Сложить два и два Пэки сумел. Первая часть диалога открыла ему, что они – отец и дочь. Вторая – что между ними царит здоровый дух доверия и откровенности. Никаких тайн. Никаких уверток. Это ему пришлось по душе.

Хотя, нравится это ему или нет, значения особого не имело. Девушка, кинув на Пэки равнодушный взгляд, больше не обращала на него ни малейшего внимания. Очевидно, она сочла его фоном. Вот одно из несчастий парикмахера – никто не обращает на тебя никакого внимания. Какой бы обмен мыслей ни предстоял, его собственная доля в нем, предугадывал Пэки, окажется ничтожно малой. Так, манекен с ножницами, и все. Что его немного огорчило.

Поведение девушки доказало правильность его догадок. Она абсолютно не обращала на него внимания. Раскачивая прелестными ножками, она без стеснения болтала о своих делах, и через несколько минут Пэки знал о них уже не меньше ее самой.

Для начала выяснилось, что зовут ее Джейн. Так, по крайней мере, называл ее сенатор, а он по виду был человеком, заслуживающим доверия. Итак, ее зовут Джейн. Сегодня утром она прошлась по магазинам и увидела совершенно изумительные носовые платочки, совсем-совсем недорогие, в магазинчике на Риджент-стрит, погода сегодня изумительная, а еще изумительней лондонские полисмены. Ей бы очень хотелось остаться в Лондоне подольше, но это, как понял Пэки, невозможно – завтра они с отцом уезжают во Францию.

Сенатор понадеялся, что качки на море не будет.

Джейн откликнулась:

– Ну конечно!

– Почему это «конечно»?

– Не будет, да и все!

– В это время года, сэр, качки не бывает, – вставил Пэки.

– Мал-чать! – крикнул сенатор.

– Слушаюсь, сэр.

После этой реплики девушка бросила взгляд в его сторону, и на лице у нее нарисовалось недоумение.

Сенатор продолжил разговор. Видимо, предстоящие тяготы путешествия по-прежнему грызли ему душу.

– И чего это Геджи забрались в такое место? Терпеть не могу плавать на маленьких пароходишках!

– А мне интересно, – откликнулась Джейн. – Да, с какой стати мы вообще едем к ним в гости?

– Не важно.

– Мистер Гедж тебе не такой уж великий друг.

– Гедж! – фыркнул сенатор. – Геджа я на дух не переношу! Говорит, видите ли, что у него пятерка из девяти, а я собственными глазами видел – сделал всего четыре удара по лунке!

Сенатор примолк, окунувшись в жестокие, еще не зажившие обиды.

Пэки поймал себя на теплых чувствах к неведомому Геджу. Человеку, который попытался надуть сенатора Опэла, наверняка свойственны предприимчивость и воля.

– Так что же, тебе нравится миссис Гедж?

– Ну, знаешь! Эта зануда! Чума настоящая! Представляешь, с чем ко мне пристала? Чтоб я сделал ее пучеглазого муженька американским послом! Эту помесь полоумной рыбы с туберкулезным микробом. Ну с этим я как будто разделался. Отправил ей позавчера письмо. Пространно объяснил, что человек, не умеющий толком сосчитать свои удары в гольфе, вряд ли достоин представлять мою страну в столице великой дружественной державы. Пусти-ка такого субъекта в Париж и узнаешь, что он замарал репутацию Америки. Его тут же вышлют за то, что он надувал французского президента в триктрак.

– Тогда зачем же ехать к ним в гости? Даже неловко!

– Едем, и точка!

Это категоричное заявление повергло в уныние прелестную Джейн. Она закусила нижнюю губку, являя подавленность духа. Пэки захотелось взять ее маленькую ручку, по-дружески, разумеется, и посоветовать, чтобы она не унывала.

– Давно пора, чтобы кто-то показал этой дуре, – храбро заявил сенатор, – что деньги могут не все! Да-с!

Тут Джейн разразилась потоком красноречия, словно бы словечко «деньги» нажало в ней какую-то кнопку.

– Деньги! Хотела бы я, чтобы их вообще не было! Один мой знакомый говорит, что деньги губят душу, и я с ним полностью согласна. Он говорит, важен только талант, и, по-моему, он прав! Если я когда-нибудь выйду замуж, то хочу, чтобы муж у меня был интеллектуальный и одухотворенный. Чтобы он писал замечательные книги! Чтобы другие интеллектуальные люди уважали его за ум! Чтобы у него была великая душа! Пусть у него не будет ни гроша, мне все равно, так даже лучше. Выходить замуж надо за бедных. Вот Констанс Байглоу вышла замуж за художника и рассказывает, до чего ж это расчудесно, сразу начинаешь ценить всякие маленькие радости. Она просто убеждена, что за богатых выходить глупо! Одна девушка вышла за богатого – и жутко страдает. Я считаю, важно одно – любовь! Ну то есть, если ты выходишь замуж за художника с великой чистой душой.

– А как насчет лакея? – перебил сенатор.

Крутая смена темы сбила Джейн с толку. Она едва коснулась излюбленного предмета, не успела и разойтись толком, как ей пришлось замолкнуть так резко, будто отец хлестнул ее по губам мокрым полотенцем.

– Л-лакея?

– Ну да! Я ведь просил тебя зайти в агентство по найму и нанять мне камердинера.

– Ах да! Да! Они обещали прислать круглого человека.

– Что значит – круглого? Почему – круглого?

Пэки тоже слегка удивился. Он в жизни не слыхал, что толщина столь важна для камердинера.

– Ой нет! Человека пришлют, чтоб ты его кругом осмотрел, со всех сторон.

– А, ладно. Все равно еще один недоразвитый придурок явится.

Внезапно, скрипуче подвыв, сенатор Опэл умолк. Так скрежещет пластинка на патефоне, когда по ней проелозит игла. Сенатор первый раз толком взглянул на себя в зеркало и мгновенно пал духом. Изо рта у него вырвались слабые булькающие звуки, лицо налилось темным пурпуром. После мгновения, когда время будто замерло по стойке «смирно», сенатор подскочил и глянул на Пэки налитыми кровью глазами.

Чувства его Пэки вполне понимал. Мало того – сострадал им. Новичок в парикмахерском деле, он еще и отвлекался на разговор отца с дочерью, и урон благородной седой шевелюре нанес изрядный. Подкоротить-то он ее подкоротил, но края свисали рваной бахромой, и хотя стрижка смотрелась весьма живописно и оригинально, вполне возможно, такая не всякому понравится с первого взгляда, особенно человеку ортодоксальных взглядов.

При всем своем сочувствии, глупой бравадой Пэки не отличался, а потому, при всем своем сочувствии, бросив мимолетнейший из взглядов на закипающего сенатора, незамедлительно ринулся к ближайшему выходу.

– Эй! Эй, вы!

Пэки резко тормознул. Тормозить ни малейшего желания у него не было, но такой рык остановил бы и шотландский экспресс.

– Посмотрите, что вы натворили! Идиот безрукий!

– Папа, тише!

– А? Что? Ты посмотри, что он натворил! – гремел сенатор, крутя головой из стороны в сторону, чтобы Пэки сумел уловить все оттенки игры света и тени. – Я прикажу, чтобы вас уволили! И это называется парикмахер?!

Обстоятельства складывались так, что спасти могло лишь чистосердечное признание. Пэки надеялся, что успеет улизнуть прежде, чем возникнет необходимость утомительных объяснений, но – не успел. Пришлось выкладывать все честно и открыто.

– Рад, что вы об этом упомянули, – промямлил он. – Нет, не называется.

– Что?!

– Видите ли, так получилось, что я и сам дожидался в парикмахерской, когда вы позвонили. Парикмахеров в зале не было, и никакой надежды, что они появятся, – тоже. Вот я и закрыл брешь собой. Знаете, броситься в прорыв – поступок храбрый.

Дикий бессловесный звук вырвался у сенатора Опэла. Он начал наступать на Пэки, глаза у него зловеще горели, руки подергивались – и тот, кто три года бестрепетно встречал массированные атаки футболистов из Гарварда, Принстона, Нотр-Дама и других университетов, припустился, уже не скрываясь, с поля боя. Как-никак сенатор Опэл среди университетских игроков не числился.

Дверная ручка услужливо скакнула под пальцы руки, и, повернув ее, он выскочил. Только в лифте перевел он дух и вытер вспотевший лоб, испытывая все чувства кролика, только что ускользнувшего от чрезмерно рассвирепевшего удава.

Пэки обнаружил, что в его владении еще находится собственность отеля, а именно ножницы. Простыня, припомнилось ему, осталась валяться на полу люкса. Конечно, можно было бы вернуться и забрать ее, но такого желания у него как-то не возникло. Он забежал в парикмахерскую, положил ножницы на край раковины, опять отер лоб и стал подниматься в вестибюль.