Войдя в первую попавшуюся булочную, я попросил отвесить полтора фунта хлеба.

– Вот хороший хлеб, здесь ровно два фунта, – сказала булочница. – Для вашего зверинца это немного. Их надо накормить, бедных зверюшек!

Конечно, для нас это было немного, но если бы я купил два фунта, то от моих денег ничего не осталось бы на завтра. Быстро сделав в уме подсчёт, я сказал булочнице, что мне вполне достаточно полутора фунтов хлеба и я прошу её не отрезать мне больше.

– Хорошо, хорошо, – ответила она.

От чудесного шестифунтового хлеба, который мы прекрасно съели бы целиком, она отрезала требуемое мной количество и положила его на весы, слегка подтолкнув их.

– Здесь на два сантима больше, – заметила она и бросила в ящик мои деньги.

Я нередко встречал людей, которые не брали сдачу мелкими деньгами, говоря, что они им не нужны. Но для меня эти два сантима имели огромное значение, и я ни за что бы от них не отказался.

Однако я не посмел потребовать их обратно и молча вышел из булочной. Собаки, увидя хлеб, радостно запрыгали, а Душка повизгивал и дёргал меня за волосы. Мы не пошли далеко.

У первого попавшегося по дороге дерева я прислонил арфу к стволу и растянулся на траве. Собаки уселись передо мной: Капи – посередине, Дольче – с одной стороны, Зербино – с другой. Только Душка, менее утомлённый, чем все, стоял, готовясь стянуть тот кусок, который ему понравится.

Разделить краюху хлеба было делом нелёгким. Я разрезал её на пять по возможности равных частей и раздавал их маленькими ломтиками. Каждый по очереди получал свой кусок. Душка, которому требовалось меньше, чем нам, быстро насытился. Тогда я спрятал три куска из его доли в мешок, решив отдать их позже собакам.

После небольшого отдыха я дал сигнал к отправлению. Теперь нам во что бы то ни стало нужно было заработать на еду для следующего дня.

Приблизительно через час мы пришли в деревушку, которая казалась вполне подходящей для выполнения моих планов.

Я одел своих артистов для представления, и мы в полном порядке вошли в деревню. К несчастью, с нами не было Виталиса с флейтой. Обычно его представительная фигура привлекала к себе все взгляды. Я был мал, худ, и на моём лице отражались беспокойство и неуверенность.

Во время нашего шествия я смотрел по сторонам, желая видеть, какое впечатление мы производим. Увы, люди смотрели на нас, но за нами никто не последовал.

Придя на небольшую площадь, посреди которой находился фонтан, осенённый тенью платанов, я взял арфу и заиграл вальс. Музыка была весёлая, пальцы мои легко бегали по струнам, но на сердце было тяжело и нерадостно.

Я приказал Зербино и Дольче протанцевать вальс. Они послушно принялись кружиться в такт.

Несколько женщин вязали и разговаривали между собой, сидя у порогов своих жилищ, но никто из них не двинулся, чтобы подойти к нам. Я продолжал играть, Зербино и Дольче продолжали танцевать.

Вдруг один маленький ребёнок, такой крошечный, что он едва мог ходить, отошёл от своего дома и направился к нам. Я стал играть тише, чтобы не напугать, а, наоборот, привлечь его.

Протянув ручки и покачиваясь, ребёнок медленно приближался. Через несколько шагов он очутился возле нас. Его мать подняла голову и с испугом увидела, что его нет рядом. Но вместо того чтобы подбежать к нему, на что я надеялся, она позвала его, и малыш послушно вернулся обратно.

Быть может, местные жители не любят танцев? Я приказал Зербино и Дольче лечь и запел мою неаполитанскую песенку. Никогда, вероятно, я не исполнял её с таким старанием.

Я начал петь второй куплет, когда заметил человека в куртке и фетровой шляпе, который быстрыми шагами направлялся к нам.

Наконец-то! Я запел с ещё большим одушевлением.

– Эй, – закричал он, – что ты тут делаешь, негодяй?

Я замолчал, ошеломлённый таким обращением.

– Ответишь ли ты мне, наконец? – заорал он.

– Пою, сударь.

– А есть у тебя разрешение петь на площади нашего округа?

– Нет, сударь.

– Тогда уходи прочь, пока я не забрал тебя.

– Но, сударь…

– Изволь называть меня сельским стражником и убирайся вон, скверный попрошайка!

Сельский стражник! На опыте моего хозяина я уже знал, что нельзя противоречить ни полицейским, ни сельским стражникам.

Я круто повернулся и быстро пошёл по той дороге, откуда пришёл. Попрошайка! Это неверно: я не просил милостыни. Я пел, танцевал – зарабатывал свой хлеб. Разве я делал что-нибудь дурное?

Через пять минут я уже вышел из этой малогостеприимной, но хорошо охраняемой деревни. Собаки бежали за мной, печально опустив головы, понимая, очевидно, что нас постигла неудача.

– Теперь придётся ночевать под открытым небом и без ужина, – обратился я к ним.

При упоминании об ужине раздалось общее ворчание. Я показал им оставшиеся у меня деньги.

– Вот всё, что у меня осталось. Если мы истратим эти деньги сегодня вечером, нам не на что будет поесть завтра утром. А так как сегодня мы уже ели, благоразумнее подумать о завтрашнем дне. – И я положил деньги обратно в карман.

Капи и Дольче молча наклонили головы, но Зербино, который был не очень послушным, продолжал ворчать.

Решив таким образом вопрос о еде, я должен был теперь позаботиться о ночлеге. К счастью, погода стояла прекрасная, и спать под открытым небом было даже приятно. Надо только найти такое место, где бы можно было спрятаться от волков, если они водятся в этой местности, и от сельских стражников. Последних я боялся гораздо больше, чем волков.

Дорога тянулась бесконечно. Последние лучи заходящего солнца исчезли, а мы всё ещё не находили ночлега.

Теперь мы шли в большом лесу, который там и сям перемежался прогалинами. Посреди этих прогалин возвышались гранитные глыбы. Место было печальное и заброшенное, но я подумал, что эти глыбы гранита могут послужить нам на пользу и защитить от ночного холода. Свернув с дороги, я стал пробираться среди камней. Вскоре я увидел большую гранитную глыбу, образующую как бы пещеру. Ветер нанёс туда много сухих сосновых игл. Ни о чём лучшем мы не могли и мечтать. У нас была постель, где мы могли растянуться, и крыша, которая нас укрывала. Не хватало только куска хлеба на ужин. Но об этом следовало забыть.

Прежде чем лечь, я приказал Капи сторожить нас. И верный пёс остался снаружи, на посту часового. Я мог спать совершенно спокойно: Капи предупредит, если кто-нибудь подойдёт к нам близко.

Я завернул в свою куртку Душку и растянулся на ложе из сухих игл; Зербино и Дольче свернулись у моих ног. Но заснуть я не мог: беспокойство моё было сильнее усталости.

Первый день нашего путешествия был весьма неудачен. Каков-то будет завтрашний? У меня оставалось всего-навсего три су. Как я прокормлю животных и себя, если не смогу давать представления? Намордники, разрешение петь, откуда я их возьму? Неужели нам придётся умереть с голоду где-нибудь в лесу, под кустом?

Размышляя обо всём этом, я смотрел на звёзды, которые сверкали в тёмном небе. Стояла полная тишина: ни шелеста листьев, ни крика птиц, ни скрипа повозки на дороге. Как я был одинок и заброшен! Глаза мои наполнились слезами, и я горько заплакал. Милая матушка Барберен! Бедный Виталис!

Вдруг я почувствовал на своих волосах лёгкое дыхание, влажный и тёплый язык лизнул меня в лицо. Это был Капи. Услыхав, что я плачу, он пришёл утешить меня. Тогда я крепко поцеловал его мордочку. Он жалобно заскулил, и мне показалось, что он плачет вместе со мной.

Когда я проснулся, было уже поздно. Птицы щебетали в листве. Где-то вдали звонил церковный колокол. Солнце высоко стояло в небе. Его горячие, живительные лучи согревали и тело и Душу.

Быстро приведя себя в порядок, мы направились в ту сторону, откуда слышались звуки колокола. Там находилась деревня, там несомненно была и булочная. Когда ложишься спать без обеда и ужина, голод даёт о себе знать спозаранку. Я решил: истрачу последние деньги, а там видно будет.