- Не знаю. Она хотела затащить меня в постель.

- Но не затащила?

- Да.

- Почему?

- Вы же доктор! Вы мне и скажите! – сказал Натаниэль, вспоминая прошлое.

Он стал медленно рассказывать О’Брайану, как он лишился эрекции. Впервые он заметил это еще тогда, когда жил с Астрид. По старой привычке он обнажился перед зеркалом, чтобы внимать себя, свою грудь, свой пенис. Он постепенно возбуждался и начинал мастурбировать на собственное отражение в зеркале. Но однажды он попросту не почувствовал того прилива крови, который был у него ранее. Сначала он подумал, что это временно. С кем не бывает. Стресс, усталость, алкоголь. Но потом он стал беспокоиться данным фактом. У него не получалось неделю. Не получалось две. Затем шли месяцы. Он понял, что больше не возбуждается на самого себя. Он не возбуждается совсем. И он вспомнил, как когда-то давно врачи говорили Синди, что когда-нибудь он потеряет эрекцию из-за своих гормонов в крови. Процесс его гермафродитизма станет преобладать над всем другим. Он станет подавлять желание. И именно тогда Натаниэль понял, что ему следует вести асексуальный образ жизни. Именно тогда он перестал чувствовать себя Натаниэлем, он потерял ощущение реальности, он потерял все, что связывало его ум с настоящим. Доктор О’Брайан внимательно слушал его. Но больше чем это, Натаниэль не рассказал.

Сейчас его беспокоило то, что он уже здесь как минимум два месяца. Он не хотел быть здесь. Он думал, что не нуждается в поддержке врачей. Но последующие слова доктора О’Брайана не были утешением ни для кого. С каждым сеансом он пытался все больше разобраться в природе Евы Адамс. И пока он наблюдал следующее: Ева Адамс – намеренно вымышленная личность Натаниэля Уолкотта, которая поглотила истинную личность индивида, развиваясь автономно. Таким образом, Ева Адамс – это личность деятельности, которая видит смысл в карьере; все добытки и действия – это все дело рук Евы Адамс как личности. Она более целеустремленная, чем личность Натаниэля Уолкотта. Она имеет на него влияние при том, что истинная личность Натаниэля имеет осознание данного факта. Ева Адамс, как материализация идеологии Натаниэля Уолкотта о том, что андрогинный человек – идеал. Какова почва всего этого? Должно быть, не знает сам Натаниэль. Но эту почву хотел раскопать О’Брайан.

Он был намерен держать Натаниэля в клинике столько, сколько того требовало лечение. Случай Натаниэля был для О’Брайана очень важным клиническим исследованием, с которым психиатрия встречалась чуть ли не впервые. Он не считал это банальным раздвоением личности, или расстройством личности. Он видел в случае Натаниэля более глубокие причины. Но Натаниэль ни в какую не хотел открываться доктору. Его бесило то, что тот его так долго здесь держит.

Больной темой для него до сих пор была Синди. Как только доктор начинал поворачивать свой разговор в направлении его матери, Натаниэль тут же замыкался, сопротивлялся, либо сводил все к сарказму. Он говорил, что не собирается распространяться на данную тему. Он здесь не для того, чтобы раскрывать свою душу. Он вообще здесь ни для чего. Доктор попусту тратит свое и его личное время. Тот, кто содержит его здесь за собственные средства – настоящая гнида, пусть он придет и покажет свое лицо. Пусть расскажет, зачем ему все это. Натаниэль становился все более резким и раскованным в плане критики.

Иногда он не сдерживал себя и в полную меру показывал свои негативные эмоции, закатывая агрессивные истерики направленные на О’Брайана. Как правило, после данного ему кололи снотворное и садили в ту же одиночку, где он прибывал большинство своего времени в клинике. Доктор ограничивал общение Натаниэля с остальными пациентами. Лишь иногда он позволял ему гулять по коридорам, или появляться в холле во время обеда или ужина. Но Натаниэль и сам особо не стремился с кем-либо общаться. Вечно в подавленном состоянии от десятков прописанных ему лекарств, он и сам не отказывался побыть наедине. Подумать. Он любил вспоминать в такое время. Он думал о прошлом, обо всем, что лезло ему в голову. И так он пробыл здесь еще полгода. Он постепенно переставал заботиться о времени, которое он проводил здесь.

Ему не переставали делать различные анализы. Тест на гормоны показал преобладающее количество эстрогена в крови. УЗИ и тесты на клеточном уровне лишь подтверждали наличие гермафродитизма у Натаниэля. Все слова о подобном подтверждались. И доктор О’Брайан не переставал удивляться явлению Натаниэля Уолкотта, исследуя его с головы до пят.

Натаниэль ни разу в своей жизни не брил лицо. По сути, кроме как на голове, у него больше нигде не росли волосы. Лишь немного в паховой области. Он до сих пор думал, что так и надо. Что он один такой в Мире. И его невозможно было переубедить в каких-либо ценностях или взглядах. Он был рабом собственной идеи. О’Брайан пытался помочь ему мыслить иначе. Он пытался разоблачить его андрогинный разум. Тот мир, что он построил внутри себя из собственных идеалов бесполости, инфантильности, отрешенности от всего. Он пытался помочь ему прийти к осознанию самого себя. Натаниэль понимал все это. Он понимал, что 7 лет жил под маской Евы Адамс. И его это огорчало. Но даже рухлую крепость он защищал до конца. Он не собирался сдаваться и раскрывать, сокрытое в ней.

Что-то творилось в его голове. Что-то, чего он сам не мог понять до конца. И сидя сам с собой, Натаниэль не нарочно вспоминал моменты из прошлого. И чаще всего ему вспоминалась Синди.

Он сидел на полу, прижавшись своей худой спиной к холодной стене, и обхватив свои колени руками. Он уже несколько дней ни с кем не контактировал, не считая санитара Миллера, который в такие дни приносил еду Натаниэля прямо в палату. Наедине с собой и своим разумом он устремлялся в глубины самого себя.

Сейчас он вспоминал тот самый день, когда он попросил Софи нанести макияж на его лицо. И его это улыбнуло.

- Ты уверен? – говорила Софи в его воспоминаниях.

- Да. – сказал маленький Натаниэль.

Он вспоминал, какой же милой и очаровательной была его няня. Она так любила угождать своему маленькому мальчику. Ее улыбка, ее ноги. Это все было прекрасно. Как же Натаниэль любил все это.

Она села перед ним и открыла косметичку. Она стала подводить его глаза черным карандашом, затем тенями. Натаниэль уподобался девочке. Это нравилось обоим. Транзишн Натаниэля так развлекал их. Им было весело. Особенно, когда Натаниэль увидел себя в зеркале. Это вызвало в нем бурю светлых эмоций.

- А губы? – добавил он, улыбаясь, и смотря в зеркало, - У тебя есть красная губная помада?

- Кажется, есть! – радостно сказала Софи, найдя ее в своей сумке, после чего она накрасила Натаниэлю губы.

Софи внимательно глянула на Натаниэля и решила добавить:

- Ты так похож на свою маму!

- Правда? – радостно спросил Натаниэль, затем глянув на себя в зеркало, позируя.

- Да. Тебе лишь туфлей на высоком каблуке не хватает.

- Дашь свои?

- Обувай.

Они смеялись без остановки.

Следующим воспоминанием для Натаниэля стал больничный коридор. Это воспоминание возникло в нем так резко, что он сам того не ожидал. Хотя это воспоминание было для него одним из самых важных.

Это было то самое время, когда Синди водила Натаниэля по больницам, после шокирующего для нее диагноза. Когда она пыталась взять все в свои руки. Буквально за месяц до смерти Синди.

Натаниэль помнил, что не хотел находиться здесь. Единственное, ради чего он был здесь – Синди. Он так хотел был рядом с ней. И выглядела она не важно.

- Может быть, пойдем отсюда, мама? – говорил Натаниэль.

- Мы не можем с тобой пойти, Натаниэль! Мы это уже обсуждали! – твердым, но уставшим голосом говорила Синди.

- Но я не хочу меняться, мама! Я хочу быть таким же, как и ты! – единственный раз в жизни Натаниэль настаивал Синди.

- Нет! – с большей агрессией говорила Синди.

Но Натаниэль не соглашался. Мысленно. Он не продолжил и замолк. Хотя мог высказать все своей матери. Он замолчал. Он не захотел перечить своей маме. И это давило ему на сердце. Чувство безвыходности. Ему не хотелось делать того, чего хотела его мать. Но также он хотел быть с ней во всем. Его вдохновляло ощущение полной совместимости с Синди и ее присутствие.