Картины расставили вдоль стен терема Василисы. Изображения на них едва заметно шевелились в такт мерцаниям костра. Казалось, они вот-вот оживут…

– Чур, эта моя,– кивая на картину с коленопреклоненным Иваном, потребовала Центральная,– с остальными делайте что хотите.

Правая и Левая не возражали, у них было широкое поле деятельности.

– Поехали,– по-гагарински скомандовала Центральная, и изображения ожили…

Василиса спокойно скинула руку Кощея со своего стройного стана, флегматично залепила ему пощечину, спрыгнула с бессмертных колен, непочтительно зажала его костлявый нос между двумя пальцами и потянула вниз. Кощей, не удержавшись на вершине трона, кубарем покатился по ступенькам. Навстречу ему уже поднимался Иван. Деликатно уступив дорогу зеленоватому клубочку, богатырь взгромоздился на трон, и радостная Василиса прыгнула в его объятия. Кощей же занял место Ивана и валялся в ногах у подножия трона, раболепно согнув спину.

– Ну как? – гордо спросила Центральная.

– Здорово! – оценил ее искусство воевода, только вот папа здесь какой-то… не такой.

– Верно,– согласилась Центральная.

Расписная рубаха Ивана позеленела и покрылась темными пятнышками.

– Так пойдет?

– Что надо! – удовлетворенно кукарекнул петух.

У Правой и Левой дела шли гораздо хуже. Они гоняли своих Кощеев по полотнам, не зная, куда их пристроить. Центральная пришла им на помощь.

– Закапывай! – скомандовала она.

Кощей, пытавшийся спрятаться за грудой черепов вместе с конем, нелепо взмахнул руками и провалился вниз.

– Это другое дело,– удовлетворенно крякнула Левая.

– Пейзаж мрачноватый,– подал голос Чебурашка.

– Поправим!

Из пустых глазниц и оскаленных ртов выползли ярко-зеленые ростки, набухли бутоны, лопнули, и груда желтоватых черепов превратилась в холм, густо поросший праздничными алыми маками.

– Вот это другое дело!

С Кощеями на других полотнах тоже не церемонились. Их безжалостно закапывали, затаптывали и даже топили. Преображенные полотна осторожно, дабы Илью не разбудить, расставили вдоль стен горницы и вернулись к догорающему костру. Выпили, кто сколько осилил, за успех новобранца, потом за «папу», потом…

До лавки Никита Авдеевич и Чебурашка доползти не смогли. Левая и Правая заботливо подсадили их на крыльцо, где они и забылись в хмельном беспокойном сне. Комплекция Горыныча позволяла дракону более успешно сопротивляться чарам «эликсира», а потому головы еще долго полемизировали о поэзии, о рифме и современных способах ловли вдохновения. Догорел костер. Замерзшая Саламандра выползла из золы и получила свою дозу для «сугреву». Затем Правая и Левая занялись военной подготовкой новобранца, обучая его снайперской стрельбе по неподвижным мишеням. В качестве мишени использовали кол, вывороченный из плетня, окружающего гостиный двор. Правая заколотила его в землю, используя свою морду в качестве кувалды, а Левая очень доходчиво объяснила Саламандре, что такое мушка и прорезь. Мишень была установлена между кузницей Вакулы и гостиным двором. Первые же выстрелы дали прекрасные результаты. Кол стоял цел и невредим, зато от кузни осталась только плавильная печь, а от гостиного двора куча головешек. Решив, что новобранец достаточно подготовлен для несения караульной службы, приняли еще по одной, после чего отправились на заслуженный отдых с приятным чувством до конца выполненного долга, оставив на Саламандру заботы по защите их бренного тела.

– Ой, господи! Страсти-то какия!!! – Рысь с круглыми от ужаса глазами мелко крестилась лапой, испуганно глядя на Василису.

– Да не тяни ты душу, мамка! Что случилось?

– Ужасти! Все как есть мертвые, вповалку лежат. И Чебурашка, и Никита Авдеевич, Ивана только не видно… – Из глаз рыси брызнули слезы.– И дракон Кощеев не шевелится. Одолели наши богатыри супостата, а сами… – Тут рысь зарыдала в голос.

– Все пропало,– прошептала медведица.– Ванечка… милый… – И рыдания рыси перекрыл рев медведицы. Рев смертельно раненного зверя.

– Хотели мы защитников наших сюда принесть, поплакать над телами ихними да похоронить по русскому обычаю с молитовкой,– причитала меж тем Матрена,– да ящерка дьявольская нас к ним не подпускает. Бродит вокруг них, глаза огнем горят, и пламенем плюется. Все какого-то папу защищать рвется…

– Папу? – вскинулась Василиса так, что Матрена отшатнулась.

– Ну да… а что? – Рысь настороженно уставилась на медведицу.

– Так Иван же себя папой нарек! Значит, ящерка не Кощея, а его защищает… Может, еще не все потеряно… Хватит! Пойду сама посмотрю, что там творится.– И медведица с места в карьер взяла такой разгон, что Матрена только ахнула.

– Если это называется идти, то что же такое бежать? – Рысь едва поспевала за Василисой, ломящейся через бурелом как танк.– Да не несись ты так, убьешься! И меня загонишь.

Но медведица не обращала внимания на увещевания мамки. Истомившейся за двое суток тревогой и вынужденным бездельем Василисе не терпелось взглянуть вблизи на своего суженого, проверить – а вдруг живой? Может, ранен только? А вдруг родимому помощь нужна… Он там кровью истекает, а они тут… Выскочив из чащи, медведица кубарем скатилась в овраг и, не останавливаясь, взлетела на противоположный склон, где взору ее открылся родной посад. Битва, видать, была нешуточная. Об этом красноречиво говорило состояние кузницы Вакулы и гостиного двора. Непонятным образом исчезли и два боярских терема. Но Василиса не обращала внимания на эти мелочи. Ее взор лихорадочно метался по посаду в поисках милого, но не находил. Так как мчалась она к посаду напролом, то и вышла к нему по кратчайшей прямой – с тылу. Ее собственный терем заслонил того, ради кого она и неслась сюда сломя голову. Посад, напрочь лишенный частокола, имел довольно жалкий вид. По иронии судьбы костра избежали лишь ворота, сиротливо стоящие на холме. У ворот столпилась вся челядь Василисы, не решаясь переступить черту, за которой и начинался, собственно, посад. Вдоль ворот, тяжело переставляя ноги, бродила Саламандра, вещая разношерстной компании уток, гусей, волков и прочей живности о новых порядках на территории посада.

– Повторяю в последний раз…– Саламандра остановилась, вперила свой огненный взор в створ ворот, выдержала паузу и вновь возобновила движение.– Посад на военном положении, вход посторонним мор… – ящерица на мгновение задумалась,– …лицам строго воспрещен.

– Так война-то по ночам здеся, а нонче день на дворе, вона солнышко-то как высоко, ужо припякать стало,– заквохтала курица.– Нам здеся прибирать надоть.– И она попыталась двинуться вперед.

– Еще шаг, и я стреляю! – Саламандра начала сводить глаза к переносице.– Из меня Горыныч всю ночь «ворошиловского стрелка» делал! Так что не советую.

– Плевать я хотел на твоего Горыныча! – разошелся тут седой матерый волк.– Кузню мою спалили, злыдни.– И Вакула решительно сунул морду в ворота.

Огнемет Саламандры выдал такую гигантскую струю пламени – похоже, без «эликсира» здесь не обошлось. Ворошилов перевернулся бы в гробу, узнай он о точности снайпера, претендующего на высокое звание стрелка, носящего его имя. Струя, благополучно миновав створ ворот, подпалила одинокую березку, сиротливо стоящую метрах в ста от посада. Если бы не выстрел часового, она еще долго могла бы служить иллюстрацией к народной песенке «…во поле кудрявая стояла».

– Предупредительный выстрел,– не растерялась ящерица.– Поняли, что такое снайпер?

Челядь задумчиво посмотрела на полыхающую березку и потихоньку начала пятиться от ворот.

– Правильно,– одобрила Саламандра,– ща я боекомплект пополню, и мы продолжим.– Уважительное внимание публики ей понравилось, и она не спеша добрела до ведра, опустила в него морду и занялась подзарядкой. По мере наполнения тело ее из малиново-красного становилось все светлее и светлее, пока не засверкало ослепительно ярким светом. Совсем как раскаленная добела болванка в кузне Вакулы, когда он вытаскивает ее из печи. Челядь решила, что любоваться на стрельбу пьяной ящерицы гораздо удобнее со стороны, и дружно бросилась наутек.