- Да, папа! – добавила Синди, – Что в этом такого! Мальчик не виноват, что он красивый! Нельзя винить его за это!

Синди и Катрин смотрели, как Натаниэль ел свой пирог, и тешились таким золотым ребенком, который лишний раз промолчит, а когда нужно, улыбнется своей милой улыбкой. Переведя свое внимание на Синди, Катрин решила спросить:

- Ну, а как же твоя работа, дочь? – сразу почувствовав неуверенность в себе, ибо Катрин знала, как эта тема не нравится Биллу.

Она немного покосила свой взгляд на него, дабы проследить его реакцию. Но Билл, не подавая вида, доедал свой пирог. Синди, тоже, не уповая в эмоции и подробности, пожала плечами и сказала:

- Нормально.

Синди никогда не откровенничала на тему работы. Она всегда отвечала не более чем двумя предложениями, ибо считала, раз родители ее никогда не поддерживали в этом, то и она не должна распространяться на эту тему. Билл и Катрин и так были уверены, что раз ее дочь так редко появляется, значит, у нее есть работа, и у нее все хорошо.

В мыслях Синди переживала лишь об одном, не узнали ли родители об ее скандалах связанных с наркотиками. Старик Билл часто любил пялиться в телевизор, особенно скучными зимними вечерами, и спокойно мог высмотреть что-нибудь пикантное о Синди. И ее тревожило это. И сейчас, сидя за столом, она стала успокаиваться, ибо зная своего отца, она бы уже получила лопатой по голове, за сей позор семьи. А Билл ни слова не уронил. Это значило для Синди, что все в порядке. Не все горожане были осведомлены новостями моды, не говоря уже о консервативных крестьянах.

- А где ты сейчас живешь? – спросила Катрин.

- На данный момент в Лондоне. Хотя сама знаешь, у меня нет постоянного места жительства. – сказала Синди.

В этот момент Билл молча встал со стула. Он доел свой кусок пирога, вытер рот об полотенце и безо всякой церемонии ушел на улицу. Синди и Катрин, молча провожая его взглядом, вздохнули с облегчением.

- Наверное, пошел в тракторе ковыряться. Если бы его ящик не сломался, то хозяйство так бы и стояло. – сказала Катрин.

- Телевизор сломался? Как давно? – спросила Синди.

- Уже как полгода не работает. Этот дурень старый сам виноват. Полез что-то там его чинить и доломал. Тоже мне, знаток.

Эта новость еще больше скинула груз с плеч Синди. Ее родители не контактируют со средствами массовой информации уже полгода. Собственно о ней они тоже не могли ничего услышать. А о Синди много говорили по телевизору. И это стало для нее облегчением. Она так не хотела, чтобы ее родители узнали про нее что-то плохое, особенно то, как она была наркоманкой, и ее уволили из Beatrice Models.

- В наше-то время, мама! Никак нельзя без телевизора! Вы что? Я пришлю вам человека с новым телевизором! – сказала Синди.

- Ой, ладно! Не стоит, дочь! – стала смущаться Катрин. – Лучше расскажи что нового! Неужели нечего сказать?

Синди пожала плечами:

- В принципе, ничего, мама. Что может быть нового? Разве что он. – показав глазами на Натаниэля, который доедал свой кусок пирога.

- Как раз о нем я бы и хотела с тобой поговорить! – сказала Катрин, будто доставала из себя подводный камень.

Синди знала этот тон голоса и выражение лица своей мамы. Она знала, что та сейчас начнет травить ей душу своим банальным пустословием и попытками влезть в ее чувства. Она глянула на Натаниэля, который дожевывал пирог, и решила, что лучше отправить его погулять.

- Ты наелся? – спросила она у Натаниэля, который кивнул ей подтверждая, – Тогда, может, ты хочешь погулять? – вытирая ему рот.

Натаниэль согласился.

- Иди во двор. Видишь, там собачка. – показывая ему в окно, – Эту собачку зовут Моцарт. Иди, погуляй с ним. Он добрый и любит, когда с ним гуляют. – сказала Синди и подогнала его.

Затем Синди посмотрела на Катрин. Набираясь терпения, она сказала:

- Что именно тебя волнует?

- Меня волнуешь ты и ребенок, которого ты усыновила. – ответила та.

- Хорошо, я слушаю!

Синди важно скрестила руки у себя на груди в ожидании нравоучений. Катрин, набирая побольше воздуха, начала оправдывать ее ожидания:

- Очнулась, да? Когда мы с отцом говорили тебе в юности: «Зачем тебе та мода, заводи семью!» - то ты отрицала! Теперь ты в 30 лет усыновляешь ребенка! Не рождаешь, а усыновляешь! Как это понимать? Ты можешь мне объяснить, Синди? Что с тобой происходит?

- Что конкретно тебе не нравиться? То, что я усыновила ребенка, или то, что я срала на ваши планы и веления касательно меня?

- Не говори так!

- А как? – Синди пошла в контратаку, – Вы уже с самого раннего детства решили все за меня! Скажешь, не так все было? Когда я хотела учиться в университете, вы говорили мне, что урожай важнее «городского разврата». Когда я хотела просто погулять с кем-нибудь из Брэйнтри, вы говорили что 9 часов вечера – это уже позднее время для прогулок. Зато вы считали нормальным сватать семнадцатилетнюю девушку за парня, которого она толком и не знала. Как думаешь, меня это устраивало?

- Синди, не смей так говорить! Так нас воспитывали наши родители!

- Вот именно! Ваши родители, жившие, в какой-нибудь шотландской дыре каменного века, раз они вас так воспитывали!

Синди уже не хотела сдерживать себя. Она чертовски не любила огорчать свою мать. Любящая женщина, которая с рождения была простой крестьянкой, никак не могла измениться, и Синди понимала это. Но также она чертовски не любила ее нравоучения, которые никогда, ни к чему не приводили. И в этот момент она тоже не стала терпеть. Она слишком редко бывала здесь, чтобы отмалчиваться.

- Синди, мы воспитывали тебя, как могли! – говорила Катрин.

- Я не спорю, мама! Я благодарна вам за старания! Но я не такая как вы! И поэтому я не смогла жить с вами под одной крышей!

- А ты знаешь, как мне было больно, когда ты покинула наш дом, совершенно внезапно, не сказав ни слова? Для меня это было не понятно! А Билл! Ты не представляешь, в каком он был гневе! Он сказал мне, что больше не хочет тебя видеть, и ты знаешь это!

- Черт, мама! Да в чем дело, собственно? Вы не можете принять тот факт, что я ушла из дома? Я ушла навстречу своей мечте, и посмотри, кем я сейчас являюсь! Я успешна, я знаменита, обо мне говорят! Это лучше, чем прогнивать на ферме!

Синди с возбуждением глянула на маму. Она не могла сдержать порыв своих эмоций. И немного скинув обороты, она заметила, что настал тот самый момент материнских слез. Она ненавидела этот момент. Он ее угнетал, будто она виновна. Обычно Синди не терпела такие моменты и покидала мать, дабы не давить на нее своим присутствием. Выпуская свои жалостные слезы, Катрин сказала без каких-либо смятений:

- Ты только и думаешь об успехе! Я не хотела тебе говорить этого, но придется! Ребенок тебе нужен только для успеха! Да! Как это называется? Пиаром? Ты не думаешь о его будущем! Ты думаешь о своей выгоде!

Синди нечего было сказать. Сии слова родили в ней лишь обомление. Пытаясь собраться мыслями, она сказала:

- Что? Для успеха? Много ли ты знаешь обо мне, мама?

- Достаточно, чтобы говорить об этом с уверенностью!

- Знаешь, что? Ты ничего не знаешь! Я люблю этого мальчика! И ты не смеешь говорить обо мне или о нем так, будто это лишь часть бизнеса!

- А разве не так? Синди, я знаю тебя с пеленок!

Синди отрицала слова матери. Она смотрела на ее заплаканные глаза и понимала, как ей хочется уйти, снова, надолго. Чтобы не слышать этих фраз. В ее голове была буря мыслей и эмоций. Но Синди посчитала, что сказала все, что хотела. И скрывая все свое горящее нутро, она лишь холодно сказала:

- Ты все такая же глупая, Катрин!

Она надела свои громадные солнцезащитные очки и, пытаясь скрыть любые эмоции, спокойно направилась к выходу, во двор, где должен был играть Натаниэль с Моцартом.

Натаниэлю понравилась эта добродушная собака. Он гладил его по головке и ласково приговаривал:

- Хорошая собака!

Его черные глазки с увлечением смотрели на нового мохнатого друга. Ведь раннее ему не приходилось гладить собак. Моцарт иногда лизал ему ладони, от чего Натаниэль приходил в еще больший восторг. Он не отходил от него ни на секунду. И в один момент Моцарт, навострив уши в сторону сарая, оторвал свою задницу от земли, и пошел на звук.