Ты стал хищником, и тебя предали другие хищники, но ты еще жив — по задворкам мирозданья еще шаришься ты, Одрадек, ты еще жив в зассанных подъездах Петербурга, где на тебя смотрит со стен твоя же облезлая маска, тебя еще можно встретить в Карпатах, там ты способствуешь течению наркотрафика, ты еще жив в гнилой лагуне Венеции, ты еще слоняешься старыми трансильванскими угодьями упырей. Ты долго еще будешь жить на задворках своих бывших колоний, ты сможешь почти вечно жить в Калькутте, в забвенных русских городах…

Ты смирился, гордец? Ты был другом Мерлина, ты был рыцарем Христа, ты был коммунистом, ты был Королем Солнце, а теперь ты кто? Кем ты стал, Одрадек? Серой пеной нановещества на новых ботинках лорда Воландеморта? Но ты еще жив. Ты еще не совсем подделка. Ты еще иногда являешься восточноевропейским подросткам в их наркотических галлюцинациях, а западноевропейским давно уже ты не снишься. Они давным-давно забыли о тебе. Но пока ты еще дышишь своим украденным, темным, глубоким, прерывистым, шелестящим дыханием, пока ты еще жив, Смеагорл, мир остается осмысленным.

Живи, предатель, люби свою прелесссть, уйди на микроуровень, слейся с перегноем, прижмись к тухлому дну лагуны и доживи… доживи до того утра, когда ты, преодолев магический круг превращений, снова родишься эльфом в холодной росе, в утренней России, Англии или Элладе Нового Дня…

Ты проснешься Адонисом в этом весеннем царстве, уродец Смеагорл… Даже не знаю, стоит ли тебе об этом рассказывать? Стоит ли тебе знать о твоем чудесном будущем? Оценишь ли ты утро блаженства? Ты слишком долго был богом, Смеагорл, Горлум, Глостер, дитя глоссолалии, и это оставило глубокие раны в твоей душе, поскольку нет большего испытания для души, нежели быть душой бога. Как же тебе будет приятно сбросить с себя это бремя, снова стать свободным эльфом, возносящимся над лесами.

о всем сплетаясь, все отрицая, Нит ниспадает с черных небес: в тех местах и временах, когда то, с чем она сплетается, слишком отвратительно ее природе (а такое случается часто), тогда она образует узлы.

От связи Ра с Нит родилась Чара (что на древнеславянских языках означает «черта», «линия в небесах»), и эта дочь прямо и абсолютно отличается от той изначальной тьмы (праматерь Т-ма или Ма-Т), в которой обитает Нит. Другая дочь Нит от Ра называется Дара, или Дыра, и она разрывает тело своей матери. Она есть дыра в сети, из этой дыры сияет праотцовский свет Ра или же зияет праматеринская Т-ма, а то (и это есть счастливое совпадение) одновременно рождаются свет и дыхание.

Бог Самовозгорающегося Пламени Ян Палах полыхал гигантским костром, из сердцевины костра смотрело орущее лицо. Бог Юлиус Фучик, бог Великой Петли, описавший в своем «Репортаже с петлей на шее» сладость весеннего ветерка, влетающего в окна тюрьмы…

Богиня Игла, или Иголка, или Игола.

Бог Игра, или Искра, видимо, связан с поиском огня и назывался Искать Ра (Искра).

Бог Играль, или Грааль, в западных землях (в Британии) — Святой Грааль, составляет сквозную игру Рыцарей Круглого Стола (сам Святой Грааль замурован в Круглом Столе в виде алмазной капсулы, наполненной рубиновой кровью). Поиски Света Грааля (или Света Игры, поиски Ра) занимали магов Британии задолго до проникновения на эти древнеславянские острова христианства. Бритты, возможно, относились к праславянской группе народов, чьим тотемом был медведь — бер, от этого и самоназвание беры, бериты, бориты, бореи. Лондон — Лоно дна. В древней стране было так называемое Лань-село на берегу озера, оттуда произошел сэр Ланселот Озерный.

Богиня Лень, или Лань, или Лунь — тотемная покровительница Ленина. Говорят, в Лань-селе все спали несколько веков подряд, и связь магического сна с озером не подлежит сомнению и оплакиванию; впрочем, судьба таких озерных городов не бывает легкой, несмотря на бездонную сладость магического сна, — примером может служить Лень-Город на берегу Ладоги и Онеги (Ленинград). Сэр Ланселот Озерный стал причиной поражения короля Артура: королева Гиневра (Гнев Ра) изменила королю с этим рыцарем, после чего король погрузился в магический сон на озерном острове.

Язычество проистекает из языка, и в конечном счете боги — это слова и имена слов и чисел, а прабоги — это звуки, вплоть до первозвука Аум, сотворившего этот мир.

Пронеслось видение будущего: на месте Волгограда озеро, из центра его вздымается рука Родины-матери, сжимающая меч Эскалибур (Скалобор). Сталинград — сталь, материал меча — мы, меч — это Sword (то, что вместе со словом). Слово (вместе с желанием, вместе с охотой, вместе с любовью).

И Птичич, и Дождич, и Зверич, и Речич, и Травич, и Морич, и Жароветр, и Свист, и Болотос, и Блажич, и Брагич, и Бережич, и Умыч, и Глупыч, и Смехич, и Крович, и Лава, и Слава, и Держава, и Дружава, и Любава, и Снава, и Снова, и Зима, и Морозич, и Ледич, и Деревич, и Междудеревич, и великие боги среднего рода, абстрактные боги: Пусто, Светло, Тихо, Тепло, Сонно…

И вдруг воздух над ночной воронкой пропитался пронзительным ароматом подснежников и лесных фиалок, и над воронкой встала она — сама Весна, растерянно усмехающаяся девушка, несущая в подоле цветы. И хотя на вид ей можно было дать лет семнадцать, но она родилась только что, родилась вместе со всеми своими цветами, венками, хороводами в полях, родилась вместе со всеми мартовско-апрельскими ручьями и их звоном, вместе с майскими дальними кострами, вместе с подружками, песенками и играми, поцелуями и грозами, вместе с молниями и нерастаявшими алмазами снега в золотых волосах. И со своей рассеянно-лукавой улыбкой она смотрела на меня, словно спрашивая: «Зачем я здесь, дорогой господин? Не знаете ничего, случайно, о причине моего внезапного появления на свет, уважаемый господин? А?»

К сожалению или к счастью, но я совершенно не знал, что мне ответить Весне. Я прожил в этом космосе несколько миллиардов странных и довольно веселых светолет, но я так и не уяснил себе, зачем приходит весна, зачем нужна жизнь, зачем эта жизнь превращается в пыль, чтобы через минуту снова возникнуть и обвить нас холодным хохочущим ручейком. Зачем? Не знаю, моя прекрасная госпожа. Не знаю. Да и знать не хочу, моя любимая госпожа. Мое ли это дело? Я ведь просто киллер с отличным оптическим прицелом. Я третий глаз. Я всего лишь the killing toy, убивающая машинка Господа, не более того, моя возлюбленная госпожа. А зачем все это, зачем оно возникло, зачем оно длится — этого я не знаю. Может быть, все это лишь шутка, моя любимая госпожа?

— Шутка одного мишутки, — ответила она беззвучно улыбающимися губами.

Сквозь слезы, внезапно пролившиеся из моих глаз (те самые слезы, которыми плакал Боттичелли до конца своих дней, после того как он написал лицо Весны), я вдруг увидел аскетичную зимнюю комнату на первом этаже хрущевского пятиэтажного дома, я увидел скромное заседание районного партактива рядовой ячейки компартии СССР, где-то в середине или в конце семидесятых годов XX века: собравшиеся здесь старики и старухи, как выяснилось, тоже были богами — Сварог, Кама, Ладога, Свияга, Перун, Ярило, Велес — старые, с орденами и медалями Великой Войны на лацканах убогих пиджаков, они сидели здесь с ветхими отрешенными лицами, решая вопросы микрорайонного масштаба, а окна их комнаты щедро украшала изморозь, наполненная солнцем. Вот один из них — кажется, Велес, владыка богов, — осторожно достает из кармана выглаженного коричневого костюма пачку сигарет «Ява» и тихо выходит из комнаты — покурить. Он выходит на бетонное крыльцо, закуривает. Старые глаза за зелеными стеклами очков, какие носят люди, страдающие глаукомой, спокойно смотрят на снег, на черные деревья, на слабые ноги… Сигарета «Ява» дымится, сгорает — струйка терпкого дыма, дымок в морозном воздухе — это сгорает и исчезает явь, а вместе с ней превращаются в дым и исчезают и праявь, и новь, и навь, и быль, и боль… Исчезают и пыль, и быль, и боль…