Ранней осенью двор возвратился в Запретный город. Тихо прошли Праздники урожая. Один мирный месяц следовал за другим, и Цыси уже радовалась, как мудро она поступила, не позволив начать войну против иностранцев. Наместник присылал в столицу добрые вести. Он сообщал, что англичане, хоть и разгневаны отсрочками, ничего не могут сделать, а лорд Элгин находится в Гонгконге.

— Это лишний раз доказывает, — торжествовала императрица, — что Западная королева — моя союзница.

Плохое здоровье императора огорчало Цыси. Мертвенно бледный, похожий на мумию, он лежал недвижимо на желтых атласных подушках и почти не разговаривал. Даже в глубине души императрица не притворялась, будто любит этого мужчину, но смерть правителя неизбежно повлечет за собой борьбу вокруг трона Дракона. Наследник был еще слишком мал. Достанься ему трон сейчас, разгорится жестокая свара за регентство. Регентствовать должна она, она одна, но по силам ли ей захватить престол и сохранить его для сына? Главы маньчжурских родов наверняка заявят о своих правах. Наследника могут даже отстранить и поставить на его место нового правителя. Ах, повсюду плелись заговоры!

Ли Ляньинь доносил императрице об интригах Су Шуня, который убеждал принца Йи выступить заодно с ним и принцем Ченом. Были и другие противники, послабее. Кто же мог знать всех? Какое счастье, что ее советник принц Гун порядочный человек и никому не роет ямы. И главный евнух Ань Дэ-хай, имевший большое влияние во дворце и власть над другими прислужниками, оставался верен возлюбленной своего хозяина — императора. В силу привычки, а также потому, что жилось ему в услужении у этого болезненного правителя совсем неплохо, главный евнух любил Сына неба и не отходил от огромной резной кровати своего обессилевшего господина. Ань Дэхай прислушивался к шепоту больного и склонялся над повелителем, чтобы узнать его желание. Ночной порой, когда все спали, главный евнух шел к императрице и говорил ей, что Сын неба испуган и жаждет видеть свою любимую, чувствовать прикосновение ее руки. Закутавшись в темные одежды, Цыси следовала за евнухом по безмолвным коридорам и входила в сумрачную спальню, где всегда горели свечи. Присев возле исполинской кровати, она брала в свои ладони холодные и безжизненные руки правителя. Тот жадно разглядывал любимую женщину, а она, чтобы приободрить его, в ответ смотрела на него нежными глазами. Так Цыси сидела, пока император не засыпал, и потом, крадучись, уходила.

Наблюдая эту величественную женщину со стороны, главный евнух оценил ее непременную вежливость, ее доброту и бесконечное терпение. Теперь он верой и правдой служил матери наследника, как служил императору, начиная с того дня, когда двенадцатилетним мальчиком впервые вошел в Запретный город, ради чего и был кастрирован собственным отцом. Конечно, иногда главный евнух позволял себе брать из обширных запасов хозяина то, что ему нравилось: всем было известно, что Ань Дэхай накопил большие богатства. Евнух бывал жесток. Если он показывал большим пальцем вниз, это был знак смерти для неугодных ему людей. Но в одиноком сердце раскормленного, заплывшего жиром евнуха жила искренняя любовь к своему господину. Наблюдая, как день за днем императора покидает жизнь, евнух переносил свою странную непоколебимую преданность на молодую, красивую и волевую женщину, которую Сын неба любил больше всех на свете и будет любить, пока не перестанет дышать.

Поэтому никто не предвидел ужасной новости, которая вошла в городские ворота в один из сумеречных дней этой ранней зимы. Роковой день выдался похожим на другие — серый, промозглый, готовый в любую минуту разразиться снегопадом. Город приуныл, деловая жизнь затихла, во дворцах все разошлись по своим покоям. Аудиенции закончились, так как замещавший императора принц Гун рассмотрел все важные вопросы, но решения отложил.

Цыси занималась рисованием. Ее наставница дама Миао уже не указывала высочайшей, а просто наблюдала, как та выводила кисточкой ветви цветущего персикового дерева. Угодить наставнице было нелегко, и Цыси старалась, работая молча. Кисточку надо было смочить тушью так, чтобы одним мазком очертить и контур ветви, и светотени. Цыси выполнила это движение тщательно и безупречно.

Дама Миао похвалила:

— Хорошо получилось, почтенная.

— Я еще не закончила, — ответила Цыси.

Столь же тщательно она нарисовала еще одну ветвь, переплетенную с первой. Тут дама промолчала, и Цыси нахмурилась:

— Вам не нравится?

— Дело не в том, что мне нравится или нет, почтенная, — объяснила наставница, — вы сами должны подумать, сплели бы так ветви лучшие рисовальщики персиковых цветов.

— А почему они этого не сделали бы? — удивилась Цыси.

— Там, где речь идет об искусстве, правит не рассудок, а инстинкт, — ответила художница. — Они просто-напросто так не нарисовали бы.

Цыси широко раскрыла глаза и поджала яркие губы. Она хотела было возразить, однако наставница отказалась спорить.

— Если вы, почтенная, желаете сплетать ветви в такой манере, то, пожалуйста, делайте так, — сказала она мягко. — Теперь вы рисуете, как хотите.

Наставница замолчала. Подняв изящную головку, она пристально взглянула на ученицу и задумчиво сказала:

— Вы — любительница, почтенная, вам нет нужды посвящать жизнь рисованию, как это сделала я, потому что я — художница и все в моей семье были художниками. Если бы вы могли безраздельно отдаться этому занятию, сбросив государственное бремя, вы, почтенная, оказались бы среди величайших художников. Я вижу в вашей кисти силу и точность, а это свойства гения, которому для совершенства нужны только упражнения. Увы, в вашей жизни недостанет времени для того, чтобы великая императрица прославилась еще и как великая художница.

Она не успела закончить. Пока Цыси внимала наставнице и не сводила с нее огромных глаз, в комнату ворвался Ань Дэ-хай. Повернувшись к нему, женщины испугались: вид главного евнуха был ужасен. Глаза готовы были выпрыгнуть из орбит, грудь разрывалась от одышки, а на побледневшем лице выступил пот. По обрюзгшим щекам текли два ручейка.

— Почтенная! — завопил главный евнух. — Почтенная, готовьтесь…

Цыси мгновенно поднялась, ожидая услышать известие о смерти, но чьей?

— Почтенная, — визжал Ань Дэхай, — курьер из Кантона…город захвачен… иностранцы овладели им… наместник пленен — он перебирался через городскую стену, чтобы скрыться…

Императрица снова села. Это было несчастье, но не смерть.

— Возьмите себя в руки! — строго приказала она трясущемуся евнуху. — Я было подумала, глядя на вас, что враг уже вошел в дворцовые ворота.

Она отложила кисти, а дама Миао молча удалилась. Главный евнух ждал, утирая пот рукавом.

— Пригласите сюда принца Гуна, — обратилась к нему Цыси. — Затем пойдите и займите ваше место подле императора.

— Да, почтенная, — смиренно произнес главный евнух и поспешил к дверям.

Через несколько минут появился принц Гун, на этот раз один, без советников и принцев. Он уже знал дурные новости, потому что сам принял от изможденного курьера записку, написанную неизвестной рукой, но имевшую печать наместника. Депеша была при нем.

— Читайте, — велела Цыси, приняв почтительный поклон вельможи.

Принц Гун поспешно читал, а императрица восседала на небольшом троне и задумчиво разглядывала желтые орхидеи, стоявшие на столе. Она услышала все, что сообщил ей главный евнух, но также много нового. Высадились шесть тысяч вражеских солдат, они продвинулись к стенам Кантона и пошли на приступ. Императорские войска, растерявшись, бежали, а китайские мятежники, засевшие в городе, открыли ворота и впустили иноземцев. Наместник, видя опасность, пробрался к городской стене, а преданные офицеры стали опускать его вниз на веревке. Их заметили китайцы и сообщили об этом врагам, те направили к стене солдат, которые и схватили неудавшегося беглеца. В плен были взяты также высшие чиновники, а наместника увезли в далекую Калькутту, в Индию. Высокомерные и нечестивые, белые люди посадили новое правительство из одних китайцев и таким образом бросили вызов маньчжурской династии. Но хуже всего было то, что англичане заявили о новых требованиях их королевы, отказавшись уточнить, каких именно. Захватчики упорно настаивали на переговорах в столице лично с императором.