22. Когда они подошли к Ариану, этот последний, как человек сведущий, взялся быть проводником их, а Болид, согласно усвоенному сначала плану, замыкал шествие в тревоге и смущении. Правда, он был критянин и должен был всего ожидать от противника⁴²; но по причине темноты Болид не мог разглядеть Ахея и не только не видел его, но даже не был уверен, тут ли Ахей. Дорога, по которой они спускались, шла круто и большею частью была неудобна, местами попадались весьма опасные обрывы. С приближением к каждому такому месту спутники то поддерживали Ахея, то отводили назад, ибо и здесь не могли отказать ему в обычной почтительности. Благодаря этому Болид скоро догадался, который из пяти человек — Ахей и каков он на вид. Когда они приблизились к тому месту, о котором условлено было с Камбилом, Болид дал знак свистком; поднявшиеся из засады люди схватили всех спутников, а сам Болид кинулся на Ахея, и стиснул его вместе с плащом, под которым тот держал руки: он опасался, как бы Ахей, сообразив, что творится, не решился покончить с собою; а он имел меч при себе под плащом. Но быстро окруженный со всех сторон, Ахей сделался добычею врагов и тотчас вместе с друзьями своими отведен был к Антиоху. Между тем царь давно уже с тревогою и нетерпением ждал исхода предприятия. Свиту свою он отпустил и с двумя-тремя телохранителями ждал в палатке, не смыкая глаз. Но когда Камбил с товарищами вошли в палатку и посадили на землю скованного Ахея, Антиох оцепенел от изумления и долго хранил молчание; наконец, тронутый видом страдальца, заплакал. Произошло это, так мне по крайней мере кажется, оттого, что Антиох постиг всю неотвратимость и неисповедимость ударов судьбы. Дело в том, что Ахей был сыном Андромаха, брата жены Селевка, Лаодики, женат был на дочери царя Митридата, Лаодике, стал владыкою всей Азии по сю сторону Тавра. И вот в то время, когда и его собственные войска, и войска врагов полагали, что он находится в укрепленнейшем в мире месте, Ахей, скованный, во власти врагов, сидел здесь на земле, и еще никто ничего не знал о случившемся, кроме самих предателей.

23. Когда на рассвете друзья царя стали собираться по обычаю в палатку и собственными глазами увидели это зрелище, все они переживали то же, что и царь: изумленные, они не верили своим глазам. Затем собрался совет и после долгих рассуждений о том, какой казни подвергнуть Ахея, решил: прежде всего отрубить несчастному конечности⁴³, потом отсечь голову, труп зашить в ослиную шкуру и пригвоздить к кресту. Когда решение было исполнено и весть об этом распространилась в войске сирийцев, по всей стоянке поднялось такое ликование и торжество, что Лаодика, знавшая в Акрополе только об уходе мужа, догадалась о случившемся по беспокойному движению в войске. Впрочем, вскоре явился к Лаодике глашатай, сообщил ей об участи Ахея и потребовал отказаться от дальнейшего сопротивления и очистить Акрополь. Первое время защитники ничего не отвечали и разразились плачем и стенаниями не столько по расположению к Ахею, сколько потому, что несчастие было так необычайно и неожиданно для всех; потом, придя в себя, осажденные поняли всю затруднительность и беспомощность своего положения. Между тем Антиох, покончив с Ахеем, не переставал наблюдать за крепостью в том убеждении, что сами осажденные, скорее всего солдаты, доставят ему случай завладеть им; так и случилось. В среде осажденных начались распри, они разделились на партии, из которых одна примкнула к Ариобазу, другая к Лаодике; стороны не доверяли друг другу и вскоре обе сдались Антиоху, выдали и крепость.

Так кончил жизнь Ахей. Хотя он сделал все, что требовалось предусмотрительностью, но пал жертвою вероломства людей, которым доверился. Потомство извлечет из этого примера двоякий весьма полезный урок, что, во-первых, никому не следует доверяться легко, во-вторых, что не подобает заноситься в счастии, памятуя, что мы люди и что нас может постигнуть всякое несчастие (Сокращение).

24. ...Царь фракийских галатов, Кавар⁴⁴, наделенный от природы истинно царским великодушием, обеспечил свободу плавания для купцов, идущих в Понт, а византийцам оказал важные услуги в войнах их с фракийцами и вифинами (О добродетелях и пороках).

25. ...Полибий в восьмой книге своей истории рассказывает, что галат Кавар, во всех отношениях человек достойный, был развращен льстецом Состратом, уроженцем Халкедона (Афиней).

...В царствование Ксеркса в городе Армосате⁴⁵, лежащем в так называемой Прекрасной равнине между Евфратом и Тигром, царь Антиох вознамерился взять этот город осадою и расположился подле него лагерем. При виде сооружений царя Ксеркс сначала искал спасения в бегстве, но спустя некоторое время раскаялся в том, опасаясь, что с переходом столицы в руки неприятеля он может и совсем потерять царство⁴⁶, послал сказать Антиоху, что желает вступить в переговоры с ним. Верные друзья Антиоха не советовали ему выпускать из рук юношу, убеждали захватить город и передать власть Митридату, сыну родной сестры его. Однако царь не внял советам друзей, вызвал юношу к себе, примирился с ним и даже сложил с него большую часть дани, которую должен был уплатить Антиоху отец Ксеркса. Теперь же он получил от Ксеркса триста талантов, тысячу лошадей и столько же мулов с упряжью, возвратил ему всю власть и выдал за него сестру свою Антиохиду. Истинно царским великодушием, какое он обнаружил в настоящем случае, Антиох снискал себе дружбу и расположение всех жителей страны (О добродетелях и пороках).

26.⁴⁷  ...Возгордившись в счастии, тарентинцы призвали к себе эпирота Пирра. Дело в том, что всякий народ, в долгом пользовании свободою и могуществом склонен бывает к пресыщению благополучием и начинает искать себе господина, а приобретя такового, вскоре чувствует ненависть к нему, потому что замечает в своем положении большую перемену к худшему. Так случилось тогда и с тарентинцами (Сокращение ватиканское).

...Лишь только весть об этом пришла в Тарент и Фурии, народ возроптал (Свида).

...Прежде всего заговорщики вышли из города под предлогом хищнического набега на врага и приблизились ночью к стоянке карфагенян; все прочие укрылись подле дороги в лесу, а Филемен и Никон подошли к укреплениям. Стража захватила их и препроводила к Ганнибалу; пленные не объясняли, ни кто они, ни откуда, и выражали единственное желание говорить с военачальником. Будучи вскоре приведены к Ганнибалу, они заявили, что желают говорить с ним наедине. Ганнибал дал им это свидание с полною готовностью; тогда, оправдывая себя и родной город, они высказали многочисленные разнообразные жалобы на римлян, дабы Ганнибал не подумал, что задумано такое дело без достаточного основания. Ганнибал на первый раз поблагодарил их, выразил полное сочувствие их решимости и отпустил, попросив прийти к нему для новых переговоров возможно скорее. Теперь он посоветовал, когда они отойдут на значительное расстояние от стоянки, оцепить стадо, выгнанное ранним утром на пастбище, вместе с находящимися при нем пастухами, и спокойно возвращаться в город; что касается безопасности их, то Ганнибал сам принимал на себя заботу об этом. Действовал он так с целью выиграть время для лучшего испытания юношей, а в то же время дать согражданам их доказательство того, что они как будто и в самом деле выходили за добычей. Никон и Филемен так и сделали, а Ганнибал радовался случаю, который может привести его предприятие к благополучному концу. Что касается Филемена и Никона, то они с большею еще ревностью отдались своим замыслам, во-первых, потому что переговоры удались, во-вторых, Ганнибал охотно принимал их предложение, в-третьих, наконец, потому что большая добыча не оставляла места подозрению в их согражданах. Часть добычи они продали, другая пошла на угощение, и они не только не утратили доверия тарентинцев, но еще приобрели себе многих сторонников.

27. После этого заговорщики вторично вышли из города, причем до мельчайших подробностей поступили так же, как и в первый раз, и заключили договор с Ганнибалом. Согласно условию, карфагеняне обязывались освободить тарентинцев, ни под каким видом не облагать их данью и не обременять какими-либо иными тяготами⁴⁸, но с переходом города в их руки карфагеняне получали право грабить римские дома и подворья. Тут же принят был условный знак, по которому карфагенская стража свободно пропускала бы их в стоянку, как только они явятся. Благодаря этому Никон и Филемен получили возможность часто видеться с Ганнибалом, удаляясь из города под предлогом то хищнического набега⁴⁹, то охоты. Когда все было готово к осуществлению плана, толпа сообщников выжидала благоприятного момента, а Филемена послали на охоту. Дело в том, что он был страстный охотник, и потому сложилось мнение, что для Филемена нет в жизни более приятного занятия, как охота. Вот почему заговорщики возложили на него задачу — дичью снискать себе благосклонность прежде всего начальника города, Гая Ливия⁵⁰, потом стражи, охранявшей башню у так называемых Теменидских ворот⁵¹. Приняв на себя это поручение, Филемен каждый раз возвращался с дичью, которую или сам добывал охотой, или же получал из склада, нарочно заготовленного для него Ганнибалом. Часть дичи он дарил Гаю, а другую отдавал привратной страже, и та охотно открывала ему калитку. Выходил он из города и возвращался в город большею частью ночью под тем предлогом, что боится неприятеля, на самом же деле потому, что приспособлялся к исполнению предлежавшей задачи. Филемен до того уже подружился⁵² с привратной стражей, что не встречал с ее стороны ни малейшей задержки, и каждый раз, как только давал знать о своем приближении свистом, калитка перед ним открывалась. Тогда заговорщики стали выжидать дня, когда римский начальник города, по их расчету, должен был с раннего утра находиться вместе с несколькими товарищами в так называемом Музее подле рынка, — и условились с Ганнибалом действовать в этот день.