— Ох, уходи, — причитала она. — Оставь меня, оставь меня одну, я привыкла быть одна!
Она так безутешно рыдала, что он вынужден был подчиниться, иначе евнухи бы полюбопытствовали, почему императрица плачет. Вздохнув, Жун Лу сделал шаг назад, чтобы оставить ее, как она о том умоляла.
Не переставая плакать, она наблюдала за ним сквозь пальцы, и когда увидела, что он уходит, не утешив ее, отбросила руки от лица с такой горячей яростью, что слезы сразу же высохли.
— Полагаю… Полагаю… что ты никого не любишь теперь, кроме своих детей! Сколько у тебя детей с… с…
Жун Лу остановился и сложил руки:
— Ваше высочество, у меня их трое, — сказал он.
— Сыновья? — спросила она.
— У меня нет настоящих сыновей, — сказал он.
На долгий миг встретились их глаза, кричащие о взаимной боли и желании, затем он ушел, и она осталась одна.
Под конец шестого солнечного месяца император Тунчжи принял послов с Запада. Мать императрица, выслушав рассказ Ли Ляньиня, ничего не сказала.
Аудиенция началась в шесть часов, рассказывал евнух, вскоре после восхода солнца, в Павильоне пурпурного света. Император сидел на помосте за низким столом, перекрестив ноги. Он с интересом разглядывал странные белые лица высоких людей, посланников Англии, Франции, России, Голландии и Соединенных Штатов. Все, кроме русских, были одеты в простые темные одежды из шерстяной ткани: ноги обтягивали штаны, а верхнюю часть туловища короткие камзоты, как если бы посланники были простолюдинами, и никто не носил халатов. Каждый посланник вышел вперед и поклонился императору, но не встал на колени и не стукнулся головой об изразцовый пол, и стоя каждый передал принцу Гуну Приветственный адрес для зачитывания вслух. Текст всех адресов был написан на китайском языке, а смысл сводился к приветствию западной страны императору Китая по поводу его восхождения на престол и добрым пожеланиям процветающего мирного правления.
Император должен был ответить всем одинаково. Принц Гун поднялся на возвышение и, прежде чем взять из рук императора заранее подготовленный ответ, с крайней церемонностью упал на колени и склонил голову до полу. Когда принц Гун сошел с возвышения, то подчеркнуто старался перед иностранцами вести себя сообразно правилам поведения, установленным много веков назад мудрым Конфуцием. Он изображал спешку в выполнении своего долга, распахивал руки как крылья, а полы его халата развевались, лицу он придал обеспокоенное выражение, чтобы показать, как стремился он услужить своему повелителю. Каждому иностранному посланнику принц Гун передал императорский документ. Затем посланники положили свои верительные грамоты на специальный столик. Они были довольны. Несомненно, они думали, что добились своего, не подозревая, что место, где они стояли, было не дворцом, а просто павильоном.
Мать императрица молчала. Ее губы скривились, глаза выражали презрение, сердце ожесточилось. Как осмелился ее сын идти против ее воли? Разве что его поощряла Алутэ, к которой он больше прислушивался, чем к собственной матери. Императрица вспомнила, как их увидел Жун Лу, когда они шли, взявшись за руки, и сердце ее снова пронзил удар, раненное, оно еще больше ожесточилось. Почему же она не может иметь то, что хочет, спросила императрица свое ожесточившееся сердце. Она хочет Летний дворец и сделает его тем великолепнее, чем сильнее сын ее любит Алутэ.
Внезапно, как стрела, посланная с неба, ум ее, окутанный грустными мыслями, поразила ужасная мысль. Если Алутэ принесет сына, а Жун Лу сказал, что она несомненно принесет сына, потому что от сильной любви всегда рождаются сыновья, то тогда она, Алутэ, будет Матерью императрицей!
— Ох, глупая я, — пробормотала императрица, — как я не подумала, что Алутэ намеревается сместить меня? Кем я тогда буду во дворце, как никому не нужной старухой?
— Уйди с глаз моих! — прокричала она евнуху.
Тот немедленно подчинился, ее пронзительный крик пронзил ему уши, а она осталась сидеть, как каменный идол, в одиночестве, строя замыслы, как удержать власть.
Она должна разрушить любовь, которую Жун Лу велел ей сохранить.
Императрица вспомнила о четырех наложницах, которых она выбрала для императора в день его свадьбы. Они жили во Дворце изящества, ожидая, когда их позовут. Но их никогда не вызывали, и было мало вероятно, что когда-нибудь вызовут, поскольку Алутэ завоевала сердце императора. Однако одна из наложниц, как императрица вспомнила, была очень красивой. Трех девушек она выбрала за достойное происхождение, но четвертая была столь прелестна, что даже она была очарована ее свежей и яркой юностью. Почему бы не собрать молодых наложниц вокруг себя? Она так и сделает, сама их будет наставлять и сумеет открыть им путь к императору под предлогом, что Алутэ была слишком серьезной, слишком принуждала его трудиться на благо государства и имела слишком независимый характер для такого молодого и так любящего удовольствия мужчины. Четвертая наложница не отличалась высоким происхождением. Напротив, она пришла из семьи, которая была низкородна даже для наложницы, и только необычайная красота убедила принцев и министров включить ее имя в один список с маньчжурскими девушками. Теперь ее прекрасная внешность должна сослужить службу. Нужно сделать так, чтобы наложница вернула императора к его старым привычкам посещать притоны за стенами дворца. Алутэ потеряет его.
Строя такие замыслы, императрица понимала, что творит зло, однако решительно была настроена поступить по-своему. Разве не была она одинока? Никто не осмеливался любить ее, единственным ее оружием был страх, ведь'если ее не будут бояться, она превратится в старуху, из милости живущую во дворце, и темная вуаль лет будет опускаться на нее, скрывая сердце и ум под высыхающей плотью. Сомнений быть не может: пока она красива и сильна, она, если потребуется, должна завоевать даже трон, чтобы спасти себя от прижизненной смерти.
Ее память вернулась назад через годы. Она увидела себя вновь маленькой девочкой, всегда работающей сверх меры в огромном домашнем хозяйстве дядюшки, где ее мать находилась на положении вдовствующей невестки, а сама она была не больше, чем крепостной. Куда бы она не шла, она всегда несла на спине младшего брата или сестру, поэтому никогда не могла свободно бегать и играть, пока они не стали ходить сами. Поскольку она была расторопной и смекалистой, то всегда помогала в кухне и в платяных комнатах, занималась шитьем или отправлялась на рынок, чтобы сторговать подешевле рыбу или птицу. Ночью она проваливалась в сон тут же, как добиралась до кровати, которую делила со своей сестрой. Даже Жун Лу не мог облегчить ее ежедневные обязанности, потому что был еще мальчиком. Если бы потом она вышла за него замуж, он все равно остался бы стражником, и в его доме она бы снова только работала на кухне и на дворе, рожала бы детей и ссорилась со слугами и служанками, пресекая мелкое воровство. Насколько больше пользы она принесла своему любимому, будучи его повелительницей, а не женой! Однако он не был ей благодарен, он использовал свою власть над ней, только чтобы укорять ее.
А ее сын, которому следовало всегда любить ее, как по праву, так и по долгу, любил свою жену больше, чем мать. Нет, она не могла простить, что он даже свою приемную мать, Сакоту, любил больше, чем ее, родную мать, ее, которая провела много утомительных часов с тщедушным императором, никогда не бывшим ей мужем. Зачем она делала это? Только для того, чтобы заполучить трон для него, ее сына. О, те утомительные часы! Она вспомнила бледное желтое лицо и желтые болезненные руки, которые беспрерывно ощупывали ее тело, и ярость поднялась в ней снова.
Как твердо она удерживала трон в течение двенадцати лет регентства, чтобы сын ее, когда станет императором, был огражден от опасностей мятежа и вторжения! Только она одна удерживала белых людей и принудила платить дань даже дикие монгольские племена. Она подавила мусульманские восстания в провинциях Юньань и Шэнси. Император правил теперь в мире и безопасности, однако, хотя знал ее мудрость, не хотел просить наставлений у нее, которая одна могла его наставить на верный путь.
