В странах, где еще помнят настоящие выборы, этот успех вызовет сначала удивление и любопытство, а затем и зависть. Если этот успех влияет на внешнеполитические интересы, то эти чувства могут резко смениться ненавистью и презрением. Они не станут, как Бог в Содоме, искать двух праведников. Будут раздаваться голоса, что все они там предались злу и достойны заслуженной гибели.

Теперь нам хотелось бы оставить эти девяносто восемь процентов и обратиться к оставшимся двум, подобным золотым песчинкам, которые мы просеяли. Для этого мы проникнем за закрытые двери туда, где подсчитывают голоса. Мы окажемся в одном из самых заповедных мест плебисцитарной демократии, о которой существует лишь одно официальное мнение и бесчисленное множество слухов.

Мы тоже увидим комиссию в униформе, хотя обстановка здесь более фамильярная, царит атмосфера комфорта и доверия. Комиссия эта сформирована из представителей правящей и единственной партии, а также из пропагандистов и полицейских. Их настроение подобно настроению хозяина фирмы, подсчитывающего свою кассу, хотя и не без напряженности, так как все присутствующие отвечают, так или иначе, за результат. Оглашаются голоса «за» и голоса «против» – первые доброжелательно, вторые со злобным спокойствием. Также встречаются недействительные голоса и незаполненные бюллетени. Особенно портит настроение, если попадется вдруг эпиграмма какого-нибудь остряка, хотя они, разумеется, встречаются все реже. Как и любого спутника свободы, юмора не хватает в пределах тирании, но все же шутка становится острее, если ради нее рискуют головой.

Можно предположить, что мы оказались в той области, где пропаганда дальше всего продвинулась в своем устрашающем действии. В таком случае среди населения распространится слух, что множество голосов «против» были превращены в голоса «за». Но, скорее всего, этого не потребуется. Может быть, происходит наоборот, и спрашивающий должен еще придумать больше голосов «против», чтобы получить результат, на который он рассчитывал. Неизменным остается то, что именно спрашивающий устанавливает избирателям закон, а не они ему. В этом проявляет себя политическое свержение масс с престола, подготовленное еще XIX веком.

При таких обстоятельствах многое значит, даже если только один голос «против» из ста обнаружится в урне. От его носителя можно ожидать, что он готов принести жертву за свое мнение, за свои представления о праве и свободе.

Именно от этого голоса, а вернее, от его носителя может зависеть то, что грозящее нам скатывание до уровня насекомых не состоится. Даже самые убедительные расчеты не сходятся, если не учитывают пусть даже сотую долю процента.

Мы встречаемся здесь с подлинным сопротивлением, которое, разумеется, не сознает еще ни собственной силы, ни способа ее применения. Когда наш избиратель ставил крестик в опасном месте, он делал именно то, чего ожидал от него его могущественный противник. Это поступок несомненно храброго человека, но при этом всего лишь одного из бесчисленного множества людей, невежественных в вопросах новой власти. Речь идет о том, кому нужно помочь.

Если на избирательном участке его охватило чувство, будто он угодил в западню, значит, он правильно осознавал положение, в котором оказался. Он был там, где ничто из происходящего больше не соответствовало своему названию. Прежде всего, как мы видели, он заполнял не избирательный бюллетень, а анкету и поэтому находился не в свободном положении, а в положении очной ставки с властями. Он давал, подвергая себя опасности, необходимые разъяснения своему противнику, которого сто из ста голосов встревожили бы больше.

Как же должен вести себя этот человек, утративший последние остававшиеся у него возможности выразить свое мнение? Этим вопросом мы касаемся новой науки, а именно учения о свободе человека перед лицом изменившейся власти. Этот вопрос простирается за рамки данного единичного случая. Тем не менее нам хотелось бы еще немного задержаться на нем.

Избиратель оказывается в безвыходном положении, когда к свободному волеизъявлению его приглашает власть, которая, со своей стороны, не намерена придерживаться правил игры. Это та власть, которая требует с него присяги, в то время как сама она живет нарушением присяг. Он тем самым предоставляет надежный залог банку-мошеннику. Поэтому никто не может его упрекнуть в том, что он соглашается на опрос и при этом скрывает свое «нет». Он имеет на это право не только ради самосохранения, но также и потому, что может этим поступком продемонстрировать власть имущим свое презрение, что не менее значимо, чем простое «нет».

Это не значит, что «нет» этого человека не должно проявиться во внешнем мире. Наоборот – оно лишь не должно проявляться в том месте, которое выбирают для этого власть имущие. Есть другие места, где оно было бы им гораздо неприятнее, например – чистый край предвыборного плаката, публичный телефонный справочник или перила моста, по которому ежедневно проходят тысячи людей. Здесь короткое предложение вроде «Я сказал “нет”» оказалось бы на лучшем месте.

Но молодому человеку, которому дают подобный совет, нужно рассказать также о том, чему учит только опыт, например, следующее: «На прошлой неделе на местном тракторном заводе обнаружили слово “Голод”, написанное на стене. Построили весь коллектив и заставили вывернуть карманы. у одного нашли карандаш, на кончике которого были следы извести».

С другой стороны, диктатуры собственным своим давлением обнаруживают ряд своих слабых мест, тем самым облегчая нападение и экономя время нападающих. Так, возвращаясь к нашему примеру, не нужно даже писать целую фразу. Одного слова «нет» было бы достаточно; каждый, чей взгляд падал бы на это слово, знал бы наверняка, что оно означает. Это знак того, что порабощение удалось не полностью. Ведь именно на одноцветном фоне символы заметнее всего. На серой поверхности заметно самое маленькое пятнышко.

Знаками могут служить также цвета, фигуры или предметы. Там, где они принимают характер букв, письмо возвращается к иероглифическому шрифту. Тем самым знаки получают непосредственное существование, вместе с иероглифичностью и наглядностью они перестают быть толкованием, но сами становятся предметом истолкования. Так можно продолжить сокращение, и вместо слова «нет» писать одну лишь букву, например – W. Это, к примеру, может означать: Wir (Мы), Wachsam (Недремлющие), Waffen (Вооруженные), Wölfe (Волки), Widerstand (Сопротивление). Это также может означать: Waldgänger (Ушедший в Лес).

Это стало бы первым шагом за пределы учитываемого статистикой и контролируемого мира. Но сразу же возникает вопрос о том, достаточно ли силен одиночка для столь рискованного предприятия?

Здесь необходимо учесть два возражения. Можно спросить, есть ли смысл в подобном, запечатленном лишь на бюллетене протесте? с точки зрения высокой нравственности сомнений быть не может. Человек должен высказывать свое мнение, перед каким бы форумом это ни происходило. Он также должен принимать во внимание возможность гибели как расплату за высказанное мнение.

Это кажется непререкаемым, хотя на практике подобное требование означало бы истребление элиты, и особенно в том случае, когда оно предъявляется со злым умыслом. Нет, подобный голос не может означать поражение, пусть он даже раздается с проигранных позиций. Именно это и придает ему особое значение. Он не поколеблет противника, но все же изменит того, кто решился на это. До сих пор он был лишь одним из многих обладающих политическими убеждениями – перед лицом новых форм насилия он становится борцом, приносящим конкретную жертву, может быть, даже мучеником. Это превращение не зависит от содержания его убеждений – старые системы, старые партии тоже претерпевают трансформацию, когда сталкиваются с реальностью. Старую политическую свободу не вернешь. Демократ, в одиночку проголосовавший за демократию против девяноста девяти процентов голосов, тем самым преодолевает не только свою политическую систему, но и саму свою индивидуальность. Значение подобного поступка выходит за рамки мимолетного события, так как вскоре может уже не остаться ни демократии, ни индивида в прежнем смысле этих слов.