зрелище: соломенная крыша, две стены из бамбуковых циновок и земляной пол. Сейчас, очевидно, там кого-то убивали или кто-то сошел с ума. Но поскольку ни в том, ни в другом случае вмешательство мое не поможет, я снова заснула. Часа через два, когда я завтракала, страшный шум повторился. У пристройки собралась толпа зевак. Подойдя поближе, я увидела, что старуха, мать портного, действительно сошла с ума и сын с невесткой пытались ее успокоить. В углу на куче грязного тряпья громко плакал ребенок. Припадок внезапно прекратился, и старуха, тяжело дыша, рухнула на пол. Люди молча разбрелись.

Многие события, которые нам кажутся катастрофическими, здесь воспринимаются удивительно спокойно. Несколько дней назад я видела, как муж набросился на жену. В гневе он пытался схватить камень потяжелее, чтобы побыстрее разделаться с несчастной. Мальчик лет двенадцати отчаянно пытался удержать отца. В конце концов мать с сыном победили. В тот же день, когда я снова проходила мимо их дома, увидела эту пару, мирно сидящую на крыльце. Они как ни в чем не бывало дружно перебирали кукурузные початки. Случись такое у нас — мужчину, скорее всего, арестовали бы, жену поместили в больницу, а сына отправили в интернат.

На прошлой неделе я стала свидетелем отвратительной сцены. Я отправилась на базар, взяв с собой в качестве носильщика кроткого четырнадцатилетнего мальчика по имени Пема. Торгуясь о цене на горох для оплачиваемых благотворительным обществом обедов, я услышала крики и, оглянувшись, увидела, что Пему окружило человек двадцать непальских мальчишек. Сначала я не придала этому никакого значения — мальчишки есть мальчишки. Но когда эти маленькие негодяи столкнули его в сточную канаву и стали забрасывать камнями, я поняла, что дело плохо, ведь тибетцы в долине чужие. Выскочив из лавки, я накинулась на обидчиков. Схватив их предводителя за руку, я уже собиралась дать ему затрещину, как вдруг какая-то женщина в дикой ярости бросилась на меня. Одной рукой она пыталась оторвать меня от своего перепуганного отпрыска, а другой била меня по голове пустой корзиной. Тотчас вокруг собралась толпа веселых зевак, насколько можно судить, вполне нейтрально настроенных. Им явно нравилось бесплатное представление. Мне удалось вырвать корзину и забросить ее в толпу, но обезоруженная мамаша, к ее чести, не испугалась и продолжала осыпать меня проклятиями. При этом она выворачивала и царапала мне руку (огромная царапина украшает ее и сейчас). Несмотря на все усилия «тигрицы, защищающей своего детеныша», я все же умудрилась велосипедным насосом дать маленькому забияке четыре хороших тумака, прежде чем отпустить его.