«А как королевич придет в Новгород и будет в нашей православной крестьянской вере Греческого закона, и мы тотчас ото всего Российского государства с радостию выбрав честных людей, которые к тому великому делу будут годны, и дадим им полный наказ о государственных и о земских о добрых делах говорити и становити, как государствам (то есть Новгородскому и Московскому. — А. С.) быть в соединении», — заявил Пожарский.
Несколько раз во время своей речи вождь ополчения возвращался к вопросу о вероисповедании будущего российского монарха, заставляя новгородских посланцев ежиться под взглядами своих партнеров по переговорам. В словах Пожарского сквозил скрытый упрек соотечественникам, которые выбрали себе государя, не позаботившись о его вере.
Делагарди писал королю, что, хотя часть русских требует крещения Карла Филиппа в их собственную веру, представители русской верхушки в частных разговорах с ним заверяли, что согласны на любую религию государя, лишь бы он их собственную веру не трогал. Вполне возможно, беседы на эту тему действительно велись, и часть бояр, успевших сблизиться с поляками за годы Смуты, не исключала превращения России в подобие Речи Посполитой, с большими правами аристократии и с мирным сосуществованием трех религий — католической, лютеранской и православной, — смертельно враждовавших между собой вне польских границ.
В Ярославле обсуждение вероисповедания Карла Филиппа развития не имело. Что толку было ломать копья понапрасну, если претендент на престол до сих пор не явился на границу? Без Карла Филиппа Временное правительство предпочло другие кандидатуры не рассматривать.
Почти две тысячи делегатов из разных городов России, собравшиеся к концу июня в Ярославле на Собор, стали разъезжаться по домам в растерянных чувствах. Все опять складывалось не так, как обещали в своих грамотах вожди ополчения. Видно, грехов у русских людей накопилось столько, что Бог не был готов смилостивиться над избранным народом. Новгородское посольство также отправилось домой, заверив Временное правительство, что станет добиваться приезда Карла Филиппа по летнему пути.
Дольше мешкать в Ярославле не имело смысла. В августе ополчение выступило на Москву, сделав остановку у Троице-Сергиевского монастыря для торжественного богослужения у гроба преподобного Сергия. Войску важно было заручиться поддержкой Бога, и потому — в нарушение всех западных теорий о правилах построения армии в походе — впереди шло не боевое охранение, а монахи с хоругвями и церковными песнопениями.
Выкуривание из Кремля опытных бойцов-поляков было делом долгим и непредсказуемым, король Густав Адольф и его советники в любом случае получили еще несколько месяцев для размышлений. Делагарди отправил в августе своему монарху подробный отчет о проходивших в Ярославле переговорах, прося, чтобы Карл Филипп приехал на границу до наступления зимы, и уверяя в неизменном желании русских видеть его царем: «И князь Дмитрий Пожарский, равно как некоторые другие знатные бояре, написал мне особенно и доверительно, что знатнейшие бояре, которые теперь находятся по всей стране, все друг с другом соединились и согласились, что они не пожелают никакого другого Государя…»
Воин, привыкший к открытым сражениям, Делагарди понимал, что терпит поражение в бесшумной канцелярской битве, разыгрывавшейся в Стокгольме и шедшей по незнакомым ему правилам. Неужели в Швеции не понимают огромных перспектив, открывающихся в случае династического союза с Россией? Если у государственных мужей есть какие-либо аргументы, объясняющие задержку Карла Филиппа, то почему бы их не разъяснить? До Делагарди доходили слухи о том, что его враги в Швеции внушали королю, будто он вынудил Совет всей земли первого ополчения выбрать Карла Филиппа великим князем, но русские приняли свое решение совершенно добровольно! Возможно, королева-мать просто боится отпускать малолетнего сына в Россию, но ведь Карлу Филиппу пока нужно добраться только до Выборга, ему не придется покидать пределов королевства!
Может быть, полководец вспоминал себя в возрасте герцога, и в его душе невольно поднималось раздражение: его, сироту, родственники перебрасывали как мячик между Стокгольмом, Або и Ревелем, а Карла Филиппа оберегают даже от небольшого безопасного приключения. Отчаяние Делагарди прорывается в письме Акселю Оксеншерне, написанном одновременно с посланием Густаву Адольфу: «Его Королевское Высочество должно прибыть в Финляндию осенью, это легкое путешествие ЕКВ может совершить без всякой опасности для жизни, приняв и выиграв обширную страну, которую другие властители не могли взять с большой военной силой. Подобная возможность не всякий раз представляется. ЕКВ следует прибыть в Финляндию осенью или по крайней мере заблаговременно сообщить мне причины отсрочки, чтобы я был подготовлен и не был застигнут врасплох этим неустойчивым народом».
Действительно, с государственной точки зрения не было никакого риска в отъезде Карла Филиппа в Выборг. Даже в случае провала переговоров, сам факт прибытия герцога на границу наносил удар по польскому королю Сигизмунду и его сторонникам в России. Но «нет» королевы Кристины было непреодолимо. Ее приводила в ужас перспектива отправки сына на корабле в Финляндию, да еще в период страшных осенних штормов. В 1601 году в штормовом море едва не погибла вся семья герцога Карла, включая полугодовалого Карла Филиппа. Высокое семейство на двенадцати кораблях отбыло из Ревеля через Финский залив в Финляндию, но дистанция в какую-то сотню километров превратилась в ад. По свидетельству современника, «когда они вошли в финские шхеры, суда были затерты во льдах, не позволявших им продвигаться к берегу. Князь с четырьмя судами повернул в море. Восемь других кораблей пропали с людьми и всем, что на них было. Два суденышка три дня спустя вернулись, на них оставалась лишь половина народа. Куда подевались остальные, никто не знал». Парусник с семьей герцога спасся от гибели. 20 ноября в полной темноте судно, пробившись через льды, подошло к суше. Однако воспоминания об этом страшном путешествии заставили королеву отвергнуть всякие разговоры о поездке сына в Выборг. Он был еще слишком мал для таких испытаний!
Между тем события в России развивались по своему сценарию, в который никак не удавалось включить Карла Филиппа в качестве активного персонажа. Нижегородскому ополчению не удалось выйти в поход с избранным царем, но и казачье войско Заруцкого и Трубецкого также лишилось своего формального предводителя. Менее трех месяцев царствовал в казачьих подмосковных таборах призрак Дмитрия. В конце мая жители Пскова, доведенные до крайности бесчинствами Сидорки, компенсировавшего свои хронические военные неудачи постельными подвигами с женами и дочерьми подданных, решились на переворот. Бывший дьячок узнал об угрозе в последнюю минуту и, как гласит летопись, бежал из Пскова на неоседланном коне, забыв даже шапку. За ним была отправлена погоня, раненного стрелой царя схватили и, привязав к седлу железными путами, отправили под конвоем в подмосковные таборы. До Москвы «псковский царь» не доехал, его удавили казаки эскорта, накинув сзади веревку.
Вскоре после устранения с политической сцены Сидорки в Ярославль явились посланные Заруцкого и Трубецкого с предложением соединиться с нижегородским ополчением в борьбе с поляками. Казаки сообщали, что Марину и ее сына на царство они более не желают, а в своем недавнем выборе Дмитрия раскаиваются, с наивной простотой признав, что это был «прямой вор», не тот, который сидел в Тушине и в Калуге: «Мы про того вора сыскали и от него отстали, и крестным целованием меж собой укрепились, что нам тому вору не служити, и иного никакого вора не затевать, а выбрати на Московское Государство Государя, соединяясь всем Московским Государством».
Временное правительство согласилось принять помощь казаков, но провинциальное дворянство, составлявшее костяк сил Пожарского, все равно не испытывало к ним доверия. Передовым отрядам ополчения, пришедшим к Москве в первых числах августа, было приказано строить острожки отдельно от казачьих таборов и опасаться казаков так же, как и поляков. Заруцкий понимал, что над ним сгущаются тучи. В конце июня в Ярославле поймали двух казаков, неудачно покушавшихся на жизнь Пожарского. На допросе они показали, что были подосланы Заруцким. Когда основные силы ополчения подойдут к Москве, Заруцкому могли припомнить и организацию этого покушения, и смерть Прокопия Ляпунова. Растаяли надежды на возведение на трон сына Марины Мнишек — большинство казачьих атаманов стало склоняться к мысли, что эта карта отыграна и нужно искать другого кандидата. Нужно было начинать все сначала. И Заруцкий с двумя тысячами сторонников покинул лагерь, уйдя в Коломну, где ожидала развязки его любовница Марина Мнишек с «воренком». Затем за сыном царицы прислали астраханцы, и Заруцкий увел свою маленькую армию на юг, в Астрахань, надеясь вскоре вновь подняться на очередной волне Смуты. Но его звезда клонилась к закату. Заруцкого выдали царским войскам его товарищи-казаки, и Марина Мнишек в очередной раз стала вдовой. Ее невенчаного супруга в августе 1614 года посадили на кол в Москве. Еще бесчеловечнее обошлись с ее четырехлетним сыном, которого в столице называли «Ивашкой-Воренком». В октябре того же года ребенка обманом забрали у Марины, сидевшей в башне кремля в Коломне, и привезли в Москву.
