Я вскрикнул от боли: ударом ножа он отрубил мне палец. Кровавый фонтанчик обрызгал его белоснежные манжеты. Я кричал и хохотал. Второй палец. Третий. Я кричал и хохотал. Как легко они отскакивают… Я так никогда не делал. Никогда никому не делал больно.
Я пытался разжать руки, но он не отпустил меня, пока не отсек последние пальцы. С криком я упал.
Я падал медленно, как сквозь мед. В окошке ниже этажом горничная водила пылесосом по ковру. У нее было красивое безмятежное лицо.
Еще этажом ниже голые мужчина и девушка лежали на кровати, видно отдыхая после секса. Красивые безмятежные лица.
Еще этажом ниже сияла пустая, чистая, убранная комната.
Еще этажом ниже на ковре лежал только что застрелившийся старик. Дуло пистолета еще дымилось.
И тут мое падение замедлилось. Я подробно рассмотрел старика. Дымок от пистолета поднимался в луче, переплетающийся и раздвоенный, как хвост чешского льва. Старик лежал на светлом ковре косо, длинно, в строгом черном костюме, и так же строго лежала на нем его длинная борода. Лицо его, отчасти залитое кровью, напоминало лицо старца, который исполнял роль Мерлина во время мистерии в Лесу Богов.
И тут я стал подниматься. Словно упругая, воздушная, невидимая волна стала вздымать меня вверх. Я снова увидел пустую комнату, потом комнату любовников, которые теперь сплелись, возжелав возобновления своей любовной игры. В комнате, где я видел горничную, оставался только пылесос, словно там отдыхал дракон с длинной шеей. Затем снова увидел собственную комнату: Бен и Гарри сидели на моей разобранной постели и курили. Я помахал им беспалой рукой, они бросились к окну, наконец-то вынули пистолеты, но разве я, гений выстрела, боюсь пуль?
Я поднимался над крышами домов, и пространство внизу разворачивалось, как старинный веер: зеленела река, блаженно зеленели сады, зеленела и светилась бронза на крышах.
Я поднял беспалую руку в благословляющем жесте, и пять струек крови, словно пять тонких изогнутых когтей, пролились на город из моих отрезанных пальцев.
С легким стрекотом многочисленные крылья распустились у меня за спиной, и я продолжил свое воспарение, поднимаясь в просторы того Единого и Единственного Бога, которому я служу.
Стихи Ильи Короленко
* * * * * * * * * *
О куропатка! Ты со мной
Справляешь праздник счастья и печали
Твой домик выспренний пираты в щепки разнесли
Твои сокровища в пыли помоек и музеев
А ты все веселишься, куропатка.
О Господи, как бесконечна юность!
(Heckler&Koch, Р7 М13)
Повеяло аскезой кораблей
От той застенчивой старушки, что
Так злобно грызла локоть морехода,
Шепча при этом: «Господи, помилуй!»
Повеяло аскезой кораблей.
(New mambu, no.-s, мод. 57, 9 тт)
— Ко-ко-ко! — говорит госпожа курочка
— Ке-ке-ке! — вторит ей товарищ петушок
(модель 75)
Прага! Такая красивая!
Немало скажет сердцу туриста.
А сердце в ответ станцует похотливую румбу.
Освальд! Освальд! Освальд, говорю!
Поднес ты подношение железному царю.
Освальд! Освальд! Освальд молодой!
Опять тебе не плачется, парень холостой.
(FN FAL, для парашютистов)
Я что-то потерял в каком-то из углов
Огромнейшей страны, застенчиво глядящейся из рамок.
Весь мир подлунный как большой секрет
Сметаной полных банок, сметаной полных банок.
(модель 66)
Вместе со мной уйдет
Дикая, древняя тайна…
Дайте дожить беспечально.
Как у синего моря
Свои волосы выжмет колосс
Образуется заводь
Из воды, ниспадающей с этих волос.
Рухнул колосс
И не стало в Отчизне волос.
Как воспрянет колосок
Вспять услышишь голосок:
Глупость моя, спасибо тебе!
Слабость моя, спасибо тебе!
Тупость моя, спасибо тебе!
Жадность моя, спасибо тебе!
Ни куста рябинного,
Ни кола осиного,
Ни провайдера,
Ни коллайдера.
Одна только пустота-пустышечка —
В ладонях Господа тающая льдышечка
(BW-84, ЮАР)
— Confess to me, flower!
Which way you gonna use your flavoured power?
— So, listen. You will feel my will.
I will be killer. I will kill.
(Heckler&Koch 636)
Мир погибнет весной! —
Так мне ангелы нежно пропели
(Утром ангелы схожи с бумагой)
Я сидел и смотрел
Как в небесной нарядной купели
Мыли солнце мое
Минеральной пузырчатой влагой.
Мир погибнет весной.
Будут петь развеселые птицы
На заре, на заре
В долгий путь побредут пухлых душ вереницы.