Следует добавить, что бегство в этой стране невозможно. Пешком безводную пустыню не преодолеешь, а если «раб» сбежит на верблюде, его будут искать и преследовать как вора; собственного верблюда у него нет. Кроме того, ему придется бросить жену и детей, потому что часто они принадлежат другому владельцу. Единственный путь — обратиться к властям, но власти в его родном ксаре или в округе — родственники, товарищи, друзья его хозяина, у которых также есть свои «рабы»; они не допустят дурного примера для них.

Тем не менее перемены происходят. На юге страны беглец может перейти сенегальскую границу и исчезнуть в толпе горожан. В самой Мавритании создается промышленность, прежде всего горнодобывающая, где иностранные инженеры не интересуются происхождением рабочего, только бы он хорошо работал. Освобождение касается пока белых и свободных арендаторов. И у харатинов появилась возможность изменить свою судьбу. Работая в промышленности, они могут продолжать платить закат своим хозяевам и тем самым не нарушать неписаный закон. Для «рабов» рано или поздно также пробьет час свободы. Пока они фактически, и прежде всего по собственному убеждению, слишком связаны с хозяевами, скованы обычаями и вековыми традициями, чтобы взбунтоваться против издавна установленного порядка. А если этот порядок начнет колебаться?

Вадан, расположенный в пустыне, оказался прекрасным объектом для изучения традиционной общественной системы. Здесь общественные классы сохранились еще в неизменной форме, и никто пе скрывал, сколько у него «рабов» и какие он получает доходы. Здесь мне подробно рассказывали о системе зависимости и повинности между хозяевами и их прислугой-«рабами». С первого взгляда можно было отличить «рабов» от хозяев. В их поведении чувствовались какая-то неуверенность и покорность. Только их дети, самые маленькие, еще не занятые никакой работой, играли вместе с другими, были, как и те, веселы.

Я посещала ксар в сопровождении местного фельдшера, важной персоны, поскольку он замещал вождя этой части округа. Фельдшера звали Али Бои (его имя не имеет ничего общего с английским boy, это было старинное название маленькой суданской династии, которая когда-то господствовала над несколькими деревнями в долине Реки). Фельдшер был черный, но благородного происхождения, так как мать его была белой женщиной из хасанов, а отец, тукулер из района Реки, происходил из свободного рода, насчитывавшего в прошлом несколько правителей. Али Бои служил военным фельдшером во французской армии, имел за плечами алжирскую кампанию, Индокитай. Он побывал в Париже и на юге Франции, куда его часть посылали на переподготовку. Это был что называется светский человек. Ежедневно кроме Али меня сопровождал двенадцатилетний мальчик Мохаммед, очень смышленый и любознательный. Это общество было весьма ценным, особенно для новичка, тем более что подросток, хотя и хорошо знал традиции своей среды, все же был еще ребенком и сохранил непосредственность поведения и высказываний. Помимо этих двух моих неизменных спутников в прогулках по ксару пас постоянно сопровождала группа детей. На каждой следующей улице наша свита росла, к ней присоединялись новые малыши, причем первые пространно разъясняли им наше происхождение.

В массе детей, цеплявшихся за мои руки, фотоаппарат, сумку с блокнотом, была прелестная маленькая девчушка. Она смотрела на меня блестящими черными глазками, семенила с одной улицы на другую, не отпуская меня ни на шаг. Ясное личико ничем не отличало ее от других детей. Я невольно погладила ее по щеке. Мохаммед, секретарь-доброволец, придвинулся ко мне ближе и вполголоса произнес тоном, полным упрека: «Что вы делаете, мадам! Это же рабыня!»

Подобных происшествий у нас было много, и не только в Вадане. Даже в столице, когда перед зданием одного из министерств мы хотели разузнать о переезде в Бутилимит (куда, если верить карте, из Нуакшота нет никакой дороги), нам привели молодого негра в новенькой роскошной форме шофера. Он сообщил нам подробные сведения и в подтверждение своих слов добавил, что дорогу знает хорошо, потому что он — «раб» самого президента, а поскольку родители президента кочуют вокруг Бутилимита, он часто ездит по этим маршрутам со своим патроном. Конечно, молодой шофер был вольноотпущенником, но, чтобы приобрести в наших глазах вес и значение, он предпочел вслух признаться в своей принадлежности такой высокопоставленной особе, как президент республики.

Собственно, рассказом о «рабах» и вольноотпущенниках можно было бы завершить описание состоящей из четырех классов, замкнутой, взаимосвязанной системы политической, социальной и экономической зависимости мавританского общества. Рядом с двумя правящими и двумя прислуживающими классами в стране живут свободные люди, которые хотя непосредственно и не связаны с ними, но являются непременным их дополнением. Это ремесленники и гриоты. Их происхождение неясно. Они, как утверждают, «были и будут», потому что без них жизнь мавров невозможна. Ремесленники производят всевозможные предметы, которыми пользуются как хасаны и марабуты, так и их прислуга. Другие передают «красоту жизни», то, что в ней есть прекрасного, веселого, смешного. Это певцы, танцоры, мимы, шуты, а также хранители истории, героических дел воинов и мудрости марабутов.

Ремесленники представляют замкнутую касту. Жениться они могут только внутри ее. Невозможно представить, чтобы сын ремесленника или его дочь занимались чем-то другим, нежели их родители. Дети овладевают мастерством под неослабным вниманием родителей, работая с ними с первых лет жизни. Потом, став независимыми, они продолжают заниматься своим делом, чтобы затем передать его следующему поколению. Семья ремесленника, муж и жена, это, в общем, мастерская, где производится абсолютно все, в чем нуждаются скотовод, земледелец, торговец, аристократ и мудрец. Этих людей этнологическая литература назвала «кузнецами», хотя кузнечное ремесло только один из многих видов их занятий. На языке хасания их называют маллемин*. Лучше всего они овладели обработкой металла. На примитивной наковальне, врытой в землю, при помощи небольшого, разжигаемого на земле горна из древесного угля они делают оружие, всевозможные ножи, сельскохозяйственные орудия, топоры, мелкие металлические предметы, оригинальные украшения. Предметы из дерева нередко прекрасно отделывают другими породами дерева, украшают оковкой и кожей. Ремесленники изготовляют седла для верховой езды на верблюдах, для перевозки на них товаров, делают красивые окованные коробки, в которых кочевники держат самое дорогое свое имущество, выдалбливают из дерева сосуды для молока, миски, воронки и много других вещей, необходимых в быту. Жены ремесленников, в свою очередь, занимаются выделкой кож и делают из них ведра для воды, канаты, дорожные торбы, разрисовывают причудливыми узорами бараньи шкуры, на которых спят во время поездок и укрываются в леденящие сахарские ночи. Они также шьют сандалии и, наконец, красивые подушки для сидения в палатке, что считается предметом роскоши и редко встречается у обыкновенных кочевников. Женщины — это подлинные мастера росписи кож. В Мавритании было неизвестно изготовление ковров и килимов* и вся потребность в красоте и удобстве палатки или помещения восполнялась расписанными кожами.

Супружеская пара — кузнец и его жена, дубильщица и скорнячка, — прекрасно дополняют друг друга и составляют мастерскую. Их трудолюбивым, ловким и талантливым рукам население обязано всем, чем оно пользуется, они хранят традиции изобразительного искусства Мавритании. Только ремесленники занимаются декоративным искусством, украшают изделия, а вместе с ними и жизнь.

В настоящее время на базарах многонаселенных ксаров встречаются изделия ремесленников, но обычно они выполнены менее тщательно, чем те, которые делаются на заказ. В удаленных районах страны ремесленник продолжает работать только по заказу и чаще всего из предоставляемого материала. Стоимость отдельных видов работ установлена с давних времен и почти всегда выплачивалась натурой. Например, изготовление ведра из кожи верблюда (материал заказчика), то есть выделка кожи и шитье самого ведра, стоило 3 мудда[16] проса, за многодневную работу скорнячка получала 3 мудда проса. За выдолбленную из дерева посуду для дойки верблюдов или для еды платили таким количеством проса, какое входило в изготовленное изделие, или двойной мерой молока. Но за женское седло для езды на верблюде, тщательно отделанное и очень сложное, отдавали годовалого верблюжонка и мужское бубу. За менее трудоемкое мужское седло для езды на верблюде отдается вся передняя часть убитого верблюда. За точку ножа или починку какого-нибудь предмета, в зависимости от размеров ремонта, кузнец получает голову барана или голову коровы. Сегодня в селениях, близких к городам, и на юге страны оплата все чаще производится деньгами. Я хотела купить старинный, очень красиво отделанный сундучок, который присмотрела себе в доме одного из кузнецов в оазисе Сахары. Кузнец колебался, явно не зная, сколько запросить. Но мой проводник быстро совершил сделку, он предложил кузнецу подходящую ому вещь — свое уже достаточно поношенное бубу.